В постели с Президентом - Владимир Романовский

Он говорит — «Не совсем? Вы не правы. Вы осознаете, что мы сейчас с вами говорим по-английски?»

Тут я думаю — ого! А ведь правда.

Я говорю — «Ну и что, я знаю английский…»

«А где вы его изучали?» Наверное, я мигнула в этот момент, поскольку следующий вопрос такой — «Где вы вообще что-либо изучали? Какую школу посещали? Или же вас всему учили дома учителя и гувернантки?»

Я говорю — «Ну конечно, меня всему учили…» и вдруг умолкаю. Я не могу припомнить, кто и чему меня когда-либо учил. Была ли у меня английская гувернантка? Ага! Вот.

Я говорю — «У меня, наверное, была английская гувернантка».

… После чего я просто потеряла сознание.

Я знаю, что я потеряла тогда сознание потому, что луна светила сквозь грязное стекло окна, когда я открыла чарующие свои очи в следующий раз. Раньше луны не было. Помимо этого, я обнаружила, что лежу на полу, а лицо у меня мокрое. Наверное, он брызнул мне в лицо водой. Он помогает мне подняться. Я глубоко вдыхаю, и еще раз вдыхаю. Он подает мне стакан воды. Пью. Неожиданно я как ни в чем не бывало продолжаю разговор с того места, где мы с ним остановились — «Вроде бы одна из гувернанток была именно англичанка».

Он садится напротив, у стола, вытирает лоб салфеткой, и говорит — «Вроде бы?»

Он прав, это ни в какие ворота не лезет. Касательно же потери сознания — мы оба делаем вид, что этого не было.

Он говорит — «У меня тоже такие вот провалы. По моей теории этот мир — ненастоящий. Какой-то фантазийный, связанный с нашими фантазиями». Да, умеет человек подбирать слова. «Типа, мы оба грезим наяву в данный момент. Беда в том, что мы не можем остановиться. Мы останавливаемся только, когда приходим в себя в том, реальном, мире. Да, реальном. Тем временем, опасности в этом, нереальном, мире — самые настоящие. Я давеча нечаянно порезал себе руку кинжалом, и, уверяю вас, боль была настоящая. Таким образом, думаю, что если мы умрем здесь, это может вызвать нашу смерть и там, в другом месте. Так что, нравится вам или нет, у нас есть все шансы вскоре повстречаться с Создателем, и, честно говоря я к этому в данный момент не готов. Мне в данный момент нечего будет ему сказать».

Я говорю — «Перестаньте. Перестаньте!»

То, что он говорит, похоже на… в общем, достаточно безумно, чтобы оказаться правдой. Я думаю о своем прошлом, и не могу припомнить детство. Да ну же, все ведь помнят свое детство. Так? Волнуюсь. Даже готова свалиться еще раз в обморок, но чувствую, что два раза подряд падать — глупо. Возьми себя в руки, Гвен. Тем временем парень продолжает болтать и вскоре ему удается меня убедить. А что — я ведь не могу вспомнить имена собственных родителей! Кстати… Я говорю — «Как вас зовут?»

Он говорит — «Я рад, что вы спросили».

Я говорю — «А что, вы не помните даже своего имени?»

Он говорит — «Зовут меня Джордж. Я более или менее уверен, что в настоящем мире меня зовут так же. А вас как зовут?»

Я говорю — «Гвендолин».

Он говорит — «Странное имя для французской королевы, не находите?»

Тут я соображаю, что — да, действительно, странное. В смысле — французская королева должна называться Джозефин, или Анн, или Мария Тереза, или что-то в этом роде, не так ли? Или там, не знаю, Катрин.

Он говорит — «Думаю, что мы здесь для того, чтобы выяснить что-то о той, другой жизни. Настоящей. Я не знаю, что именно. Я об этом долго думал. И мне кажется, что я выяснил, кто я — в той, другой жизни. Мне кажется я там — предприниматель. Из богатой семьи, скорее всего. Почти уверен, что семья американская. Так же я думаю, что я не слишком умный в той жизни, или, может, я косноязычен, а вы знаете, как это порой стесняет человека, и я всегда долго думаю над ответами, и поэтому люди решили, что я туповат. А вы?»

Я просто молчу. Я не знаю, что говорить. Та, другая жизнь? Настоящая жизнь? Не знаю. Но, наверное, я в той жизни — важная персона, хоть и не королева — нельзя быть одним и тем же в двух жизнях сразу. Наверное герцогиня. Не может быть, чтобы я там была меньше, чем герцогиня.

Он говорит — «Слушайте, вас скоро начнут искать, наверное. Нужно найти надежное место, чтобы вас спрятать». Ну, тут я, конечно, закатываю глаза. Ничего себе! Все это на меня свалилось, и слишком много всего, все эти приключения, но шок проходит, и я всерьез начинаю дрожать. Меня переполняет ужас. Что я здесь делаю, зачем говорю с этим… незнакомцем?… в кафе на набережной, посреди Парижа середины девятнадцатого столетия? Кто я? Где я?

