1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером - Глеб Павловский

Чтобы русским не расползтись до полного безобразия, до утраты признаков человечности, надо завести жизнь в оптимальных размерах. А как завести, не демонтируя сверхдержаву всерьез – мыслью и действием? Она вобрала в себя все и вся. Она даже отождествила себя на время с Миром. Ты верно сказал: во время Холодной войны мы говорили на мировом русском языке. Понятном и англосаксу без перевода.

Может быть, я принимаю за вопрос то, что является только ментальной трудностью? Но гляди, опять полезла единая-неделимая. Мол, и так уже 25 миллионов изгоев, а при вашем делении на русские страны, где каждая заведет свои традиции, свою экономику.

И свое гражданство заведет первым делом. А значит, заведутся новые чужие.

А что делать? Это и есть русский вопрос – русский сибирский, русский прикавказский и т. д. Вместе с тем он именно русский, за ним мощнейшая культура, говорящая по-русски. А еще есть трудность нового геополитического единства, связанная с местом в мире, – Россия обязана дойти до устройства мира на новых основаниях. С этой точки зрения Чаадаев попал в наше больное место. Опять геополитический тупик, откуда нужно перейти к новому логическому роману.

Может быть, лучше прямо к геополитическому роману? Во времена Чаадаева вопрос о потере места России в геополитическом раскладе не стоял. Россия плотно уселась на своем месте великой европейской державы.

Да, не стоял. А Чаадаев его взял и сумасшедшим образом поставил! И оказался прав. Вообще говоря, Глеб, провидцы, они сумасшедшие. Чаадаев как Гамлет, которого безумцем объявили, когда он уже сам был у грани безумия. Конечно, можно спросить с Чаадаева за вопрос, который он ставит. Россия нигде, России нет, и она пустота вне истории – на каком это вы основании, Петр Яковлевич? Что именно – поражение декабристов при отклонении им декабризма с невозможностью встать на палаческую сторону – привело его к новому взгляду? Эстетика католичества? Неважно что. Мы не узнаем биохимию сумасшествия, творящего великие последствия. Но история решила за нас, и пространство вернулось во власть. Избыточность пространства, не нашедшего себе государственной структуры, обернулась властью, творящей ситуации под себя.

Ты считаешь реальным формирование суверенных русских государств при втягивании России в большую мировую игру? Без провинциализации в России невозможно формирование простого государства. Тебе не кажется, кстати, что сегодня провинциализация для нас благо? Геополитическая провинциализация.

Верно, геополитическая провинциализация и есть Мир миров.

А ситуация терпящих поражение – другая, это не провинциализация. Это цель реванша. И нам сегодня снится реванш.

Да, я тоже так думаю. Хотя выбор между поражением и окончательной катастрофой – хороший повод для обдумывания.

Но поговорим языком поставленной проблемы. Твоя «провинциализация» – это реальный демонтаж непосильной сверхдержавы при заявке на Мир, по-другому устроенный. Тогда не надо ее бояться и чувствовать себя униженным и оскорбленным. К чему реванш?

Чтобы не чувствовать себя униженным, надо не быть рабом свершившихся фактов, имея Президента – ставленника диктатуры фактов. Человек на этой земле вправе отказаться «решать проблему европеизации» в продиктованном извне глупом виде. Вымаливая право войти в «клуб цивилизованных наций», мы лишь заостряем рабское состояние. Низость людей, которым альтернативы диктуют извне, исключает достоинство суверенности.

Они нам даже не альтернативы диктуют – нам диктуют требования и условия.

Возвращаюсь к началу – может быть, пора рассматривать нашу страну-остаток как белый лист? Русский человек снова получил возможность бродить. Вспомни Петра Яковлевича – быть странником на этой земле, решая, с кем и в какие союзы соединяться. Приняв продиктованное кредиторами СССР объединение в государство Российская Федерация – это мне Пол Гобл14 рассказывал, – Россия попала в ложное положение. Охрана абсурдных рубежей, войны на рубежах, отложения регионов, сепаратизм, а также драка за свое место в мире, то есть за старое кресло СССР. Отстаивая продавленное кресло великой державы, мы тратим на это ресурсы Сибири, прячась от реального мира.

И еще при этом Япония с Китаем претендуют на наше сырье.

