Путь к себе. Отчим. - Борис Изюмский

На перемене Сережа подошел к Ремиру. Тот стоял у окна и жевал бутерброд.

— Ты почему к нам в школу так опоздал? — поинтересовался Лепихин.

Ремир отломил половину бутерброда:

— Хочешь?

— Нет, спасибо…

— Мои родители — цирковые артисты, вечно разъезжают и меня на собой таскают.

Вот оно что!

— Гимнасты? — спросил Сережа.

— Иллюзионисты… Манипуляторы…

— О-о-о! А почему у тебя такое имя?

— Революция и мир, — кратко объяснил новый знакомый.

Звонок прервал их разговор, предстоял урок математики.

— Начинаются мои муки, — вздохнул Ремир.

— Какие?

— Я гуманитарий, в науках точных — ноль…

— Ничего, я тебе помогу, — подбодрил Лепихин.

После уроков вместе вышли из школы. На улице слякоть, неуютно. Они подошли к Дону. Правее моста, на приколе, стояло учебное судно «Альфа» мореходного училища. Казалось, осень сняла не только листья с деревьев, но и паруса трехмачтовой «Альфы», и она сейчас зябла на холодном ветру.

— А как учатся на фокусников?

Эта мысль не оставляла Сережу на всех уроках. Ремир усмехнулся, плотнее натянул кожаную шапку с козырьком.

— По наследству передается. Ты знаешь, два месяца назад в Париже был международный конгресс «магов и колдунов». Папа ездил!

— Да ну?! Вот здорово!

— Пятьсот человек собралось. Заседали тайно, за закрытой дверью. Новую технику обсуждали. Папе присудили «премию Оскара». А в Лондоне еженедельник волшебников выходит — «Абракадабра». Папа рассказывал: когда во Франции принимают в «Национальный профсоюз иллюзионистов», очень строго экзаменуют и берут клятву не разглашать тайны профессии.

— Ух ты! — с восхищением поглядел Сережа. — А ты секреты знаешь?

Ремир улыбнулся загадочно:

— Кое-что знаю. Есть даже такая книга — «Благороднейшие секреты и некоторые примеры ловкости рук». Ее написал в Милане почти четыреста лет назад Горацио Наполитано.

— И у твоего отца она есть? — впился глазами в лицо Ремира Сережа.

Фантазия его бешено заработала: «Вот бы изучить итальянский язык и научиться всем этим фокусам».

— Ну что ты! Единственный экземпляр книги хранится в Британском музее.

— А ты откуда сейчас к нам приехал?

— Из Казани.

— Повидал ты свет!.. — с завистью сказал Сережа.

— Повидал, — подтвердил Ремир. — Я люблю цирк. Папа пишет о нем книгу. Хочешь, кусочек на память прочитаю?

— Конечно!

Ремир поставил портфель на носки своих туфель и, мечтательно глядя поверх головы Лепихина, тихо начал:

— «Вы заметили, какими хорошими становятся лица у людей, когда они сидят в цирке? Восторженно блестят глаза у малышей, лица взрослых светлеют, в них появляется что-то веселое, озорное, та непосредственность, что стирает замкнутость, важность, годами приобретенную озабоченность… Любовь к цирку приходит в детстве, когда мы попадаем в мир сказки, чудес, где все неожиданно и возможно. Нашу душу покоряют красочность костюмов, яркость света, мы восхищаемся красотой и ловкостью тренированного тела, артистичностью и навсегда сохраняем эту свою привязанность…»

При последних словах Ремир резким движением ноги подбросил портфель выше головы, ловко поймал его и почтительно поклонился.

— А ты кем думаешь быть? — спросил Сережа.

Он ожидал, что Бакалдин сейчас признается: «Тоже фокусником». Но Ремир молчал. Ему, видно, не хотелось раскрывать свои планы перед малознакомым человеком.

Сережа уловил это.

— Да нет, не говори, если не хочется! — сказал он.

— Ну почему же… Папа любит цитировать англичанина Джакобса: «Матрос может стать проповедником, пастух — министром, но циркач остается циркачом». Не думаю, чтобы существовала такая обреченность… Я, например, буду философом-социологом, — тихо признался он.

Лепихин посмотрел недоуменно.

— Изучать явления и делать выводы, прогнозы… Синоптик, но только для общества… Как лучше жить…

— Интересно, — почтительно пробормотал Сережа, про себя удивляясь, каких только профессий нет на свете.

Раиса Ивановна встретила сына строгим вопросом:

— Где ты пропадал?

— Предположим, в школе, учился танцевать, — лихо сбросив с себя синюю куртку, подбитую мехом, ответил Сережа.

— Ну и как?

— Простое дело! Чем больше трясешься, тем лучше.

— Что же это за танец?

— Твист.