Он кладет руку мне на запястье и я вздрагиваю.

Он говорит — «Слушайте. Не бойтесь. Я ваш друг, помните? Я на вашей стороне»

Я говорю — «Отель Перфект».

Не знаю сперва, почему именно это пришло мне в голову. Потом вспоминаю, что там живет мой старый советник. Вот он никогда бы меня не предал.

Джордж говорит — «Где это?»

Где? Вот что получается, когда всегда ездишь в карете и пешком тебе не пройти, видите ли, хотя бы до конца квартала, чтобы хоть поздороваться с некоторыми из добрых подданных. Как мы грубы! Внезапно я вспоминаю, что неподалеку там — большой кафедральный собор, и его видно из окна советника.

Я говорю — «Сразу за Сен-Эсташ».

Вижу, что идея ему не нравится. Он обдумывает ее некоторое время, а затем принимает решение. Он говорит — «Хорошо, пойдем. Наденьте вот это».

И дает мне красную повязку. Я беру повязку и тупо на нее смотрю. Он говорит — «На предплечье. Нужно надеть на предплечье. Хорошо, давайте я вам помогу».

Он повязывает эту ленту мне на предплечье. Я замечаю, что запястье у него красивое, мужественное. Не могу объяснить, но, когда он рядом, я чувствую себя в безопасности. Повязка, которая, к слову сказать, маскировка не шибко эффективная, здесь не причем. А вот когда он дотронулся до моей руки — мне стало легче.

Он платит хозяину и мы выходим. Мы пересекаем реку по Пон Нёф. Джордж попутно смотрит на уютный отель прямо на стрелке Сите, но мы идем, не замедляя шага, к Правому Берегу. Пересекаем Риволи и сворачиваем в переулок. Здесь так узко и темно, что если вам нравится сворачивать шеи прохожим, лучшего места не найти. Конечно же, здоровенный злобный бандит преграждает нам путь, демонстративно. Но еще до того, как он обращается к нам с его делом, виноторговец вынимает пистолет и стреляет. Бандит опускается на землю, держась за бедро. Не замедляя шага, Джордж перезаряжает пистолет, насыпает порох через воронку, вгоняет пулю сверху, вдавливает ее шомполом — за какие-то секунды. Профессионал. Снова сует пистолет за пояс. Мы входим в Лез Аль, маневрируем через пустынный рынок, и маршируем вдоль стены собора до самой улицы, на которой стоит Отель Перфект. Входим. Консьерж новый. Никогда о моем советнике не слышал.

«Вы все еще хотите остановиться именно здесь?» спрашивает Джордж по-английски.

«Да».

«Хорошо».

Мы снимаем комнату на третьем этаже. Комната маленькая, но на двери висит обнадеживающий, массивный, фаллического вида засов. Джордж говорит — «Слушайте, мне нужно уйти на пару часов. Вернусь до рассвета. С вами все будет в порядке. Просто не зажигайте лишних свечей и не отпирайте дверь, если не услышите мой голос. Когда я выйду, задвиньте засов и забаррикадируйтесь. Можете?»

Я говорю — «Да, конечно».

Он говорит — «Так. Вы умеете пользоваться пистолетом?»

Я говорю — «Да».

Он говорит — «Вот вам пистолет. Стреляйте только если это совершенно необходимо. Увидимся через два часа».

И он уходит. Берет и уходит. Я делаю так, как мне велели. Запираю засов и тащу и пинаю всю мебель в комнате по направлению к двери. Получается гора. Последнее кресло я едва поднимаю — тяжелое. Сажусь в углу и сижу — кажется, целую вечность. Хорошо бы подремать, но не могу. Вместо этого я думаю о том, что мы с ним давеча обсуждали. Какой нынче год? Как зовут моего мужа? Ни малейшего понятия. Где я родилась? Это я, вроде бы, помню, хоть и смутно. Какая-то южная провинция, гостеприимная и скучная, как все деревенские поселения летом. Я знаю, поскольку недавно туда ездила что-то праздновать. Газеты написали — «Ее Величество Посещает Родные Места». Но ничего из того, что было в детстве, припомнить не могу.

Джордж — виноторговец… Меня будут искать… Зачем? Что я такого сделала? В политику я никогда не вмешиваюсь. Бумаг я, вроде, никаких никогда не подписывала, хотя черт его знает — может, забыла, как детство. Не думаю, впрочем. Почему же мне кажется что теперь, когда революционные силы взяли власть, они в первую очередь захотят найти меня и казнить при всех гражданах, публично? Я — символ, вот что. Как Мари-Антуанетт до меня — я символ.

Паспорт Винса так и не материализовался. Либо его куда-то засунула прислуга, либо он сгорел до прибытия пожарных. Лерой сделал несколько звонков и в конце концов выяснил, что паспорт можно организовать срочным способом, но, к сожалению, процедура занимает от двух до трех дней.