Явился паук - Джеймс Паттерсон

— И тем не менее вам нужно с ним встречаться.

— Прекрасно. Здешняя политика мне ясна. Но умоляю вас: не оставляйте меня в этом аду одного!

— Не оставлю. Я пройду с вами до конца. Мы будем продолжать наши беседы.

И я попросил Сонеджи-Мерфи рассказать о детстве.

— Не так уж много я помню. Это очень странно? — Ему явно хотелось говорить, что весьма устраивало меня, поскольку я принял решение всякий раз четко различать в его рассказе правду и тщательно выверенную ложь.

— Для некоторых — нормально не помнить. Иногда, когда начинаешь говорить об этом, раскрепощаешься, события как бы возвращаются, ты вспоминаешь.

— Факты и даты я, конечно, помню. Родился двадцать четвертого февраля тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Место рождения — Принстон, Нью-Джерси. Вот так. Порой мне кажется, что я повторяю заученный урок. Со мной часто происходит, что я не отличаю воображаемое от действительного. Я уже не уверен, что есть что. Правда, не уверен.

— Попытайтесь припомнить ваши первые детские впечатления.

— Веселья и развлечений крайне мало, — начал он. — Вечно бессонница — я не мог спать дольше двух часов подряд. Всегда чувствовал себя усталым и подавленным. Будто всю жизнь пытался вылезти из какой-то ямы. Не буду делать выводы за вас, но я не слишком высокого мнения о себе…

Все, что было известно о Гэри Сонеджи до этого, создавало образ чрезвычайно энергичного эгоцентрика с манией величия. Меж тем Гэри продолжал рисовать картину тяжелого детства: тут было и жестокое обращение со стороны мачехи, и сексуальные домогательства отца в старшем возрасте. Он описывал, как все больше и больше пытался отстраниться от конфликтов и неприятностей, наполнявших его жизнь. Мачеха с двумя собственными детьми появилась в 1961 году. Гэри было четыре, и он уже отличался капризным и угрюмым характером. С этого момента стало совсем плохо. Настолько, что он больше не пожелал рассказывать.

В ходе обследований доктора Уолша Сонеджи-Мерфи был подвергнут тесту по Векслеру, по Роршаху и тесту на развитие личности, разработанному в Миннесоте. Все они показали, что по части творческих способностей он выходил далеко за рамки обычного. Так, в тесте по завершению простых предложений он получил наивысшие баллы как по устным, так и по письменным ответам.

— Что было дальше, Гэри? Попытайтесь припомнить самые ранние впечатления. Я смогу помочь лишь при условии, что пойму вас.

— Такие «потерянные часы» у меня были всегда. То есть время, о котором я не помнил. — По мере рассказа его лицо все больше напрягалось, вены на шее набухли, на лбу выступила испарина.

— Меня наказывали за то, что я не помнил…

— Кто? Кто вас наказывал?

— В основном мачеха.

Вероятно, наибольший урон был нанесен его личности тогда, когда мачеха занималась наведением дисциплины.

— Темная комната, — продолжал он.

— Что за комната? Что там случилось?

— Она сажала меня туда, в подвал. Там у нас была кладовая. Она отправляла меня туда почти на весь день.

Он вдруг начал ртом хватать воздух. Такое состояние я часто наблюдал у жертв жестокого обращения родителей — для него эти воспоминания были особенно тяжелы. Он закрыл глаза, вспоминая прошлое, о котором предпочел бы забыть навсегда.

— Так что происходило в подвале?

— Да ничего… Ничего не происходило… Просто меня все время наказывали. Оставляли одного.

— Вас надолго там оставляли?

— Не знаю… Не могу же я помнить все! Его глаза чуть приоткрылись — он наблюдал за мной. Не знаю, надолго ли его хватит. Следует проявить осторожность. Нужно докопаться до самых глубоких пластов его прошлого, но при этом сохранить его доверие, ощущение моей заботы о нем.

— Это могло продолжаться целый день? Или ночь?

— Нет, нет. Но очень долго. Чтобы я запомнил. Чтобы я стал хорошим мальчиком. И перестал быть Плохим Мальчишкой.

Он молча посмотрел на меня. Я почувствовал, что он ждет от меня реакции. Я похвалил его усилия:

— Гэри, вы просто молодец. Понимаю, как тягостно это было для вас.

Глядя на сидящего передо мной взрослого мужчину, я представил себе малыша, запертого в темной кладовой. И так каждый день — неделями, месяцами… Я подумал о Мэгги Роуз Данн. Возможно ли, что он где-то спрятал ее и девочка еще жива? Нужно добраться до самых темных его секретов, и сделать это намного быстрей, чем полагается при сеансах психотерапии. Чтобы Кэтрин Роуз и Томас Данн узнали наконец о судьбе дочери. «Гэри, что с Мэгги Роуз? Вы помните Мэгги Роуз?»

