Сдавайся, детка - Мария Фирсова

кстати, как очень близкого человека. Я поначалу даже слегка удивляюсь этому, но постепенно внутри меня все приходит в норму, эмоции сглаживаются, дыхание выравнивается и уже с любопытством впитываю каждое слово, боясь пропустить нечто важное. А Александр Иванович рассказывает очень интересные вещи, которые мы, кажется, совершенно не ожидали услышать.

— Почему табу? — робко интересуюсь я, хмуря брови.

Понятно, что вспоминать горькие мгновения тяжело, но Воронов делает акцент именно на том, что Кирсанов-старший по иной причине не желает поднимать эту тему.

— Думаю, не все так прозрачно в этой истории, — разводит он руками, а я устремляю взгляд на Тимура, мне хочется заглянуть в его душу, понять, что происходит сейчас в ней. Да и мысли у Тима наверняка не самые радужные, приблизительно представляю, о чем он в эту минуту думает, но что-то подсказывает внутри Кирсанов мрачнее грозовой тучи.

— Делать тайну из этого странно, по крайней мере, внутри семьи. Мы же не чужие люди. Ладно, понимаю еще, что он пытался скрыть что-то от прессы, но…

— Тимур, твой отец достаточно непростой человек. У него имеются принципы и много того, что он желал бы скрыть. Стереть, словно никогда не было.

— Отец замешан в чем-то? — прямо в лоб спрашивает Тим, а я едва не икаю от неожиданности. — Мне кажется, вы ходите кругами, но так ничего и не поясняете, — начинает он заводиться, отчаянно принявшись жестикулировать.

Воронов скрещивает руки на груди, задерживает взгляд на лице Тимура. Я вижу, как пролегает складка между бровей старика и в этот миг что-то неуловимое проскакивает внутри меня. Словно я тень увидела, но не смогла зафиксировать ее в сознании. Слишком быстро меняется картина и мне приходится тряхнуть головой, чтобы прогнать этот морок. Черт, как же хочется поделиться мыслями своими, но держусь. Не время, да и странно это все будет звучать после, конечно.

— О чем вы хотели попросить? — кашлянув в кулак, вмешиваюсь в мужской диалог.

Воронов растягивает губы в улыбке. Почему-то кажется, что это простое действие дается ему не так легко, как хотелось бы. Он поднимается со своего места и идет к стеллажам. Мы с Тимуром успеваем переглянуться лишь потому, что каждый из нас пока до конца не понимает ничего.

Тем временем Александр Иванович берет в руки одну из книг и, открывая ее посередине, достает небольшой конверт. Он несколько секунд вертит его в руках, будто раздумывая, а не будет ли хуже, если все же решится на что-то. Чувствую, как по моей спине бегут мурашки и совершенно не от прохлады. Мне воздуха не хватает, хочется сделать глубже вдох, но слишком тесно, что ли. Будто не помещаюсь в гостиной, грудная клетка сжата тугими обручами и хочется сбросить все оковы, но не выходит. Атмосфера накаляется, не знаю, что ощущает Тим, но у меня едва ли не горят пятки. Я хочу выбраться на улицу и плакать. Необъяснимо. Но слезы едва не душат. Глотаю ком, что застрял в горле и вновь смотрю на Воронова.

Он, стряхнув пыль с бумаги, передает конверт Кирсанову.

Тим непонимающе смотрит на сверток, видимо, не зная, что ему делать. А надо просто взять и выполнить просьбу хозяина дома.

— Откроешь это, когда меня не станет, — произносит строго Воронов. В его голосе слышатся стальные нотки, будто он на мгновение стал снова здоровым и молодым. Наверное, несколько лет назад он был весьма статным и видным, но болезнь сделала свое гадкое дело, превратив в дряхлеющего старика.

Почему-то хочется подняться и обнять его, но я сцепляю пальцы в замок, выбирая позицию слушателя.

— И что я там увижу? — приподнимает левую бровь Кирсанов, вертя в руках конверт.

— Поймешь все потом. Но сейчас давай о том, зачем ты сюда пожаловал. Значит, Полина… — цокает языком Воронов, откидываясь на спинку кресла.

Он тяжело дышит, из груди выбиваются хрипы, но мужчина старается не показывать, как ему трудно. Лишь делает глоток воды, а потом все-таки переходит к главному.

— Твои родители пылинки сдували с девчонки. К тому моменту у них уже подрастал Артем и они долго мечтали о дочке и когда она родилась, счастью, кажется, не было предела, — окунулся в воспоминания Воронов и какой-то необычайный свет озарил его лицо.

Ему дорого было прошлое, я даже не сомневалась в этом, но почему-то временами его глаза наполнялись печалью, и мы могли только гадать, что же на самом деле там происходило.

— Все было хорошо настолько, насколько вообще это возможно. Твой отец сколачивал бизнес, создавал империю, рассчитывая, что в будущем все это перейдет детям. Кажется, уже тогда он спланировал кто и кем станет, но… — развел руками Александр Иванович, — загад не бывает богат. Так произошло и у них. Трагедия с Полиной поначалу не укладывалась в голове. Родители винили друг друга долгое время. Твоей маме даже пришлось лечь в клинику, чтобы окончательно не потерять себя. Она все-таки нужна была еще Артему.

— Но что случилось с ней, точнее как?! Я не знаю подробностей, родители отказываются говорить об этом, — немного робко прерывает Тим рассказ.

— Полина утонула, — выдохнув медленно, произносит тот с горечью. — Отец ее боготворил. Она была для него принцессой. Мне казалось, что вся любовь доставалась именно ей, а не Артему тогда. О горе знало очень мало людей. Наверное, самые близкие.

— Удивительно, как вообще при таком раскладе они решились на третьего ребенка.

— Он не хотел, — качает головой Александр. — Настаивал сначала на аборте. Были истерики, скандалы, угрозы лишить жену всего… Безрезультатно. Твоя мама проявила всю твердость характера, свято веря, что родится девочка.

— Ага, а родился я. Понятно теперь, чего отец всю жизнь едва не проклинает меня.

— Брось, Тимур. Ты слишком категоричен.

— Нет, вы просто давно не виделись с отцом. Кстати, почему?

— Об этом узнаешь, — поднимает он указательный палец вверх, — но после… Наши пути разошлись, но иначе я не мог поступить. Если бы продолжил быть рядом, вероятно, все закончилось еще одной катастрофой.

— Понятно, — прерывает Тим его. — Значит, после гибели Полинки папу переклинило слегка на горе, и он возненавидел весь мир.

— Отнюдь. Он просто ударился больше в работу, желая компенсировать потерю.

— У него получилось в ущерб чувствам к своим оставшимся детям.

— Тимур, — шикаю я на него.

— Ничего, — кивает Воронов, — максимализм в крови еще пока. Поймет со временем все и картину увидит полностью, еще рано просто.

— Хорошо. Спасибо вам за беседу. Мы, пожалуй, поедем, — поднимается Тимур и пожимает руку старику.

Я плюю на манеры и просто обнимаю того за плечи, что-то мне подсказывает: мы