Россия в угаре долларгазма и еслибизма - Олег Арин

Для российских идеологов это словосочетание является находкой, поскольку позволяет избегать слова «капитализм» и связанные с ним негативные ассоциации. На самом деле все страны «золотого миллиарда» по своей сути являются капиталистическими государствами, а по форме действительно «постиндустриальными». Последнее означает изменение структуры экономики: резкое сокращение промышленного производства и сельского хозяйства в пользу так называемого «третичного» сектора, т. е. сферы услуг, куда входят образование, наука, торговля, конторская служба, деятельность банков. Именно в этой сфере работает от 70 до 80 % трудового населения государств Западной Европы и Северной Америки. Аналогичная пропорция соответствует и структуре ВВП, в которой на сервисный сегмент приходятся те же самые 70–80 %. Калькуляция это грубая, т. к. порой довольно трудно определить границу между производственной и сервисной сферой. Тем не менее, суть ясна. Названные государства больше производят услуг, чем физических товаров. Такие общества и называют «постиндустриальными».

А вот цифры по России за 2003 г. (на основе данных Роскомстата). В сфере производства товаров было занято 48,7 % трудовых ресурсов, в сфере услуг -52,3 %; в структуре ВВП на товарный сектор приходилось 35,1 %, на сферу услуг — 64,9 %. Первая цифра может свидетельствовать просто о более низкой производительности труда в России в области производства и сельского хозяйства, чем в западных странах. Вторые же цифры кардинально не отличаются от западных. Другими словами, в России уже существует «постиндустриальное общество», о чем мечтают господин Явлинский и ему подобные. Но что это меняет? Допустим, через какое-то время нынешние руководители страны сократят производственную и аграрную сферы, увеличив долю сферы услуг до западных пропорций. Неужели, тогда в России будет все как на Западе? Конечно же, нет и еще раз нет. Все эти «еслибисты» должны понять одну простую вещь: в России никогда не будет как на Западе при любых вариантах развития общества хотя бы уже потому, что на Западе не бывает 40 градусных морозов и 40 градусной жары. А если крайне редко где-то они случаются, Запад тут же парализуется.

Но представим, что Россия каким-то чудом построила цивилизованный капитализм в соответствии с принципами гражданского общества и законами рыночной экономики. Ну, например, как в Великобритании. Эта страна считается среди всех государств Западной Европы и Северной Америки как бы образцом: экономика работает лучше, чем у остальных, демократия — развитее некуда. Посмотрим, что приобретет Россия, если вдруг умудрится создать «постиндустриальное общество» английского типа.

Я никогда не занимался специально Англией. Мое отношение к ней формировалось немецкой литературой, особенно статьями Гейне, который в саркастической манере описывал эту страну и ее жителей. Мне никогда не нравилась внешняя политика Великобритании. В то же время надо быть глупцом, чтобы не оценить творения Шекспира, точнее команды, которая творила под этим именем, а также многих других поэтов и писателей туманного Альбиона. Не могло не вызывать у меня и чувство уважения к целой плеяде английских ученых, открытия которых ускорили темпы развития человечества. Тем не менее, Англия была чужда мне по духу и темпераменту, и я не стремился посетить ее.

Но так случилось, что я оказался в этой Англии и прожил в ней ровно четыре года. Для меня это было более чем достаточно, и я покинул ее без сожаления и грусти.

