Николай I Освободитель. Книга 7 - Андрей Николаевич Савинков

Кто-то тут может сказать, что это глупость, однако я, как человек переживший все волны переименований буквально всего и вся после развала Советского Союза, так не считал. Не зря говорят, что вначале было «слово». Слова формируют картину мира и образ мысли человека. Невозможно вырастить русского человека в местности, где все названия имеют польское происхождение, висят польские вывески на магазинах, издаются газеты на польском языке и на нем же разговаривают люди.

Но самой жесткой и радикальной мерой, возможно избыточной и где-то даже жестокой стал запрет католикам владеть землей на территориях Колыванской, Рижской, Виленской, Гродненской, Белостокской, Минской, Житомирской, Суворовской, Позенской, Краковской и Люблинской губерний. Такая себе черта оседлости наоборот.

Всего в этих землях проживало около шести миллионов католиков — 8–9% от всего населения империи, — и теперь их всех поставили перед выбором. Можно было продать государству землю и выехать за границу, можно было обменять надел на участок за Уралом с коэффициентом 1к2 — гектар в Польше на два за Уралом — или принять православие, обойдя таким образом все ограничения. На выбор варианта католикам давался переходной период в четыре года, после которого земля отчуждалась в пользу государства вообще без всяких компенсаций.

Наверное, кто-то может сказать, что такие меры были избыточны, что наказывать весь народ за преступление, совершенное одним человеком нельзя, что 90% поляков вообще не имело к восстанию никакого отношения, и получается, что наказываем мы их несправедливо. Понимал я, что в итоге войду в историю, как человек уничтоживший целую нацию.

Однако мою жажду мести даже такие меры могли лишь притушить, но никак не погасить. Я хотел решить вопрос с поляками раз и навсегда, чтобы больше никогда не было никаких восстаний. И забегая чуть наперед, надо признать, что предпринятые жесткие меры в итоге дали свои плоды. Порядка полутора миллионов поляков в итоге эмигрировало из России в основном за океан, еще чуть меньше миллиона предпочли переселиться за Урал но не отступить от католической веры, а остальные три с половиной — согласились перейти под руку московского патриархата. Оказалось, что, когда на одной чаше весов спокойная жизнь, а на другой — необходимость резко срываться и уезжать в неизвестность, принципиальность в вопросах веры как-то порой отступает на второй план.

Понятное дело, что далеко не все приняли изменения сердцем, большинство оставшихся на территории западных губерний католиков демонстративно игнорировали открывшиеся на месте бывших костелов православные приходы, контактируя с попами исключительно по административным вопросам. Все равно регистрация новорожденных или там заключение брака шло в Империи только через церковь. Многие тайно держали у себя в домах католические кресты и даже устраивали совместные молитвы с подпольно разъезжающими по стране ксендзами. Все это было, в конце концов каждому в голову не залезешь, тут сомнений нет.

Однако было понятно и то, что бесконечно так продолжаться не может. Дети, не заставшие события конца тридцатых уже начнут ходить в православные храмы, учиться в русских школах с преподаваемым там Законом Божиим, впитывать русскую культуру. Наверное, не в первом поколении, но точно во втором все польское будет постепенно забыто, и лет через пятьдесят Суворовская губерния не будет ничем отличаться от какой-нибудь Тверской или Воронежской.

Тем более, что на освободившиеся земли в западных губерниях с большим удовольствием переселялись безземельные православные из центральных губерний, принося с собой свои традиции и культуру. Культуру, которая будучи поддержанной официальной властью, быстро стала доминировать над ушедшей в глубокое подполье польской самоидентичностью.

Впрочем, все это было уже потом, а пока оглашенный манифест привел только к ожесточению польского восстания, участники которого быстро поняли, что их проигрыш означает окончательную историческую смерть Польши.

Глава 7

Осень 1837 года оказалась крайне насыщенной всевозможными историческими событиями. Настолько, что даже простое перечисление без углубления в подробности займет не один лист бумаги.

14 сентября Австрия объявила войну Пруссии и вместе с союзным саксонским корпусом двинула войска в сторону Берлина. Я по правде говоря, зная результаты австро-прусской войны моего мира, где-то в глубине себя думал, что пруссаки паникуют зря, и армия под командованием фельдмаршала фон Бойена может легко разгромить австрияков сделав за нас всю работу. Реальность, однако, показала, что все далеко не так благостно.

В первой же стычке у границы близ селения Шпермберг 120-тысячная австро-саксонская армия фельдмаршала Вельдена сумела одержать победу над 50-тысячным корпусом прикрытия генерала Врангеля. Учитывая, что расстояние от Прусско-Саксонской границы до Берлина было всего лишь около сотни километров по прямой, вероятность падения союзной столицы в такой ситуации стала вполне осязаемой.

Австрияков просто было больше, с учетом союзников Вена могла без особого напряжения сил выставить на поле боя полмиллиона солдат, в то время как Пруссия даже с при тотальной мобилизации не смогла бы осилить даже трехсот. И даже то, что часть прусской армии была вооружена винтовками Маркова, а австрийцы все еще обходились дульнозарядными штуцерами, помочь первым глобально не могло. Не была еще выработана стратегия под новое оружие, не получила еще прусская армия необходимый опыт, а в промышленном плане два государства были примерно равны. Причем равны, если брать союзников, скорее в пользу Вены, чем в пользу Берлина.

Но хуже того было само географическое положение Пруссии, а именно наличие у них на западной границе союзного Англии Ганновера и явно недружественной Франции, что добавляло еще полмиллиона потенциальных вражеских солдат. Минимум полмиллиона.

21 сентября в Петербург с секретной миссией прибыл наследник престола Фридрих Вильгельм. На повестке дня стоял только один вопрос — помощь Пруссии и спасение Берлина. Поскольку прямое железнодорожное сообщение через Суворовск было все еще невозможно, принцу пришлось ехать на поезде до Кёнигсберга, оттуда верхом до Ковно и дальше вновь по железке, что добавило лишний день в пути и совсем не добавило прусскому принцу хорошего настроения.

— Не буду вилять, Николай, нам нужна помощь, — поскольку переговоры были насквозь неофициальные, разговаривали мы с кузеном тет-а-тет. — В сложившейся ситуации мы долго не продержимся, придется сдавать Берлин, а это катастрофа!

В этой истории, не имея в руках западногерманских земель, пруссаки сосредоточились на организации промышленного куста вокруг своей столицы, поэтому ее потеря стала бы для страны ударом гораздо более серьезным нежели в 1806−7 годах. Индустриализация шагала по планете невиданными доселе темпами, и сила того или иного государства все больше начинала измеряться заводами и