Граница. Таежный роман. Солдаты - Майя Шаповалова

— Что тебе тут, магазин? — буркнул Папа, но все же поднялся и, открыв шкаф, достал початую бутылку. — Ты ж за рулем.

— А чего я у тебя столько времени проторчал?

— Тоже верно. — Папа хмыкнул. — Конспиратор, мать твою.

Голощекин налил на два пальца, выпил, налил снова и протянул Папе:

— Глотни.

Папа хлебнул и, сморщившись, со стуком поставил стакан на стол.

— За кого дочка-то замуж выходит? — спросил Голощекин.

— Не твое дело. Иди давай. Когда понадобишься — дам знать.

Выйдя из конторы, Голощекин направился к гаражам. Его «уазик» стоял на прежнем месте. Паренька, того, что обещал посмотреть машину, не было. Капитан заглянул в один из гаражей — на смотровой яме стояла старая Папина «Победа». Силен мужик, подумал Голощекин, а мог бы «Волгу» купить. Боится.

Боится он, вот что. А у страха глаза велики. И не пасет его никто, и люди ему не нужны — просто крыша с испугу едет.

— Товарищ капитан! — окликнули его.

Голощекин обернулся — слесарь подходил, вытирая ветошью руки.

— Не течет у вас масло, я проверил. И шланг в порядке.

— Ну, значит, показалось. — Голощекин вытащил из кармана трояк и протянул пареньку.

— Да ладно вам, я ж не сделал ничего, — запротестовал тот.

— Бери-бери. — Капитан сунул деньги в карман его промасленного комбинезона и просил, заговорщически подмигивая: — Слушай, не очень от меня разит? — Он с силой выдохнул пареньку в лицо.

— Есть немного. — Паренек засмеялся. — Ну за такое дело не грех стаканчик пропустить… Петрович, бедный, с этой свадьбой совсем озверел. Продуктов не достать, носится целыми днями, в область гонял…

Они обменялись рукопожатием, и Голощекин, забравшись в машину, выехал за ворота.

Нет, Папа не дурак. И не так уж, судя по всему, напуган. В область гонял, продуктами затоваривался… Может, он нашел способ расширить сеть? Тогда понятно, зачем ему нужны люди.

А хитер, сволочь! «Сворачиваем лавочку», «всех башлей не загребешь»… Всех — нет, а еще — можно. И нужно.

Неожиданно для себя Голощекин понял, что то, к чему он стремился столько лет, та цель, ради которой он шагал по скользкому, гудящему от натяжения канату над громадной пропастью, ежедневно, ежечасно рискуя свалиться и сломать себе шею, — эта цель со временем, становясь ближе, становилась все более абстрактной. Он увлекся этой игрой, в которой соблюдал правила, установленные не им, и придумывал новые, свои, которые соблюдали уже другие. И чем больше он увлекался, тем реже вспоминал о том, что у игры будет конец. И что тогда? Игра закончилась, банк пуст, свет погас, карманы набиты — а дальше? А дальше надо придумывать новую игру, потому что уже невозможно жить, не чувствуя волнующего тока крови, не мобилизуя постоянно мозги и волю, просто идти, не просчитывая, не выверяя каждый шаг и не боясь сверзиться в бездонную пропасть.

В конце концов, еще неизвестно, по каким правилам ему придется жить дальше. Здесь он на своем поле, и сам он здесь свой; время еще есть. Нет, уходить ему рано, исчезнуть он всегда успеет. Как там говорил Владимир Ильич: «Вчера было рано, завтра будет поздно. Сегодня!» Главное, не пропустить это «сегодня»…

Оказавшись на территории части, Голощекин подъехал к штабу и развернулся. В зеркало заднего вида заметил, как из двери медсанчасти вышла Марина. Она остановилась на крыльце и, подняв голову вверх, посмотрела на небо, словно проверяя, не пойдет ли дождь. Потом опустила голову и спрятала лицо в ладонях; светлые пушистые пряди волос качнулись вперед.

Что, Марина Андреевна, тяжело? И мне тяжело. Тебе есть что скрывать, и я не безгрешен, каюсь. Но мне, голуба моя, все-таки тяжелее. Потому как ты только передо мной ваньку валяешь, а я — перед всеми вами. Видишь, сколько общего у нас? Оба ваньку валяем. Во-о-от, а ты говоришь…

Голощекин осклабился.

Марина отняла от лица руки, повернулась и скрылась за дверью. Голощекин выключил мотор и, насвистывая, выбрался из машины.

ГЛАВА 9

У солда-а-ата выходной!

Сапоги по асфальту хлоп-хлоп.

Пу-у-уговицы в ряд!

Хлоп-хлоп.

Ярче со-о-олнечного дня!

Самая популярная теперь строевая песня от Бреста до Владивостока.

Зо-о-олотом горят!

Взвод под командованием сержанта Братеева бодро печатал шаг на плацу. День и впрямь был солнечным, блестели, отражая яркий свет, и пуговицы, и пряжки, и надраенные сапоги.

Марина Голощекина шла по дорожке, с улыбкой поглядывая на взвод. Грохот сапог, утюжащих асфальт, стал для нее таким же привычным, как для других — пение птиц или шум моторов. Она редко думала о том, что когда-нибудь этот звук исчезнет из ее жизни, но ведь такое однажды обязательно случится, и Марина не знала, хорошо это или плохо.

Любые перемены, даже к лучшему, волнительны и не всегда проходят гладко: переезжаешь ли ты в другой город, или передвигаешь мебель в квартире после ремонта, или выходишь на новую работу. Потому что другой город, пусть он больше и краше, какое-то время будет для тебя чужим; и шкаф, двадцать лет простоявший возле окна, после ремонта кажется в комнате лишним; и новая интересная работа хоть и выгодна по сравнению с прежней с финансовой точки зрения, но более ответственна и, значит, отнимает много времени и сил.

Ей придется поговорить с Никитой. Это надо сделать не ради Ивана и даже не ради себя. Это надо сделать ради будущего ребенка, который с самого первого дня должен чувствовать только любовь и тепло. Марина знала, что полюбит ребенка, даже если отец его — Никита, но знала также, что не сможет жить во лжи.

Никита непредсказуем, и это тоже нужно учесть. Он способен на насилие, потому что победа любой ценой — девиз всей его жизни. И потери его не беспокоят. Единственное, чего он не может себе позволить, — потерять контроль над ситуацией, власть над жизнью.

Марина в сотый, наверное, раз пыталась мысленно начать этот трудный разговор.

«Никита, нам надо серьезно поговорить». — «О чем, моя хорошая?» — «О нас с тобой. О нашей будущей жизни».

Нет, не годится. Уболтает. Будущая жизнь, скажет, Маринка, прекрасна. Газеты читаешь? Вот в следующей пятилетке трудящиеся массы… Ну и так далее.

«Никита, я тебе изменила. С Иваном. Отпусти нас». — «Да кто его держит?» — «А со мной как?» — «А ты, птичка моя, останешься. Ну изменила, бывает. Понравилось тебе? Надо у Ваньки спросить, чего он там такое умеет…»

Гадость. Но Никита способен именно так повернуть разговор.

«Никита, я тебя больше не люблю». — «Ничего, моя радость, стерпится — слюбится».