Город на Стиксе - Наталья Земскова

— Ага, вонючие заводы, как же, как же.

— Это теперь вонючие заводы, а в девятнадцатом веке — курорт. Но это дальше, дальше от затона. Старинная усадьба, вся резная. С табличкой «Памятник деревянного зодчества». И стоит практически в обрыве. Надо ехать туда, все понятно.

— Ну что там может быть, на этой старой даче? Сам говоришь, что домик охраняется.

— Не знаю. Ехать — надо.

Я вздохнула, посмотрела на бурную жизнь за прозрачным стеклом. