Кесари и боги (сборник) - Вера Камша

Торрихос прочитал письмо дважды или трижды, он всегда так делал. Хайме тоже раз за разом перечитывал записку в дурацкой надежде рассмотреть нечто важное, но буквы складывались в одни и те же слова.

– Это ее почерк? – Торрихос за закрытыми дверями не утешал никого и никогда.

– Да, это писала Инес. Дело не в почерке, я знаю сестру. Ей не диктовали.

– Хоть что-то. – Кардинал тщательно разгладил тонкий лист. – Маркиза де Хенилья, разумеется, ничего не знает. Об убийстве мужа она тоже не знала. Впрочем, тогда она была в Муэне. С твоей сестрой.

– Маркиза слишком глупа, чтобы сделать хоть что-то.

– Глупец – хорошее орудие, – негромко произнес Торрихос, – вполне возможно, невольное. Чье? Кому нужен твой суадит? Где он, кстати?

– Здесь, в Сан-Федерико. Я был занят поджигателем и отложил дело Бенеро. Возможно, те, кому по долгу службы надлежало искать поджигателей, занимались суадитом.

– Или тобой…

– Или мной.

– Ты веришь в существование дона Диего?

– Для этого я должен его увидеть.

– Хенилья, вдова Карлоса де Ригаско, ее брат, выживший в муэнской резне и отплативший хаммерианам сторицей… Ты чуешь этих еретиков, как никто. Скольких из них ты отправил на суд Божий, помнишь? Не считая родичей и укрывателей.

– Помню. – Если им нужен брат, брат готов на все, но спасет ли это Инес? И при чем тогда Бенеро?

– Хорошо, что помнишь. – Длинные пальцы выстукивали по столу синаитскую песню. Фарагуандо счел бы это ересью, но кто ему донесет, кроме фидусьяра, а фидусьяры понимают только слова. – Дон Диего – хаммерианин?

– Если и так, то это личная ненависть. Иначе над трупом Хенильи был бы только виорнский крест[19].

– Ты так и не ответил, кому нужен этот суадит?

– Живым – не представляю. Мертвым – разве что тем, кто был связан с Мадруганой.

– Кто-нибудь пытался расспросить тебя о деле Бенеро?

– Нет, но капитан Арбусто о нем сегодня вспоминал. Он обещал вернуть мне долг.

– Это походило на угрозу?

– Это было угрозой, и поэтому я Арбусто не подозреваю. Знай он о похищении, у него хватило бы выдержки смолчать.

– Ты умней, чем это показалось при знакомстве Пленилунье. – Торрихос принялся складывать письмо с той же основательностью, с какой его только что разглаживал. – Арбусто тоже может казаться не тем, что он есть на самом деле. Что бы ты стал делать, не будь клятвы?

Что бы он сделал, не виси у него на шее Коломбо, от которого не сбежать? Фидусьяры не читают мысли, а кардинал-инкверент?

– Я бы пошел на площадь Панголы.

– Ты и пойдешь, но не один. Дон Диего хочет видеть Бенеро? Ты его приведешь.

Глава 4

Бенеро ничего не спросил. Спокойно расправив одежду, он столь же спокойно забрался в носилки, ничем не выказав ни страха, ни хотя бы интереса. За без малого два месяца Хайме успел убедиться, что врач неразговорчив. Свои чувства суадит скрывал не хуже святых братьев или гончих Пленилуньи. Возможно, Бенеро и боялся. Скорее всего, боялся, хотя его и держали отдельно от тех, кого Святая Импарция не считала нужным расспрашивать по-доброму. Что делать с упрямцем, Хайме не знал, так как принимать христианство тот не желал, а передача врача Протекте означала двойной проигрыш. Потом случился поджог в Мансанилье и стало не до суадита, а теперь он потребовался дону Диего или тому, кто спрятался за убийцу Хенильи. Это было бы любопытно, если б не Инес. А ведь она собиралась вернуться домой! Он толкнул сестру к похитителям точно так же, как сама Инес оказалась невольной причиной роковой охоты. Карлос всего лишь не хотел скучать, пока жена молится. Сколько же невинных поступков оборачиваются бедой! Мы пережидаем дождь – и на нас падает дерево. Мы переходим реку – и наступаем на водяную змею…

– Суадиты верят в судьбу? – зачем-то спросил Хайме. – Синаиты считают, что судьба висит у них на шее.

– А что есть судьба? – Суадит есть суадит, на вопрос он отвечает вопросом. – Не обозначив предмет спора, не следует вступать в разговор.

– Суадиты хитры и лживы, как и их вера, — изрек молчавший целый вечер Коломбо. Врач спокойно смотрел на собеседника, и Хайме захотелось его придушить на пару с Коломбо, но папскую птицу убить невозможно.

– Что вы знаете про дона Диего де Муэна?

– Так назвался человек, убивший маркиза де Хенилья.

– Кто он?

– Я не знаю.

– Однако вы знаете его имя.

– Это знают все.

Смерть дона Гонсало и впрямь наделала много шума. Протекта сбилась с ног, Фарагуандо рвал и метал, королева плакала и подписывала указы, на которых настаивал Пленилунья. Убийцу ищут второй год, и тут средь бела дня похищают Инес. Что это – месть мертвому мужу или живому брату? Ловушка? И, во имя Господа, при чем здесь Бенеро?

– Я не сказал, куда мы направляемся. Вам это безразлично?

Молчание. Руки так и чешутся схватить равнодушную тварь за горло, только это не выход.

– Дон Диего хочет видеть именно вас. Почему?

– Это абсурд. Я его не знаю.

– Значит, узнаете. Мы направляемся на встречу с этим господином.

– Не следует доверять тайну суадиту, – отрезал Коломбо и тут же уточнил: – Равно как любому другому, кто действует по наущению дьявола и во вред святому делу, какой бы ложью он ни прикрывался.

– От того, как вы себя поведете, зависит ваша жизнь. – И жизнь Инес, за которую он скормит Сатане хоть Торрихоса, хоть себя самого. – Разумеется, если вы хотите жить.

– Я не хочу умирать, но я не боюсь смерти.

Смерти многие не боятся, это палачей боятся все, но сейчас не время грозить, да и не подействуют на Бенеро угрозы. Вот Камоса, тот бы трясся, как загнанная кляча.

– Скоро мы выйдем. – Хорошо, что за шестнадцать лет он выучился говорить спокойно, как бы ни хотелось заорать. – К нам подойдет человек, и мы пойдем за ним. Вы будете делать то, что скажу я. Наш успех облегчит вашу участь. Вы меня поняли?

– Что значит успех?

Это значит, что Инес вернется на площадь Аурелио живой и невредимой, а дон Диего, кем бы он ни оказался, отправится в ад. Но не сразу.

– Это значит, что мы найдем убийцу маркиза де Хенилья, а вы нам поможете.

– Нет. – Бенеро повернулся так, чтобы смотреть в глаза собеседнику, и еще раз повторил: – Нет.

– Это сговор! – Умей голуби шипеть, фидусьяр бы зашипел. Чтобы занять начинавшие дрожать руки, Хайме приподнял занавеску: в конце улицы виднелась площадь Панголы. Было восемь часов пополудни.