И я ставлю вопрос: видишь ли ты в поражении Союза катастрофу? Я тебя спрашиваю! Доросли мы до осознания катастрофы? Или хорохоримся, а про себя думаем: ничего, пустяк, техническое поражение. Всегда мыслим реванш.

Да, так вопрос может быть поставлен. Но возникает проблема предварительных условий реванша. Не врозь взятые они, а сочлененные и достаточно целостные.

Сперва создадим проектный комплекс – модуль предварительных начал государства. И уже в его рамках поведем реформы. Жизни надо дать дотянуться до мысли. Выиграть время, чтобы на сцену вышли люди, а не функционеры с отработанной биографией. И главное, нужна синхронность в изобретении нового мирового порядка. От державности, засевшей в клетке человеческого существования, перейти к индивидуальному человеческому существованию в полном смысле – к человеческому быть. Провинциализация, которую ты предложил, идеальна для этого. Но увы, она тоже переводима на русский.

Смешной вопрос, конечно. Он всегда смешной, если речь идет о человеке как о рабе и господине собственной мысли, своего сознания. Пусть Чаадаев поставил вопрос о России ложно, но Герцен этой «ложностью» напитался, и пошло-поехало. А что, можно было по-другому?

Почему по-другому нельзя? Конечно, можно было и по-другому. Наверняка по-другому можно. И по-третьему, наверное, можно тоже. Что за бедность вариантов?

Глеб, это не бедность. Это рок. Так сложилась Россия с XV–XVI веков. Из-за аритмии в схеме Мира-Человечества Россия стала глобальным маргиналом перехода. На основе опережения ее развитыми и осознания своей уязвимости в роли «отсталой».

Чаадаев в Первом письме, письме-вступлении к прочим письмам, вспомнил о монголах, которые нас завоевали. Если взглянуть на ситуацию глазом Чаадаева – нет, по-другому нельзя. Чувство слишком гигантской сцены. То, что открылось князю Сергею Трубецкому, который не от робости ведь не пошел на Сенатскую площадь. Он, диктатор, отказался от диктатуры, как анти-Пестель, осознавший иллюзорность пестелевского переустройства России. Ладно, мы победим, ну и что? Как распорядимся успехом в Петербурге? И как спроецируем новое государство на всю Россию?

Либо прав Пестель – дикий террор, рубим головы направо-налево. Причем рубить надо много и быстро! Никакой тебе Франции, растянутой на десять лет, только всех и разом! Либо все совершенно иначе, и тут важный пробел в практике управления. Сенат, располагающий своей почтой, – единственное учреждение, способное что-либо сделать так, чтоб узнала Россия. И 14 декабря 1825 года вдруг кажется князю-диктатору несоответственным ее жуткому пространству. Этой пустыне гоголевской, где одна почтовая станция и один станционный смотритель, отвечающий: нет лошадей!

Вот тебе то же, что Чаадаев, но на государственном языке.

042

Русская мысль – не академическая философия, а мысль, занятая Россией. Чаадаев и Герцен, его несознавшийся ученик. Чтобы войти в мировую историю, Россия должна ее изменить. «В истории мы гостящие». Всеядность Герцена в выборе средств.

Михаил Гефтер: Философская мысль, которая работает с категориями и занимается систематикой, появилась в России довольно поздно и в XIX веке не имела влияния.

Глеб Павловский: Она жила себе внутри университетской системы и профессорствовала.

Серьезным предметом мирового масштаба стала не профессионально философская активность, а та мысль, которая действенно, страстно, тяжко занята была только Россией. Прояснением ее отношения к Миру, в которое ей надо было втянуть все и всех.

В России Чаадаев не так уж и предусмотрен. Что-то бродило у него в голове адъютантской, что-то он в биографии передвинул, когда вышел в отставку. Там бы и ты ушел в отставку, и я бы ушел, это ясно. В сущности, у него был один ученик, и тот не желал признаться в ученичестве. Герцен двусмысленно вел себя по отношению к Чаадаеву.

Но и учитель не очень стремился признать ученика.

Да, но тот сумасшедший. Герцен – одареннейшая натура и как размышляющий человек, в Письмах об изучении природы, и как писатель, правда не бог весть что. Тем не менее ниоткуда не видно, что без Чаадаева он стал бы Герценом. Чаадаев навел его на мысль, что России, находясь извне мировой истории, удастся войти в нее, только изменив самое мировую историю.