Дитте - дитя человеческое - Мартин Нексе

Сегодня Дитте на занятиях была рассеянной; мысли ее как-то путались. Девочку взволновало то, что мать была сегодня ласкова, — это было так непохоже на нее. У Дитте на основании долгого опыта сложилось свое мнение о характере Сэрине. Пожалуй, мать была не такой уж плохой! Хлеб с сахаром, съеденный в перемену, окончательно смягчил сердце Дитте.

Однако к концу уроков на нее напал необъяснимый страх; сердце трепетало в груди, как пойманная птица, и девочка должна была зажимать себе рот рукою, чтобы не закричать громко. Как только занятия кончились, она пустилась бежать по направлению к поселку. «Не туда, Дитте! Не туда!» — кричали ей девочки, с которыми она обыкновенно возвращалась из школы. Но она, не слушая бежала дальше.

Валил густой снег, воздух был словно налит свинцом, — день превратился в сплошные сумерки. Когда Дитте достигла последней дюны перед Хижиной на Мысу, почти совсем стемнело. Девочка едва начала приходить в себя, когда остановилась у окошка перевести дух. В ушах шумело, и сквозь этот шум прорывались какие-то странные, словно искаженные голоса: плачущий голос бабушки и неумолимо-жестокий голос матери.

Дитте хотела стукнуть в окно, но не посмела. Голос матери заставил ее съежиться от страха. Вся дрожа, прокралась она кругом дома к дровяному навесу, чтобы отыскать щепку. Потом она просунула щепку в дверную щель, приподняла крюк, вошла в кухню и стала прислушиваться, затаив дыхание. Голос матери заглушал бабушкин; часто, бывало, от голоса Сэрине подгибались у Дитте колени, но таким ужасным он еще не бывал никогда. Он леденил кровь в жилах девочки, — она забилась в угол и присела там на корточки, озноб пробегал у нее по спине.

Сквозь щель около дверной щеколды она смутно различала рослую фигуру матери около кровати. Мать наклонилась, и по движениям ее спины и плеч видно было, что она схватила бабушку. Руки бабушки шевелились в темноте, она как будто отбивалась.

— Отдашь ты их мне? — хрипло выкрикнула Сэрине. — Не то я сброшу тебя с кровати!

— Я позову на помощь, — простонала бабушка и постучала в стенку.

— Зови, зови! — издевалась Сэрине. — Никто тебя не услышит. Они у тебя, должно быть, в перине, коли ты так цепляешься за нее?

— Ох, замолчи, воровка! — застонала бабушка и вдруг громко вскрикнула. Сэрине, должно быть, нащупала сверток на ее груди.

Дитте вскочила и, приподняв щеколду, крикнула: «Бабушка!» Но голос ее потерялся среди шума, стоявшего в комнате. Бабушка отчаянно оборонялась, громко стонала и вдруг испустила протяжный вопль, как умирающее животное.

— Я тебе заткну глотку, ведьма! — закричала Сэрине, и бабушкин вопль перешел в страшный крик.

Дитте хотела броситься на помощь, но пошатнулась, схватилась было за печку и вдруг рухнула, как подпиленный столб.

Когда Дитте очнулась, то увидела, что лежит на полу ничком, голову ломило, и всю ее трясло. Оглушенная, растерянная, поднялась она с полу. Обе двери стояли настежь, но матери в комнате уже не было, а в кухонную дверь влетали и кружились, белея впотьмах, снежные хлопья.

Первой мыслью Дитте было, что бабушка озябнет. Она плотно затворила двери и пошла к кровати. Старая Марен лежала, скрючившись, в развороченной постели.

. — Бабушка! — крикнула со слезами Дитте и стала ощупывать ее ввалившиеся щеки. — Бабушка! Это я, дорогая, милая бабушка!..

Дитте умоляюще гладила исхудалое лицо старухи своими огрубелыми от работы руками и плакала, потом быстро разделась и легла в постель рядом с нею. Девочка вспомнила, как бабушка сказала про одного больного, к которому ее возили: «Ему уж ничем нельзя помочь, — он весь похолодел!» И Дитте теперь думала только, как бы не дать бабушке похолодеть. Ведь тогда у нее больше не будет бабушки! Она тесно прижалась к старухе и так заснула, обессиленная слезами и всем пережитым.

Под утро Дитте проснулась от холода. Бабушка лежала холодная, неподвижная, мертвая. Весь ужас происшедшего ясно представился девочке, она вмиг оделась и убежала. Бежала, не разбирая дороги, по направлению к дому, но у поворота к морю свернула и пустилась к усадьбе сельского фогта. Там ее приютили измученную, жалкую.

— Бабушка умерла! Бабушка умерла! — только и твердила она, с ужасом обводя всех глазами. Больше от нее ничего не могли добиться. Решили было отвести ее домой, в Сорочье Гнездо, но она принялась так отчаянно кричать, что ее уложили в постель, — пусть отдохнет, успокоится сначала.

Днем Дитте проснулась, и Пер Нильсен подошел к ней:

— Ну, что же, поедем теперь домой? Я тебя сам провожу.

Дитте только глядела на него с безмолвным ужасом.

— Ты отчима своего боишься? — спросил Пер Нильсен.

Дитте не отвечала. Вошла его жена.

— Не знаю, что и делать с нею, — сказал он жене. — Видно, она боится вернуться домой. Должно быть, Ларc Петер не очень добр к ней.

Дитте быстро обернулась к нему:

— Хочу домой к Ларсу Петеру! — сказала она и зарыдала.

