По зову сердца - Николай Алексеев

– Кому из вас он сродни?

– Да никому. Так, по нашей жизни родной наш старый большевик. При царе в Питере в забастовках и в разных там стачках участвовал. В тюрьмах сидел. Вообще много чего на своем веку испытал. А после – в революциях, комиссаром в гражданской войне был. С ним и наш Яша и в стачках и в революциях участвовал и воевал. А теперь вот горя в ленинградской блокаде хлебнул и, конечно, не выдержал, свалился. Года, дорогой мой, года. Как ни храбрись, организм сдает. Так он в письме написал, что Цека после отдыха – под Москвой он отдыхал – сюда направил. Вот он и едет к нам вместе с дочкой и внучатами.

– Тогда, Аграфена Игнатьевна, мне не след здесь оставаться. Вам уж будет не до меня.

И как Аграфена Игнатьевна ни уговаривала Назара, тот все же направился к порогу. Но в этот момент к крыльцу подъехала подвода, послышались голоса.

– Сюда, сюда, Илья Семенович, – говорила Нина Николаевна. – Лидуша, постой здесь с ребятами. Я сейчас дверь открою, и будет светло, – и тут же прозвучало: – Мама! Открой!

– А вы собирались уходить, – Аграфена Игнатьевна раскрыла дверь: – Боже мой, Илья Семенович! Родной ты мой, – всплеснула она руками… А когда запыхавшийся Семенов вошел в горницу, Аграфена Игнатьевна обняла его и разрыдалась.

– Мама! Ты это чего? Иди встречай Лиду и ребят.

Но Аграфена Игнатьевна, причитая и плача, не слышала этих слов дочери.

– Проходи, дорогой мой, раздевайся… Прости ты меня, старую… – Она сняла с головы Ильи Семеновича шапку, шубу, схватила конец шарфа и потянула его.

– Аграфена Игнатьевна! Голубушка! Постой! Задушишь, – взмолился Илья Семенович и сам размотал шарф, передав его Аграфене Игнатьевне, затем, потирая озябшие руки, направился к незнакомому ему человеку, что стоял в дверях второй половины. Первая половина заполнилась давно не звучавшими здесь детскими голосами: у порога Лидия Ильинична и Нина Николаевна раздевали внучат Ильи Семеновича.

– Знакомьтесь, дядя Илья. – Нина Николаевна протянула руку в сторону Русских, который уже порывался уйти. – Назар Иванович, хозяин нашего дома. Это он нас, бездомных, приютил. – И стала расстегивать пальто Назара. – Не упрямьтесь, Назар Иванович. Раздевайтесь. Теперь вам уходить просто нельзя.

– Да, да, Назар Иванович, оставайтесь. Хотя я только гость, но в этой семье свой человек. Прошу вас, – и Илья Семенович тоже взялся за пуговицу его пальто. Русских сдался. – Мне о вас и вашей благородной семье много хорошего писала Нина. Я очень рад с вами познакомиться. – И он пригласил Назара к столу, уже накрытому заботливой рукой Аграфены Игнатьевны. – Прежде чем сесть за трапезу, я хочу порадовать наших женщин. – Илья Семенович крикнул: – Лидуша! – Та внесла чемодан и поставила его около Нины Николаевны. Илья Семенович распахнул чемодан, извлек из него солдатские треугольнички-письма и вручил их Нине, а затем двинул чемодан – как бы говоря: это вам.

Нина, взглянув на письма, радостно воскликнула:

– Мама! От Яши. – И еще более восторженно: – Боже мой, и от Верушки! – и, забыв про чемодан, стала читать их вслух – в первую очередь письмо Веры.

С другой половины донесся басистый голос Русских:

– Да как же просто так? Да для такого случая по нашему обычаю всю родню созывают. – И Назар двинулся к двери.

– Назар Иванович, не надо, – преградила ему путь Аграфена Игнатьевна. – Сидите и ни о места! Я сама. – И она мгновенно набросила на себя кацавейку, платок и тут же скрылась за дверью.

Илья Семенович взял Назара под руку, пригласил его за стол и сам сел против него.

– В ваших краях я бывал в десятых годах в ссылке. Так что ваши места и людей хорошо знаю. Прекрасный здесь народ. Нина Николаевна, скажите по совести, не правда ли?

– Замечательный, – подтвердила Нина Николаевна, обнося стол хлебом. – А как вас Яша нашел? – спросила она Илью Семеновича.

– Очень просто. Заботами Андрея Александровича Жданова я оказался в самом лучшем госпитале Западного фронта под Москвой, в бывшем санатории «Барвиха». Зная, что на этом фронте воюет Яков, я стал искать среди раненых его сослуживцев. Нашел. У них узнал адрес и написал ему письмо. И вот однажды после обеда ко мне в палату входит генерал. Ба! Да это Яков! Расцеловались, сели за стол – он с собой кое-что привез, – хитровато подмигнул Илья Семенович. – Выпили втихую по чарочке. И за разговорами просидели до самого ужина. Вскоре пришло твое, Нина, письмо. Да такое боевое, что аж за сердце взяло. Читаю и диву даюсь – генеральша и работает на станке? Читаю дальше – «…на новом заводе, в Сибири…». И вот тут я вспомнил ваши края. Представил себе все трудности нового завода и, зная, что меня теперь в Ленинград не вернут, как вышел из госпиталя, сразу – в Цека. Попросил, чтобы направили меня сюда, на ваш завод.