Это был самый рискованный момент нашего диалога — он может отказаться от дальнейших встреч, если почувствует во мне врага. Он может впасть в состояние душевного расстройства или полного безразличия к окружающему. Тогда — все потеряно. Нужно хвалить Гэри за его усилия, чтобы он предвкушал дальнейшие свидания со мной.

— Все, что вы рассказали, чрезвычайно полезно. Вы проделали огромную работу, и я просто восхищен теми усилиями, которые вы приложили, чтобы заставить себя вспомнить.

— Алекс, — тихо позвал он, когда я уже собрался уходить. — Клянусь Богом, я не совершал ничего ужасного и дурного. Умоляю, помогите мне.

В полдень того же дня его должны были проверять на детекторе лжи. Сама мысль об этом заставляла Гэри нервничать, но он клялся, что рад такому испытанию. Он предложил мне подождать результатов, если я хочу. Разумеется, я очень хотел.

Оператор детектора, присланный из диагностического центра, был прекрасным специалистом в своем деле. Было подготовлено восемнадцать вопросов, пятнадцать из них — контрольные, и три — для апробации детектора. Через сорок минут после того, как Сонеджи-Мерфи увели, ко мне пришел раскрасневшийся от возбуждения доктор Кэмпбелл. Произошло что-то серьезное.

— Он получил наивысшие баллы, — сообщил доктор. — Безупречно прошел испытание да детекторе. Понимаете, что это значит? Выходит, Гэри Мерфи говорит правду?!

Глава 49

Итак, Гэри Мерфи, возможно, говорит правду!

На следующий день в административном корпусе тюрьмы Лортон состоялось мое судьбоносное выступление. Аудитория состояла из доктора Кэмпбелла, представлявшего тюрьму, окружного прокурора Мэриленда Джеймса Дауда, еще парочки прокуроров из генерального офиса в Вашингтоне и доктора Джеймса Уолша, тюремного консультанта, — он представлял здравоохранение штата. Было непросто собрать их вместе, но мне это удалось, и теперь я не упущу свой шанс. Другого случая убедить их в необходимости того, что я собирался сделать, не будет.

Я чувствовал себя так, словно вновь держу экзамен в университете Джона Хопкинса. Как пляска на канате под куполом цирка, когда на карту поставлено все.

— Я хочу провести с ним сеанс регрессивного гипноза. Мы ничем не рискуем, а шансы на успех имеются, — заявил я присутствующим. — Я убежден, что Сонеджи-Мерфи вполне гипнабелен и мы получим полезную информацию: узнаем нечто новое о нем самом, а главное — есть надежда услышать о пропавшей девочке.

Разумеется, возник целый ряд юридических проблем. Один из законников сообщил, что это дело — просто подарок для экзаменов при вступлении в адвокатуру. Здесь пересеклись интересы нескольких штатов: дело о похищении детей и убийстве Майкла Голдберга подпадает под государственную юрисдикцию и будет рассматриваться в федеральном суде, а убийство в «Макдональдсе» — в суде Уэстморленда. Помимо прочего, Сонеджи-Мерфи будет привлечен к суду в Вашингтоне за убийства, совершенные в Саут-Исте.

— На что вы надеетесь в конечном счете? — снова задал вопрос Кэмпбелл. Он поддерживал меня с самого начала и негодовал, видя недовольство на лицах некоторых из присутствующих, в частности на физиономии Уолша. Я понимал, почему он так антипатичен Гэри: доктор производил впечатление мелочного, ограниченного и самодовольного типа.

— Многое из рассказанного им свидетельствует о тяжелой диссоциативной реакции. У него было трудное детство с физическими и, вероятно, сексуальными надругательствами. Полагаю, расщепление психики началось именно тогда, как попытка избежать боли и страха. Я не утверждаю, что он страдает раздвоением личности, но отнюдь не исключаю такую возможность. Его детство вполне могло спровоцировать подобный психоз.

Доктор Кэмпбелл подхватил эту мысль:

— Мы с доктором Кроссом обсуждали возможность наличия у Сонеджи-Мерфи «переходных состоянии». Речь идет о психотических эпизодах, являющихся одновременно амнезией и истерией. В этом состоянии пациент может неожиданно очнуться в незнакомом месте, не понимая, как он там оказался и что делал столь продолжительное время. В некоторых случаях такие пациенты обладают как бы двумя личинами, зачастую антагонистическими. Так бывает при скоротечной дольной эпилепсии.

— Вы что, парни, в пятнашки играете? — возмутился со своего места Уолш. — Какая к черту дольная эпилепсия? Нет уж, Мэрион, позвольте мне! Чем дольше вы будете нас дурачить, тем больше у него шансов выйти из зала суда на свободу!