В постели с Президентом - Владимир Романовский

— Я искренен. И это был не комплимент.

— Слушайте, Детектив. Мы взрослые люди. Я знаю о своих, скажем так, недостатках, а также о том, что самая привлекательная моя черта — деньги моего отца.

Лерой помолчал.

— У вашего отца нет денег, — сказал он.

— Ага, — сказала она.

— Сегодня он еще держится, а завтра объявит банкротство и останется без друзей, без средств, возможно на улице. Я не хотел вам об этом говорить. Я хотел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Простите. Очень сожалею.

— Глупости, — сказала Гвен.

— Очень жаль.

— Откуда вы знаете!

Он поборол соблазн сказать, что его профессия все знать и так далее.

— В «Дейли Ньюз» об этом написали, — сказал он.

Неподалеку торчала телефонная будка. Лерой протянул Гвен французскую телефонную карточку. В другое время она бы удивилась — откуда у него карточка, когда купил, где, откуда знал, как заплатить, и как работают в этом городе уличные телефоны (очень малая их часть все еще принимала монеты), но ей было не до этого. Некоторое время она воевала с телефоном, потом сдалась и попросила Лероя помочь. Он снял трубку с держателя, вставил карточку, и набрал два нуля.

— Теперь набирайте единицу, код зоны, и номер.

В Нью-Йорке было десять вечера. Трубку взяла мама. Очень сдержанным голосом она заверила дочь, что все по поводу банкротства — правда. Более того, юридическая защита фондов не была еще оформлена. Это займет время. А пока что все фонды заморожены или арестованы и переданы кредиторам. Ни один счет не избежал замораживания, наличные ни откуда не поступают. Оставались собственные мамины сбережения (пятьдесят тысяч, прикинула Гвен), и драгоценности (сто тысяч, прикинула Гвен — остальное взято напрокат).

Гвен повесила трубку. Странная улыбка застыла на ее лице. Лерой что-то пробормотал по поводу разбазаривания фондов. Она решила проигнорировать замечание. Оказалось, что он имел в виду телефонную карточку. Он вынул ее из щели и сунул себе в нагрудный карман.

— Приключение, — сказала Гвен.

— Что?

— Давайте возьмем такси, — предложила она. — Я не хочу тащиться обратно пешком через весь город.

— В данный момент поймать такси здесь непросто, — заметил он.

— Они проезжают иногда, ищут пассажиров.

— Только когда они никому не нужны.

Она посмотрела на него, ожидая… чего именно? Что он выйдет на проезжую часть перед собором, подумал он, и встанет там с поднятой рукой, пока не остановится такси. Он пожал плечами и сунул руки в карманы.

— Ну? — сказала она.

— Вы хотите такси. Вы и ловите.

Она надулась. Сейчас она была очень ранима. Она вышла на проезжую часть. Никаких такси. И машин тоже. Она стояла, готовая поднять руку. Минуту спустя она почувствовала себя глупо.

— Можно было бы провести остаток ночи здесь, — сказал он. — Рассвет на Монмартре. Такого нигде больше не показывают.

— Нет, спасибо, — сказала она. — Мне холодно.

То есть, до нее еще не дошло. Она не могла осознать, отказывалась до конца понимать, что случилось. Давешние события — гибель сестры, выстрелы — были трагические и страшные — но это — весь ее мир вдруг обрушился, сразу — нет, это нельзя было охватить умом. Не вписывалось в кругозор. Ее понятия о том, как устроена Вселенная, не могли к этому приспособиться. Не за что было зацепиться. Такие вещи не просто маловероятны — их не бывает. Никогда. Гидранты не превращаются в кузнечиков, полицейские в Таймз Сквере не перекидываются остроумными репликами, составленными из пятистопных ямбов, обычные лампы не загораются до того, как кто-то поворачивает выключатель. Состояния не исчезают в темном вакууме.

— А можно сойти вниз, к Клиши, и поймать такси там, — сказал он.

— Там есть?

— Конечно.

Она согласилась. План был хорош. Они вернулись к главному скверу, пересекли его, и начали спускаться по уклонной улице.

— Ноги болят дико, — объявила она.

— Все магазины обуви сейчас закрыты. Завтра купим вам сникеры. Хотите, я вас понесу?

— Нет, спасибо. Подождите-ка.

Остановившись и чуть согнувшись, она сняла туфли. Холодная брусчатка обласкала ступни — но это было временное утешение. Они снова были в сквере перед отелем.

— Давайте здесь поспим, — сказала она почти умоляюще.

— Ладно, — согласился он.

Они вошли в вестибюль. Портье посмотрел на них сонно. Гвен объяснила, что им нужна комната и протянула кредитку. Портье, исполнявший ночью также обязанности клерка, пропустил кредитку через машину, и машина отказалась принимать транзакцию.

