Таблетки - Александр Варенников

— Я все равно буду любить тебя, — говорила она мне, и слезы текли по ее щекам. Я пил их, как изнывающий от жажды моряк, терпящий бедствие в открытом море и пьющий соленую воду от неконтролируемой жажды.

— Ты должна оставить меня здесь, — отвечал я ей. Я знал, что так мне будет легче. Так будет легче всем.

— Нет… нет. Доктор сказал, что это излечимо. Что нужно время. У нас есть время, слышишь? У нас есть достаточное количество времени!

Мне казалось, что теми словами она больше всего хотела уверить именно себя в том, что у нашей истории будет счастливый финал. Но я чувствовал себя так, будто попал в историю, написанную чуть сошедшим с ума прозаиком, который непременно заставляет героев своих романов страдать, тем самым проводя их через всю реальность и всю силу человеческих эмоций.

— Ты должна оставить меня здесь, — повторял я, словно заклинание, те пять слов. Дрожь накрывала меня. Я чувствовал, что теряю контроль над самим собой.

Мне казалось, что все это было лишь вчера. С ужасом для самого себя я понимаю, что это было год назад. И за окном уже совершенно другой год, и другая весна приходит на смену другой зиме.

Как-то ночью у меня гостил Артем. Вид у него был, как и прежде, потасканный, но теперь и я сам не выглядел успешным менеджером по продажам, чувствующим себя акулой в океане современной жизни. Мы с ним стали похожи друг на друга еще больше, чем прежде.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я его.

— То же, что и ты, — ответил Артем.

Он сидел на полу, подтянув ступни под себя. Вытянув вперед исколотые руки, он что-то насвистывал себе под нос, а затем стал громко кричать, мотая головой. Слюна полетела из его рта, окропляя белую рубашку и белые брюки, сотканные из прочной, но довольно дешевой ткани.

— Замолчи! — крикнул я ему, но силы моего голоса было недостаточно.

Он не прекращал кричать. Я пытался скрыться от крика под подушкой, хотел погрузиться под нее всем телом, но у меня ничего не получалось.

— Заткнись!

Артем кричал что-то нечленораздельное. Мне захотелось убить его. Снова. Я встал с кровати и со всего маху ударил его ногой по лицу. Я делал это снова и снова. Его крик упал на пол резким вздохом.

— Закрой свою пасть, наркоман чертов!

Злоба кипела во мне до тех пор, пока в мою палату не вошли двое крепких санитаров и не скрутили меня. Я попытался вырваться, но оказался бессилен.

Последовал укол, после которого по моему телу разошлось тепло. Я почувствовал, что очень сильно захотел спать. Санитары уложили меня на кровать. Дальше память моя расплывается. Быть может, я видел сновидения.

Быть может, я видел, как моя дочь растет. Я думал, что она становится взрослой. Как бы я хотел увидеть ее первые победы и поддержать после первых поражений. Я хотел бы знать, что она влюблена в хорошего парня.

В моих снах она была прекрасна. Так бывают прекрасны полевые цветы в свете яркого летнего солнца, когда ты, находясь вдали от больших городов, наслаждаешься спокойствием своей души с человеком, который стал для тебя частью этой самой души.

Мы с Ксенией гуляли по полю, держась за руки. Странно было наблюдать за ней, столь взрослой, ведь сам я не сильно постарел. Конечно же, кожа моя не была так свежа, как в молодости, да и уголки глаз давно покрыли лучики морщин. Но я не был стариком. А она была молода и прекрасна.

В моих снах мы становились ближе, и явные изменения в возрасте были тому подтверждением.

В своих снах я был спокоен.

Я был неспокоен, когда ко мне пришла Дина. Ее лицо не было перекошено и изуродовано из-за падения с большой высоты, да и конечности ее упругого тела не были вывернуты в разные стороны. Не было крови, запекшейся под носом и на подбородке, на ушных мочках и лбу. Она была такой же живой, какой была прежде, еще до падения.

— Скучал по мне?

Мне хотелось солгать ей, но я не мог. Меня все еще манило к ней, но не так, как манило меня к Лиле. То были совершенно разные чувства, имеющие мало чего общего в истинной сути своей.

Я хотел ее.

— Скучал…

Воспоминания о ее плоти, чуть соленой на вкус, пропитанной потом, покрывавшим ее тело во время наших соитий, возбуждали меня. Запах ее волос, вдыхаемый мною в моменты, когда я подходил к ней сзади и касался пальцами рук ее бедер, а после продвигался чуть ближе к ее паху, все еще не покидал мою память.

На ней была белая блузка и черная юбка. Офисный стиль. Ничего лишнего. Я расстегивал пуговицу за пуговицей, предвкушая дальнейшие действия моих рук. Кружевной бюстгальтер поддерживал грудь, и мне хотелось сорвать его с Дины резким движением руки. Так я и поступил.

