Новый Мир ( № 4 2008) - Новый Мир Новый Мир

(оно, понятно дело, — сновиденье)

стихи текут, как из артезиана,

с подсветкой музыкальною — сие

дает вкусить могущества восторги

и власти сладость — паче всех соблазнов!

Творца подобьем, чистым демиургом

себя ты ощутив, уже готов

повелевать глубинами галактик,

гармонию крепить своей десницей…

Но лишь проснешься — жалкие потуги!

Ничтожней тени, глуше шепотка —

те фантики картин, поэм, симфоний…

Так где же правда?

                                 Может, наш язык

не в силах передать великолепья

иного мира?

                        Так ли, друг Платон?

I

Тепло случилось — лето наступило,

как будто по амнистии, досрочно.

Апрель Сибирь не балует погодой,

а тут — жара.

Не знаю почему,

но я напился…

То ли день рожденья,

то ли друзья нагрянули внезапно,

то ли жена на Запад укатила,

то ль на дворе зеленая трава,

но — в хлам, до изумления сознанья,

до калейдоскопической воронки,

что увлекает душу за пределы

реальности…

                        И где ж в итоге я?

Похоже — на границе. Вот шлагбаум,

вот существа, стоящие на страже,

у них на головах сооруженья

с кокардою (в чеканке серебра —

трехглавый Цербер, волосы Горгоны),

на поясе — оружье, в лицах — холод,

и нудно, как на плаце перед строем,

читает унтер длинные столбцы

запретов…

                        Новоприбывших шмонают

до нитки и, чрез серые врата,

похожие на пасть Левиафана,

чрез сканер душ уныло прогоняя,

выстраивают около таможни

с названием “Орфеева межа”.

II

“Оставь надежду всяк сюда входящий,

забудь молитвы, просьбы о спасенье,

и пенье птиц, и образы, и фрески

небесные,

                        Давидовы псалмы

забудь навек,

                        и крестное знаменье

не призывай, оставь, Он здесь не властен,

Благая Весть для нас давно не новость,

ее здесь нет, а значит — нет Его!

Сейчас вы переступите границу,

чтоб тайну одиночества постигнуть,

запомните: великое мученье

отринутости —

истинная цель

любой души. Безмерная гордыня

питается космическим страданьем,

лишь в ужасе и корчах каждый может

себя познать как бога и творца

вселенной новой…

                                 В ужасе и корчах

есть тайный смысл, и страсть, и исцеленье

от глупой жажды радости и веры —

спаси себя! восстань в небытии,

как звездный столп,

как исступленный пламень,

свободу источай, как желчь и жала,

восстань, твори из хаоса и мрака,

из гнева и протеста свой ковчег!

Пускай он рассыпается и гаснет,

тем слаще воссоздание фантома”…

        — О Господи, — я в ужасе подумал, —

Куда меня по пьяни занесло?

III

Сирены взвыли, замигало синим

пространство пограничное:

                            “Тревога!!!

(Рассеялись, подобно насекомым,

фигурки камуфляжные.)

                            Радар

направить на земных переселенцев,

усилить оцепление, попытку

молитвы зафиксировать, носитель

изъять и в изоляторный отсек

доставить! Разогреть энергоблоки,

начать дезактивацию”…

Я понял,

что дело худо.

— Господи, помилуй,

не оставляй, спаси и сохрани!

Мне некого искать во мгле таможни,

за той чертою нет моей любимой,

я жив еще…

                        Мерцающей улиткой

свернулся мир, захлопнулся, и вот

я чувствую щекой холодный кафель,

плечо болит,

                        все тело занемело,

шершавый бок родной чугунной ванны

над головой — я дома…

IV

                                 Не могу

понять — какая сила мной владеет,

кем я влеком в полете небывалом,

над серой бездной времени и страха,

кому и чем платить за горький дар

посланца?

                        Может, все еще не поздно

уехать на плато Каракорума,

пасти овец и слушать долгий ветер,

смотреть в очаг

да звезды сторожить?..

26 сентября 2007,

Новосибирск.

*     *

 *

Александру Радашкевичу.

О, период нежнейший, беспамятный, моретворящий,

Говорящий на том языке, что еще не осознан,

Не окуклился в зерна икринок — словесных и плодотворимых,

Что серебряным облаком взвихрили сон задремавшего бога...

О, сонорные волны и мелос виртуального снега,

Душу вы забелите мою, в антарктической бездне укройте,

Чтобы заговорила, поднявшись из тысячелетнего плена,

Инфузория-туфелька смысла — и весело, и лучезарно!

*     *

 *

На берегу обезлюденном

Ставит силки птицелов.

А в поцелуе полуденном

Плавится олово слов.

Через соломинку выпита

Золотоносная мгла.

Та, что в иероглифе выбита,

Та, что в Байкал утекла.

Та, что купальским цветением

Испепелила меня,

Негою и володением

Накрепко обороня.

Вот она, верная иноходь!

Вот и сияет сама —

Влажного вдоха и выдоха

Живородящая тьма.

И торжествует и властвует,

Пламенна, словно Грааль,

Вечною радостью радостна,

В Божию свита спираль —

В этом струенье нефритовом,

В перетеканье начал,

В ритме биенья открытого

Плавной волны о причал.

4 ноября 2005,

Новосибирск.

Тризна по Яну Волкерсу

Когда я впервые услышал эти имя и фамилию, они мгновенно распались в моем сознании на составляющие. На писателя Янчевецкого, который во время одного из своих многочисленных путешествий работал смотрителем колодцев в Средней Азии, на писателя Яна Парандовского, писавшего о писателях, и на множество иных Янов, о которых я знал или только догадывался, живших и живущих, литературных и мирских, благочестивых и грешников.

От фамилии этого человека отделилось слово «волк», и я представил такую сцену: звездная ночь, заснеженная лесная дорога, по ней бегут несколько голодных волков, бегут за каретой, в которой сидит и боится их Сибирочка — одна из самых известных героинь романов детской писательницы Лидии Чарской. Если бы незадолго до этого я не занимался исследованием творчества Чарской, то, конечно, мог представить что-нибудь другое: современную Сибирь на карте России, или зоопарк у метро «Баррикадная» в Москве, или миролюбивую лайку своего соседа по лестничной клетке, или даже овечью шкуру.

Две буквы — «е» и «р», следующие за «волком», по причине заграничности фамилии превратились в термины «Европа» и «Россия», находящиеся хоть и в одном контексте, но все равно графически отделенные друг от друга. И последнюю букву — «с» — из-за близости к словесной Европе я увидел в латинском варианте, то есть похожую на недорисованный символ бесконечности, в знак протеста принявший вертикальное положение.