— Не может быть, — сказала Гвен. — Попытайтесь еще раз.

— Дайте ему другую кредитку, — сказал Лерой.

— Хорошо, — сказала она покорно.

Те же результаты.

— Что-то не так с машиной, — предположила Гвен, нервничая.

— Боюсь, что все так, — сказал Лерой.

— Что вы имеете в виду?

— Вы знаете.

— Но не могут же мне взять и отменить кредит, вот просто так!

— Почему нет? Могут. Что им мешает?

— Это противозаконно. Все мои кредитки — на мое собственное имя.

— А когда вы последний раз оплатили счет сами? То есть, когда вы действительно сами заполнили чек, расписались, положили в конверт, приклеили марку, и кинули в почтовый ящик?

— Я… Не знаю. В прошлом месяце.

— Нет. Вы лично. Когда вы в последний раз занимались этим лично?

Она яростно на него посмотрела.

— Спросите у него, возьмет ли он зеленоспинные, — сказал Лерой, вытаскивая бумажник.

Клерк объяснил, что не возьмет.

— Скажите ему, что он идиот, — сказал Лерой. — Скажите ему, что доллары — тоже самое, что золото. Скажите ему, что мы оккупируем Францию, как только закончим с Ближним Востоком. [непеч. ] лягушатники.

Клерк, кажется, что-то понял и разразился гневной тирадой, которую заключил английским словом «сожалею».

— Ничего не поделаешь, — сказал Лерой. — Если, конечно, у вас нет евро с собой.

— Двадцать или тридцать не хватает.

— Тогда пойдем отсюда.

— Значит, — растерянно сказала Гвен, — мы не можем здесь остаться ночевать?

Лерой уставился на нее. Мигнул. Ощутил сильное желание обнять и поцеловать ее.

— Сожалею, — сказал он. — Все сожалеют, о герцогиня. Вы сожалеете, я сожалею, этот бесполезный кретин ужасно сожалеет. Просто представьте себе весь мир, и что он вам виновато улыбается. «Сожалею, помочь не могу». Обычное дело.

Бесполезный кретин наклонил голову, показывая что он понял и, да, сожалеет.

— А вы ничего не можете сделать? — спросила потерянная Гвен.

— Я могу дать ему в морду. Но делу это не поможет. Слушайте, до рассвета два часа. Мы пойдем… Нет, подождите-ка. Спросите его, нет ли у него бутылки вина.

— Клерки в отеле не продают вино.

— Спорим?

— Перестаньте.

— Спросите его.

Она закатила глаза, но все-таки сказала по-французски:

— Мой спутник хотел бы узнать, нет ли у вас вина.

— Конечно есть, — откликнулся клерк.

— Есть?

— Конечно.

Он взял с них в три раза больше стоимости данной бутылки — примерно треть платы за номер.

— Прекрасно, — сказал Лерой. — Пойдемте обратно на вершину холма. Я покажу вам нечто совершенно потрясающее, милая дама.

Морщась, Гвен снова надела туфли. Хулиганы ушли. Несколько прилично выглядящих индивидуумов разных рас и национальностей собрались на террасе и ступенях.

— Присоединимся к клубу, — сказал Лерой. — Все ждут восхода.

Он открыл бутылку и налил вино в бокалы. Элегантно одетая женщина подошла к ним, неся пластиковый стаканчик, и спросила по-французски с акцентом, не нальют ли ей немного вина.

— Она хочет вина, да? — спросил Лерой.

— Да, — подтвердила Гвен.

— Спросите ее, есть ли у нее настоящий бокал.

— У нее есть стаканчик.

— Это я вижу. Спросите, есть ли бокал.

Гвен спросила. Нет, бокала у женщины не было.

— Скажите ей, чтоб она шла [непеч. ], — сказал Лерой.

— Почему? Мистер Лерой…

— Сэм.

— Почему вы не хотите налить ей вина?

— Потому, что у нее нет бокала, — объяснил Лерой. — Пить доброе вино из пластмассы — святотатство. Людей, так поступающих, следует пороть на площади.

— Извините, — сказала Гвен женщине. — Он не хочет наливать в пластик. Вот, отпейте из моего бокала.

— Э, нет, не пойдет, — сказал Лерой, останавливая руку Гвен. — Мало ли, может она заразная. Перестаньте сейчас же.

— Она… — Гвен хотела объяснить, что дама скорее всего принадлежит к ее, Гвен, классу. Не объяснила. Ей вдруг пришло в голову, что капризы Лероя ей, в общем, нравятся. Она повернулась к даме. — Идите на [непеч. ], — сказала она на очень чистом, очень отчетливом французском.

— Простите? — сказала дама.

— Она австрийка, — сказал Лерой без видимой причины.