Жизнь советской девушки - Татьяна Москвина

А где сегодня "Рублёв"? Находишь, тащишься, платишь свои тридцать копеек.

И в зале всегда обязательно кто-то сидит! Десять, пятнадцать человек. Это свои…

Когда картина заканчивается, она ещё некоторое время стоит в наших глазах. Это нам сегодня Мировой разум (Солярис) вернул, олицетворив, наши грехи и тайные пристрастия. Это мы скорбно молчали, когда нашу Дурочку-Россию увозили, поманив куском жирного мяса, бесстыжие завоеватели (Рублёв). Это нас мама вела за руку через фантастический, страшный и прекрасный лес (Зеркало)…

Но "Солярис" шёл сначала в "Планете" первым экраном – и массы терпеливо выносили киноязык, который для того времени был более чем авангарден, так что свой просветительский статус мой кинотеатр держал твёрдо – до начала девяностых годов. Потом известно, что: "Планета" пошла путём всякой плоти. Видеосалон, рынок, магазин мебели… и под снос.

Однако уничтожить материю несложно – а вот как "быть с идейками"?

Глава пятнадцатая

Тот самый юный зритель

Довелось мне прочесть впоследствии (когда, как выразился Булгаков, было уже поздно) досужие речи о том, что специальное искусство для детей и особенные театры «для юных зрителей» – это искривление, извращение, уродство. Советский идеологический бред. Я спорить не буду – может, и уродство. Я, значит, урод. Меня воспитал Ленинградский ТЮЗ во главе с З. Я. Корогодским и славная труппа театра: Ирина Соколова, Николай Иванов, Георгий Тараторкин, Антонина Шуранова, Игорь Шибанов, Ольга Волкова, Юрий Каморный, Рэм Лебедев, Виктор Фёдоров, Кира Петрова (тогда ещё не «Крейлис-Петрова»), Борис Самошин, Николай Карамышев, Лиана Жвания, Николай Лавров, Анатолий Хочинский, Наталья Кудрявцева и многие, многие другие.

И я их всех благодарю за спасённое от демонов детство.

ТЮЗ в те годы жил принципиально иначе, нежели прославленный (и, что возможно, перехваленный) БДТ, на поддержание репутации которого работали крупные театрально-критические силы – но главным образом сам титан Товстоногов. Умел человек себя поставить, не отнимешь. Он ценил актёров, но, взяв человека в труппу, мог его подмариновывать без ролей десятилетиями. А тюзовцы пахали и вкалывали вполне по-пролетарски: тридцать спектаклей на одного актёра за месяц вкупе с ежедневными репетициями считались нормальной загрузкой.

Тогда в городе ещё было телевидение и радио с оригинальным производством, так что между репетициями и вечерним спектаклем актёры успевали забежать посниматься в телевизионных постановках и почитать-поиграть на радио – весомая добавка к зарплате.

Это мы с девочками знали отменно, поскольку некоторое время пробыли в должности преданных поклонников артиста Николая Николаевича Иванова. То есть писали ему коллективные письма и открытки (за подписью "доброжелатели"), а также иногда провожали его по маршруту дня. Видели, как бегает человек, из дому уходя в десять утра и возвращаясь в десять вечера. А случались дни, когда у Иванова было два "Конька-Горбунка" (где он играл главную роль, Ивана) подряд, а вечером – он Шут – дядя Шура в спектакле "Трень-брень" по дивной книге Радия Погодина про рыжую девочку или доктор Хоскинс в "Тимми, ровесник мамонта" И. Ольшанского, где наш артист тоже мало отлучался со сцены. Про Ирину Соколову (тогда она была женой Иванова) уж и не говорю, на её плечах лежал чуть ли не весь репертуар – игрывала она мальчиков, девочек, животных, старушек, воплощая в себе, конечно, ту самую Мировую Душу, о которой написал в своей провалившейся пьесе чеховский Костя Треплёв.

При этом никто не играл плохо, вообще никто, ни один человек. Слабым актёрам Корогодский просто давал маленькие роли, где они при всех стараниях не могли принести вреда. А в главных – всегда первачи. И – невообразимый фонтан радости бил тогда на Пионерской площади, потому и справлялись артисты со своей чудовищной загрузкой легко и как будто беззаботно.

Весело было, жарко и нереально талантливо. Минимум официоза. Помню разве тягомотную "Гибель эскадры" по пьесе Корнейчука, как по приказу большевиков, чтоб не достался врагу, потопили Черноморский флот. Но, надо заметить, эта нота мрачной героики была созвучна внукам блокады. Мы на этот спектакль ходить "запоем" не могли, но испытывали нечто вроде искреннего почтения. А уж "После казни прошу…" и вовсе официозом не являлся, поскольку был построен на письмах лейтенанта Шмидта к его возлюбленной Зинаиде Ризберг, в главных ролях – Тараторкин и Шуранова. Но тот же Тараторкин, очаровательно долговязый, со своими интеллектуальными скулами, сыгравший в кино Раскольникова и в театре десяток главных ролей, в том числе Гамлета, выходил одним из троицы Раков – в оперетте "Тараканище" (финальная часть трилогии "Наш Чуковский", включавшая также балет "Муха-Цокотуха" и оперу "Краденое солнце"). Плясал и пел "раки мы и забияки, не желаем бою-драки, не желаем бою-драки, мы ведь раки…". Таков был общий принцип: служи делу.