— Ты хочешь сделать мне больно? — спросила она, испуганно глядя в мои глаза.

Ничего не ответив, я впился губами в сосок ее левой груди. Я ласкал его языком, а тем временем моя рука забралась под юбку. К тому моменту Дина уже была мокрой. Мои пальцы скользили по влажной коже.

— Войди в меня…

Я очнулся довольно быстро. Простыня была запятнана каплями спермы, извергнутой из моего члена. Чуть обмякший, он лежал в моей руке. Ничего не понимая, я вскрикнул.

Мои губы, да и все мое лицо было измазано губной помадой ярко-красного цвета. Та помада была нанесена на губы Дины, и это я хорошо помнил. Но всегда ли наши воспоминания являются отражением того истинного, что случилось в жизни? Воспоминания могут быть вымыслом. Они становятся вымыслом, когда на них накидывают выдуманные фрагменты и детали, дабы скрасить картинку, представить ее в лучшем свете.

Мои воспоминания были вымыслом. Дина была вымыслом. Я понимал это, глядя на собственное отражение в зеркале. Мое лицо было перепачкано помадой, мои пальцы слипались от телесной жидкости, которую я выплеснул из себя в порыве страсти к какой-то из своих частей. От понимания всего этого меня затрясло.

— Нет… нет… что же это?

Не зря мы были так похожи с ней. Не зря…

Больничные стены стали клеткой для безумия, разыгравшегося внутри меня. Я заблудился в коридорах, наполненных запахом лекарств вперемешку с вонью испражнений некоторых из пациентов. Те коридоры принимали в свое пространство невнятное хлопанье тапочек, в которых из стороны в сторону расхаживал душевнобольной с потерей памяти. Я смотрел на него и тихо завидовал ему и его недугу. А у меня ведь почти получилось забыть…

В присутствии доктора мне становилось спокойнее. Он не часто появлялся в психиатрической больнице, но и тех коротких минут, которые он посвящал мне и моей проблеме, было достаточно для того, чтобы я не ощущал себя покинутым и оставленным нормальной, реальной жизнью, что разыгрывалась за стенами приюта моей покалеченной души.

Время шло своим чередом, и где-то там, где высились и продолжают выситься стеклянные коробки, а по улицам мчались и продолжают мчатся быстрые машины, кто-то другой сходил с ума и продолжает сходить. Ведь каждому из нас суждено сойти с ума по-своему. Кому-то от любви, а кому-то от ненависти. Кому-то от счастья, а кому-то от горя.

Каждого из нас в свое время настигнет свое, персональное безумие.

Говорят, что время — лучшее лекарство. Не уверен, что это так. Я бы сказал, что время — это просто время. Оно никому не обязано и ничем не спровоцировано. Быть может, у времени есть куда более важная цель, чем отсчет наших жизней. Ведь время может существовать без нас.

Надежда — вот лучшее лекарство и, в то же время, самый страшный яд в истории человечества. Надежда, которая не давала людям погибнуть в голодные годы, в годы войны, во времена чумы и холеры. Надежда, которая заставляла людей идти на верную смерть, ослепляя их взоры.

Потеряв рассудок, стремительно возвратив его и столь же стремительно потеряв вновь, я понял, что без надежды все мои мысли и чувства были бы ничуть не важнее, чем исписанные плодовитым автором черновики после публикации романа.

Сидя у окна и наблюдая за тем, как Лиля гуляет с Максом по дорожке, проложенной меж деревьев в парке, я грел в себе надежду на то, что и я смогу однажды вот так пройтись со своей женой по парку. Я верил, что когда-нибудь найду свое истинное место в этом мире.

Она могла бы уйти в любую минуту. Просто развернуться, словить такси и умчаться прочь, позабыв о той жизни, что надломила ее однажды. Она могла бы начать все сначала с другим, ведь она имела ум и красоту, способные обезоружить любого мужчину. И я, быть может, стал бы спокойнее, узнав, что она где-то там, в окружении лучших мотивов, среди улыбок и красоты; что она далека от меня, но все же счастлива. Выдохнув и закрыв глаза, я выпил бы яд своей надежды.

Но она не уходила. Ее визиты становились редкими, но оттого лишь еще более желанными. И даже когда она гуляла с Максом по парку, я улыбался, потому что знал, что она все еще рядом со мной.

Я сидел в небольшом холле с книгой в руках. Читал не то Ремарка, не то Хемингуэя. Уже не помню. Что-то о любви и войне, как бы меланхолично и глупо это ни прозвучало. Медленно переворачивая страницы, я открывал для себя все новые и новые главы чужих жизней. То было для меня усладой среди серых и однообразных будней больницы. Я жил вместе с теми, кого когда-то выдумали. Неужели я снова искал ворота, ведущие в мир иллюзий?