XIX

КОМУ НЕ ВЕЗЕТ, ТАК НЕ ВЕЗЕТ

Четверо из детей старухи Марен, узнав о ее смерти, приехали охранять свои интересы и присмотреть, чтобы добро не растащили. Другие четверо проживали по ту сторону океана и поэтому явиться не смогли.

Денег у старухи не нашлось — ни медяка, сколько ни рылись везде, ни перетряхивали перину; домишко же оказался заложенным до самого конька крыши. Все наследники согласились на том, чтобы отдать Сэрине с мужем оставшиеся крохи, а за это пусть они возьмут на себя все расходы по погребению. Тут Сэрине не поскупилась, — ей хотелось, чтобы о похоронах заговорил весь приход. Старуха Марен сошла в могилу гораздо приличнее, чем жила.

Дитте, конечно, была на похоронах, как и полагалось родственнице, единственной, по-настоящему все время заботившейся о старухе. Но девочка вела себя на кладбище очень уж несдержанно, и Ларсу Петеру пришлось даже отвести ее в сторону, чтобы она не мешала пастору. Девочка всегда была такая необузданная, — говорили люди.

Но Дитте заметно изменилась к лучшему после того, как бабушка ушла безвозвратно; девочка стала ровнее, спокойнее. Она делала свое дело в доме; веселою, правда, не бывала, но и не затевала никаких ссор. Ларc Петер заметил, что даже небольших стычек между матерью и дочерью больше не было. Все-таки, значит, они могут ладить между собой!

Дитте твердо решила остаться здесь, хотя ей трудно было переломить себя, и жить под одною кровлей с матерью; охотнее всего она убежала бы. Но тогда люди решили бы, что это из-за отчима. Чувство справедливости, присущее девочке, возмущалось от подобной мысли. Да и жалко было бросить малышей, — что сталось бы с ними, если бы она ушла?

Поэтому она осталась, но повела себя с матерью по-своему. Сэрине была к ней внимательна и ласкова, так что Дитте становилось даже тягостно, но она делала вид, что ничего не замечает. Все попытки матери к сближению разбивались об упорство девочки. Она была порядочная упрямица, твердо стояла на том, что забрала себе в Мать для нее как бы не существовала. И Сэрине украдкой постоянно следила за Дитте, мать боялась дочери. Была ли девочка свидетельницей того, что произошло в Хижине на Мысу, или пришла позже? Сэрине не была твердо уверена, сама ли она опрокинула в тот вечер в потемках стул. Но что же именно видела Дитте?

О том, что она видела больше, нежели следует, говорило выражение ее лица. Дорого бы дала Сэрине, чтобы узнать все в точности, и постоянно возвращалась к этому вопросу, искоса поглядывая на девочку.

— Страшно подумать, что бабушка умерла одна-одинешенька! — воскликнула мать, в надежде заставить девочку как-нибудь проговориться. Но Дитте упорно молчала.

Однажды Сэрине поразила Ларса Петера, выложив перед ним на стол большую сумму денег.

— Как ты думаешь, выстроим мы на это новый дом? — спросила она.

Муж глядел на нее скорее ошеломленный, чем обрадованный.

— Все это я скопила на масле, яйцах, шерсти, которые продавала. И на том, что морила вас всех голодом! — добавила она со слабой улыбкой. — Я знаю, что была жадиной, скрягой, но это вышло и вам на пользу!

Она так редко улыбалась. «Как же это красит ее!» — подумал Ларc Петер, глядя на жену влюбленными глазами. Она вообще как будто повеселела и подобрела за последнее время, — вот что значит надежда зажить получше!

Он пересчитал деньги — триста далеров с лишним.

— Да, это основательное подспорье, — сказал он. На другой день вечером он вернулся домой с возом кирпичей, и так и пошло: каждый вечер он привозил новый материал для стройки.

Люди, проходя мимо Сорочьего Гнезда, видели сваленные около дома бревна и кирпичи; пошли разговоры в округе. Началось с догадок, что после старухи-то, наверное, осталось побольше, чем люди думали. Отсюда же как-то возникло предположение, что старая Марен, пожалуй, померла не своей смертью. Нашлись свидетели, видевшие Сэрине из Сорочьего Гнезда на дороге к поселку под вечер того самого дня, когда умерла старуха. Так мало-помалу пошел слух, что Сэрине задушила родную мать. И только Дитте — кроме самой Сэрине, разумеется, — могла бы дать верные сведения, но из нее вообще нельзя было вытянуть ни словечка, когда разговор касался их семейных дел, а уж в подобном случае и подавно. Но странно было, что она оказалась в хижине в самую решительную минуту, а еще непонятнее, почему она кинулась с вестью о смерти бабушки не домой, а к Перу Нильсену. Ни Сэрине, ни Ларc Петер не знали, что ведутся такие разговоры. До Дитте же кое-какие слухи доходили через других школьников, но она помалкивала. Случалось, что, когда мать бывала приторно ласкова, ненависть охватывала девочку. «Дьявол!» — шептала она про себя, и иногда с губ ее так и рвалось: «Отец! это мать задушила бабушку периной!» Особенно, если мать начинала расхваливать старуху. Но мысль о том, как глубоко опечалился бы отец, — удерживала девочку. Он был теперь похож на большого ребенка; слеп и глух ко всему — без ума влюбленный в Сэрине и вне себя от радости, что их дела пошли в гору. И Дитте и малыши никогда еще не любили его так горячо, как теперь.