Николай Крючков. Русский характер - Константин Евграфов

Марецкая, наблюдавшая эти сцены, решительно сказала:

– Вот видишь, один тебе будет всю жизнь таскать два яичка, другой – отдаст все! Выбирай.

Лида стала женой Раппопорта.

– Сердце подсказало, – объясняла она потом свой выбор.

И долгие годы жила с ним душа в душу. Он бережно относился ко всему, что делала супруга, хотя снимал ее всего в четырех фильмах. Собирал в специальные альбомы все ее фотографии, все рецензии по каждой картине. До конца своих дней оставался Лиде верным другом…»

Вот такая удивительная история, от которой почему-то хочется плакать. Наверное, потому, что светлое и чистое чувство всегда вызывает слезы умиления. И, конечно же, сами по себе ни куриные, ни перепелиные яички не имеют ко всему этому никакого отношения.

Но вернемся к «парню из нашего города» – Николаю Афанасьевичу Крючкову. Сорок лет спустя Лидия Смирнова скажет о своем партнере самые добрые и проникновенные слова:

– Никогда не забыть мне тот памятный сорок первый год. Мы жили в тесноте, в холоде, работали в ночную смену (не хватало помещений), в нетопленых павильонах, мечтая о стакане горячего чая. Случалось, в гриме уходили домой и валились без сил.

А сводки с фронтов приходили тревожные… Именно тогда я узнала удивительного Крючкова-оптимиста. В нем всегда было так необходимое многим из нас начало – воля, вера, юмор, душевная поддержка. Я думаю о Сергее Луконине, которого сыграл Николай Афанасьевич. Будь сам Крючков другим, в тех суровых обстоятельствах военных лет едва ли удалось бы ему воплотить в своем герое лучшие черты советского человека, воина…

Лучшего партнера я не встречала. Меньше всего Крючков заботится о том, как будет выглядеть в кадре. Он всегда думает о партнере, всей душой стремится помочь ему. На съемочной площадке часто случается, что партнер Николая Афанасьевича, не знающий, как сыграть конкретную сцену, встретится глазами с ним – и все становится на свои места.

У тех, кто впервые оказался на съемочной площадке, может создаться ошибочное впечатление, что он работает без особого напряжения. Этакая легкость, за которой, кажется, и труда никакого нет. Но именно труд – упорный, серьезный, подвижнический труд актера – рождает эту легкость, внешнюю и внутреннюю свободу на площадке.

Вот и вспомним еще раз крылатую фразу художника А. Саврасова: «Будет просто, когда переделаешь раз сто». Эта кажущаяся «простота» и придавала Николаю Афанасьевичу «ощущение свободы», в которой он чувствовал себя полностью раскрепощенным от условностей искусства и жил полнокровной жизнью своих героев.

Отсюда и органичность таланта Крючкова, о чем уже много говорили и писали, его природное соответствие своим героям. Николай Афанасьевич соглашался с этим, но с небольшим уточнением: одной природной органичности не хватит на всю жизнь. «Ее накапливать надо, воспитывать, пополнять, обновлять жизненным опытом».

Образ Сергей Луконина создавался на довоенных представлениях о войне. Он был овеян пафосом, романтической приподнятостью, совершенной уверенностью в своей неуязвимости. Таким его и сыграл Крючков.

Жесткая и жестокая правда войны сняла с нее покров романтики. И эта обнаженная правда потребовала новых героев.

В самые трудные дни летней военной кампании 1942 года газета «Правда» стала печатать из номера в номер пьесу Александра Корнейчука «Фронт», в которой автор резко критиковал через образ генерала Горлова устаревшие способы ведения войны.

Собственно, конфликт, обозначенный в пьесе, должен был решать еще до войны сам Верховный Главнокомандующий, а не перепоручать его войсковому политработнику полковнику Корнейчуку. Тем более расхожий банальный конфликт новатора с консерватором здесь, в конкретном случае, нес в себе общенациональную зловеще-трагическую окраску и не мог быть разрешен на театральных подмостках. Когда же пьесу экранизируют в конце 1943 года, ее общественная, политическая и познавательная значимость будет равна нулю, а драматургический конфликт уже не представит никакого интереса.

«Фильм вышел на экраны кинотеатров, – напишет Крючков, – когда уже отгремела Сталинградская битва, позади было великое сражение на Курской дуге, освобожден от захватчиков Киев, когда Красная Армия неудержимо шла на запад. Многое из того, что так волновало авторов картины и весь наш съемочный коллектив, утратило свою сиюминутную значимость. Но не устарело в фильме, да и никогда не может устареть, то, что связано не со спорами генералов, а с войной, с тяжелой кровавой работой на войне, с гибелью батареи гвардии старшего лейтенанта Сергея Горлова».

Эту роль сына бездарного генерала в сценарии допишут специально для Крючкова. Этот персонаж и должен был, по мысли сценаристов, представлять собою новый тип героя, рожденного войной.

Таким образом, Николай Афанасьевич снимался одновременно в двух совершенно не схожих ролях: Сергея Луконина и Сергея Горлова, за которым был уже опыт трагических месяцев войны. Поэтому у него начисто отсутствовали луконинские прекраснодушие, романтика, пафос «жди меня, и я вернусь». У старшего лейтенанта Горлова не было такой уверенности, да он и не задумывался, вернется он или не вернется. В сущности, он был фаталистом, для которого исполнение воинского долга ставилось превыше всего. Поэтому его героический подвиг стал кульминацией всего фильма. И Крючков показал в этой сцене не гибель героя, а честное исполнение им своего долга.

Сам Николай Афанасьевич тоже честно относился к исполнению своего профессионального долга. На всю жизнь запомнил он глаза двух молоденьких солдат, когда выступал перед ранеными в бакинском госпитале. У них на двоих было две руки. И они с азартом хлопали в эти две руки и хохотали до слез, а у артиста – комок в горле. Поэтому и не мог он не по-настоящему воевать в своих фильмах и никогда не пользовался услугами дублеров. Не обратился он к их помощи и в трагической сцене гибели своего героя.

«На съемках «Фронта», – рассказывал он, – мой Сережа Горлов один на один с гранатами на танк выходит. «А что, Коля, – сказал вдруг режиссер Сергей Васильев, – не слабо и в самом деле под танк лечь?» – «Надо, так лягу», – отвечаю.

Вырыли мне ямку и успокоили: сказали, что грунт твердый и все обойдется. В эту ямку я должен был, как только машина на меня наедет, вовремя упасть. И вот я иду с гранатами во весь рост на фашистский танк, и такая злоба меня охватила.

– Не пройдешь, гад! – кричу я ему, бросаю связку гранат и прыгаю в эту ямку.

Танк прошел, но меня всего землей засыпало – не таким уж и твердым оказался грунт тот самый. И вот лежу я, засыпанный, а в голове шальная мысль: ну раз, думаю, мой герой погиб, почему бы мне не сыграть эту роль до конца?