Были спектакли, которые требовали присутствия на сцене почти всей труппы, – "Наш цирк", "Наш, только наш" (это был своеобразный мюзик-холл, пародировавший зарубежную эстраду), "Наш Чуковский", "Хоровод" (пятнадцать инсценированных сказок пятнадцать советских республик) и "Открытый урок". Многое в этих спектаклях сочинялось самими актёрами, вырастало из этюдов и самостоятельных номеров. Но и классика – в самую препорцию, "Гамлет" и "Комедия ошибок" Шекспира, "Борис Годунов" Пушкина, "Свои люди – сочтёмся" Островского (потрясающий дебют Льва Додина), "Хозяин" по рассказам Горького, "Вей, ветерок!" Райниса. ТЮЗ первым поставил "Хоббита" Толкиена, когда ни о каких "толкиенутых" и слуха не было на Руси, с гениальной, как всегда, Соколовой (в роли предводителя гномов). И конечно, были в репертуаре современные пьесы или инсценировки современной прозы. Для тогдашнего ТЮЗа писали специально, это считалось почётным и ответственным делом. Владимир Меньшов сочинил "Месс-менд", прелестную историю по мотивам раннего романа М. Шагинян, настоящий мюзикл о смелых героических рабочих и гадючих капиталистах. Окуджава – "Глоток свободы" про декабристов. Нонна Слепакова – искромётную версию киплинговского "Кота, который гулял сам по себе" (у Слепаковой "Кошка, которая…" – кошка, ясное дело, имела вид Ирины Соколовой. Великолепная, блистательная роль даже для неё, не знавшей неудач вообще!).

То был поразительный, беспримерный репертуар – и если юный зритель не попадал в театр первый раз на "Гибель эскадры", то он рисковал оставаться там вплоть до окончания юного возраста. Но чаще всего он оставался и после. В ТЮЗе действовала хитрая система уловления и воспитания юного зрителя через "педагогическую часть" – она отбирала активных зрителей для "делегатского собрания" (а делегаты могли дежурить в театре и смотреть спектакли бесплатно), устраивала конкурсы юных рецензий (я участвовала и выиграла книжку Власова и Млодика "О смелых и отважных" с автографами актёров театра) и много чего ещё.

Пусть советский бред. Не возражаю. Я выросла в этом бреду, я люблю этот бред. Благодаря ему я прожила чистое детство, детство как оно есть, в радости и мечтах. Не спорю, что детство это подзатянулось и созревание вышло поздним – ну и что? Так ли это страшно – может, куда страшней растление детства?

(Я вот сейчас резко скажу, грубо. Дарят девочкам мишек и куколок, читают про Винни Пуха и Мэри Поппинс. Никто и никогда не расскажет им, что в расчудесной взрослой жизни их ждут обязательные женские работы, и притом в их не слишком аппетитных разновидностях. А попробуй откажись – и драгоценный муж запросто уйдёт туда, где это делают. Я не о тех, кого обуревают страсть и нежность и чьи чувства ищут полного воплощения, – я о тех, кто притворяется, а их тьма. Лгуньи ловят мужчин. Выполняют омерзительное, кто для выгоды, кто для того, чтоб не остаться в одиночестве, чтоб успеть за краткое время цветения хоть как-то размножиться. Даже неловко в этой ситуации говорить о человеческом достоинстве – его у таких женщин нет и быть не может. И наши мужчины, вовсю пользуясь русской ситуацией мужского дефицита, искренне, отчаянно и неимоверно этих (да и вообще всех) женщин презирают. Такая вот Мэри Поппинс получается. Что, не так?)

А потому не лучше ли всё ж таки не торопиться на сияющую разноцветными приманчивыми огнями ярмарку взрослой жизни, где очень сомнительные товары будут покупаться ценой бесконечного унижения? Не до безумия и патологии, но – да продлится радужный сон детства!

Я выросла в нарядном, весёлом, добродушном театре, где торжествовала наивная идеализация мира. Театр может и должен быть и другим, но отчего не существовать на белом свете и такому? Я, нищая некрасивая девочка, с разведёнными родителями, совершенно беззащитная перед жизнью, – в театре своём была счастлива и, между прочим, довольно сильно закалилась духом. Поверила в могущество разума и любви, получила представление о Родине, увидела героев, добивающихся торжества справедливости и милосердия. Так что для меня Корогодский затмевает Товстоногова – не по величине места в истории театра, а по расположению в моей личной истории.