– А как здоровье-то? Сможете ли? – с состраданием смотрела на него Нина Николаевна. Илья Семенович в сравнении с рослым, широкоплечим, пышущим здоровьем Назаром выглядел старик-стариком, сплошь седой. На землисто-бледном лице резко отражалось все пережитое в блокаде – и холод, и голод, и война. «Не такой был дядя Илья, уже не тот», – подумала она. Надбровие, нос, подбородок остро выдавались, щеки впали, а острый кадык беспрерывно ходил вверх и вниз под отложным воротником гимнастерки. Только глаза по-прежнему искрились неугасимым огоньком из-под густых седых бровей.

– Ну, вот и мы! – еще в дверях известила Аграфена Игнатьевна. За ней вошла вся семья Русских. На столе сразу же появились – и сибирская водочка, и смородиновая настойка, и забористый квас, и вся та закуска, без которой выпить нельзя. Правда, за водочкой Назар еще раз направил невестку, рассказав ей, где у него «заначка» запрятана.

За столом полились расспросы о войне, о жизни в Ленинграде, о блокаде. Каждое повествование Ильи Семеновича вызывало неподдельное удивление, как это только ленинградцы в таком огневом аду, в голоде и холоде работают!

– Русский человек, Илья Семенович, сила! – потряс кулачищем Назар.

– Богатырская сила, Назар Иванович, – подтвердил Илья Семенович, – потому что он не только русский, а еще и советский человек! И у него, дорогой мой сибиряк, душа большая, благородная и в то же время для врага – яростная.

– Воистину вы, Илья Семенович, говорите. То же самое и вот этому дитятке долблю. – Жена Назара Пелагея Гавриловна сверлила взглядом сына, сидевшего против нее. – У меня их, Семеныч, семеро и четверо зятьев, и все, кроме этого, на войне. Никитушка, так тот летчик, недавно домой приезжал на побывку, стало быть, после ранения. Смотри, – стучала она по лбу Кузьки, – развивай в себе это, как его? Запамятовала, – Пелагея Гавриловна вопрошающе глядела на Кузьму. – Ну? Как это?

Тот, недовольный, что мать затеяла этот разговор, глядя исподлобья, выдавил:

– Коммунистическое сознание.

– Вот, вот, коммунистическое сознание, – продолжала Пелагея Гавриловна, – а он и в ус не дует. Все братья-то коммунисты, он даже еще и не комсомол. А ведь ему в следующий набор в солдаты. И вот, дорогой Илья Семенович, как это я вспомню, так сердце будто камень давит. Война ведь. А куда он без этого сознания? Ни за понюх табака погибнуть может. Война-то беспощадна. На ней не только от пули, но и от дури погибнуть можно. Господи, царица небесная, и когда же все это кончится?.. – Перекрестилась Пелагея Гавриловна и потянула кончик платка к глазам.

– Буде, Пелагея, буде… – Назар строго посмотрел на жену. – Слезами фашиста не убьешь. А чтобы войну прикончить, надо врага бить! Бить сообча и насмерть! – И Назар потряс увесистыми кулаками. – А ты, мать моя, чуть чего – в слезы. Вот и Аграфену Игнатьевну расстроила.

Нина Николаевна встала, дипломатично увела и мать и Пелагею Гавриловну в первую половину. С разрешения отца ушел в сени и Кузьма, покурить. Сам Назар не курил и сыну не разрешал курить в доме.

– Я, Илья Семенович, – доверительно начал Назар, – надумал огромадное дело, аж страшно высказать. Боюсь, как бы вы не сочли Назара за брехуна. Меня еще дед учил: «Не давши слова, крепись, а коли дал, держись!» Я пока что своим односельчанам не говорю. Да и им, – Назар бросил суровый взор на Стешу, – строго-настрого приказал молчать.

– Молчим, молчим, – улыбнулась Стеша и прикрыла рот ладонью, с лукавинкой глядя на золовку Марфушу.

– Так вот. – Русских взял бутылку и хотел было налить, но Илья Семенович отодвинул стаканчик. – Раз так, то и я не буду. Так вот, дорогие мои, – Назар обвел всех взглядом, – я решил купить самолет…

– Купить самолет? – Илья Семенович с большим уважением посмотрел на старика.

– Сын у меня Никита – летчик. А я имею кое-какие деньги на сберкнижке. Для ребят собирал. Вот и хочу купить самолет и подарить его Красной Армии для моего Никиты. И пусть он на нем бьет проклятых фашистов.

Илья Семенович встал. Встала и Лидия Ильинична, а за нею и все, находившиеся за столом. Вошедший Кузьма застыл у перегородки.