Хотел добавить: «Довольно гнусное занятие», но, прочитав на лице матери осуждение, передумал. Незачем идти на поводу у взрослых.

Сережа вошел в свою комнату, поставил портфель у стола, возвратился к матери:

— Три приятности и одна неприятность.

— Начни с последней.

— Трояк с минусом по немецкому. — И торопливо: — А литературка поставила пятерку.

— Что еще за «литературка»?

— Практику у нас проходит… из пединститута… Молоденькая студентка. Дрожит — так нас боится! Ремиру сказала: «Мне приятно было бы поговорить отдельно с таким развитым мальчиком». Ма! После этой пятерки ты меня зауважаешь?

Раиса Ивановна улыбнулась:

— Пожалуй…

Действительно, первая пятерка в этом году по литературе.

— Важно, чтобы ты сам не терял к себе уважения.

— Не беспокойся, не потеряю. Пятерку по физике получил. Все-таки неприятности чаще бывают случайными, чем приятности.

— Ну, а последняя приятность какая? — спросила Раиса Ивановна.

— Через час придет Ремир Никанорович.

Это он так величает своего нового друга. Раиса Ивановна оделась:

— Я скоро вернусь, вы себя ведите здесь поспокойнее.

Она имела основание говорить так. Когда приходил Ремир, мальчишки начинали со степенных бесед, но потом буйствовали. Два дня назад Раиса Ивановна из кухни услышала, как на пол свалилось что-то тяжелое, вбежала в комнату и увидела: Ремир лежат на полу, на спине, а Сережа заносит над ним костяной нож для разрезания бумаги.

— Что вы делаете? — закричала она.

Мальчишки смущенно поднялись с пола.

— Понимаешь, маминушка, мы практически проверяем одну сцену, чтобы правильно ее описать.

Еще раньше Раиса Ивановна слышала, как они договаривались написать совместно роман о… «летающих тарелках».

— Ты веришь в пришельцев из других систем? — спрашивал Ремир Сережу.

— Верю!

— А я сомневаюсь…

— Давай напишем роман о посланцах неземных цивилизаций! — предложил Сережа. — Я беру на себя технику, а ты — литературно-художественное оформление.

Раиса Ивановна вышла из дома. Валил густой снег. Под его спокойное кружение хорошо думалось.

«Эту дружбу надо поощрять… Ремир на год старше Сережи, всерьез мечтает написать о раскопках Саркела. Не без влияния Ремира Сережа вдруг стал увлекаться поэзией. Читает запоем и подряд — Беранже, Фета, Луговского… Вчера сказал: „Каким я был глупым, что раньше не понимал поэзии“.

Как бы и сам не пытался писать стихи. Она обнаружила на одной из обложек тетради две строчки: „Мир шире, чем его я представлял, и много интереснее, чем знал“.

А Сережа вовлекает друга в „рукотворство“, как он говорит. Сережа любит починить утюг, запаять кастрюлю, особенно же „механизировать быт“. Он, например, смонтировал на кухне пульт с кнопками… Одна из них выдвигает полку, для сушки посуды.

Ремир охотно ходил в подмастерьях».

…Сережа, наскоро пообедав, стал ждать Ремира. Не читалось, не сиделось. Он подходил к окну, прислушивался, не хлопнет ли дверца лифта.

Сережа был довольно общительным человеком. У него и сейчас сохранились добрые отношения с Платошей, Венькой, с ребятами из «Звездного городка». Ремир стал его другом сокровенным. Он мог ему все сказать, во всем признаться, бесконечно верил ему. Все же, вероятно, необходима именно мужская дружба. Варя Варей, но здесь совсем другое дело…

И ведь правду говорят люди, что противоположности сходятся. Сам он изрядно вспыльчивый — «в маму», а Ремир сдержанный; он неусидчивый, а Ремир уж если надо… Сколько он сидит над алгеброй! Хотя все же она ему по-прежнему трудно дается. Нет какой-то математической извилинки.

Сережа был в цирке, видел, как работает отец Ремира на арене — блеск! А потом впервые в жизни Сережа оказался за кулисами, в мире, откуда выпархивали чудеса.

Здесь приятно пахло конюшнями, жженой бумагой, мокрыми опилками, клеем. Блестели зеркала и какие-то фантастические аппараты.

За дверью с надписью «Инспектор сцены» — таинственный пульт освещения, микрофоны…

Молодые парни в синей униформе протащили стенд для стрельбы, наборы пистолетов, цветные шары на подвижном круге. Гибкая женщина в зеленом с блестками трико вбежала с арены и, схватив полотенце, блаженно стерла пот со лба.

Виднелся круп белой лошади в конюшне, доносился дробный перебор копыт. Вдалеке, словно бы в другом здании, рыкнул лев; над ухом неожиданно кукарекнул петух; клоун снял с головы парик, с носа наклейку и стал обыкновенным человеком.