Вот моя деревня… или первое знакомство

Приехав в Англию, я поселился в одной из богатых «деревушек» графства Оксфорд, находящейся в десяти минутах езды от Оксфорда. К своему удивлению я обнаружил приятных соседей, которые сразу же изъявили готовность помочь в деле интеграции в «общество». Нас с женой это удивило, поскольку мы были больше наслышаны и начитаны о холодности, чопорности, некоммуникабельности англичан. Англичан с такими характеристиками впоследствии я встречал немало (особенно среди профессорско-преподавательского состава), но жители нашей деревни отличались от книжных стереотипов. На всевозможных местных праздниках, которые устраивались в деревенском Клубе, они вели себя весьма эмоционально. К нам, «пришельцам», отношение было особым: нас знакомили со всеми жителями окрестности персонально, приглашали на домашние посиделки, присматривали за домом в наше отсутствие и всячески изъявляли готовность помочь. Тем не менее, особой дружбы (в русском понимании) у нас с ними не получалось. Первоначальные взаимные хождения в гости постепенно затухли. Главная причина: не было общих тем для беседы. Мои же знания в области садоводства иссякали в первые пять минут. Когда же я заговаривал на темы вне быта, то в ответ получал стандартное «неужели?» («really?») что означало в чисто английской интерпретации: «нам это не интересно». А «не интересно» потому, что они фактически ничего не читают и ничего не знают ни о других странах, ни даже о своей собственной стране. Сосед наш, хоть и выпросивший одну из моих книг, позже признался, что не смог ее одолеть. Хочу подчеркнуть, что по своим доходам местные жители относятся к высшему слою «среднего класса», который есть ничто иное, как обыкновенный средний обыватель. Именно он занимает наибольший сегмент «третичного сектора». В массе своей такой обыватель крайне ограничен в знаниях и всю свою жизнь он посвящает «дому и саду». Правда, в отличие от русского обывателя, который обычно злобен и завистлив, английский филистер благодушен благодаря достаточно высокому уровню жизни.

Я не был близко знаком с рабочими. Но из газет знаю, что живут они в ужасных условиях, особенно на севере Англии, болеют и умирают совершенно в иных пропорциях, чем средний и высший класс страны.

Ненаучная наука, идеология и пропаганда

В Оксфорде мне часто приходилось общаться с учеными, прежде всего, со специалистами по России. Чтение их работ и общение с ними помогло мне как бы физически осознать слова «буржуазные ученые» и «буржуазная наука» — словосочетания, которые употреблялись в советские времена. В рамках общественных дисциплин (политология, социология, международные отношения и др.) науки действительно не существует, если под этим словом понимать поиск истины. Дело в том, что они даже не задумываются над тем, что такое научная истина. Все их исследования закручены на идеологических штампах, главным образом, двух магических словах: демократия и рынок. Так один из Оксфордских профессоров, авторитет в русологии, написал толстую книгу о Горбачеве, которого, естественно, высоко оценил за внедрение в СССР демократии. Но ему в голову не пришло проанализировать, что сотворила эта демократия со страной. Вообще все эти профессора обычно специалисты какой-нибудь узенькой темы: один специализируется на работе парламента последнего созыва, другой Чечней, третий СМИ. Это касается не только русоведов, но и вообще страноведов. Обобщающих работ у них практически нет, что вполне объяснимо. Во-первых, у них нет ученых, способных охватить и проанализировать СССР/Россию как целостность. Они не оперируют критериями оценки тех или иных событий. Нет у них и научного метода, если не считать иногда применяемые системный или структурный подходы, которые хороши для решения только определенного класса задач. Во-вторых, они крайне идеологизированы, что не позволяет им объективно оценивать события и факты. В-третьих, большинство из них не знает русского языка, и потому использует в качестве источников в основном дайджесты — выжимки из газет на английском языке и метод опроса тех или иных ученых во время поездки в Москву. Те же, кто знает язык, пользуется только современной буржуазной русской литературой, авторы которых связали свою судьбу с нынешним режимом.

Критическую, левую литературу они сознательно избегают. Причем, такой подход характерен не только в отношении России, но и КНР: аналогичная бредятина.

На фоне книг по общественным дисциплинам контрастно выделяются работы по естественным наукам. В этих сферах наука демонстрирует себя в полной мере, хотя макулатуры тоже хватает.

Другими словами, из своей практики я в очередной раз убедился в правоте Ленина, писавшего, что буржуазным ученым-естественникам, пока они не покидают почву своей науки, верить можно, общественникам — нельзя.

Цензура. Идеологичность общественной литературы находит свое выражение и в цензуре. Формально ее вроде бы нет, фактически же она существует и действует весьма эффективно. Дело в том, что само издание книги не имеет никакого значения до тех пор, пока она не разрекламирована на ТВ или в соответствующих журналах и газетах общенационального масштаба. Никогда не будет допущена к рекламе работа или даже крошечная рецензия, если она покушается на «святые» ценности демократии и рынка. Например, журналы «Foreign Affairs», «Economist» и другие не захотели (именно так!) дать рецензию на одну их моих работ, поскольку в ней обнаружили губительную роль «демократии» для России. Так что «свобода слова» уже давно отжила свой век. По крайней мере, в «постиндустриальном обществе» ее не существует.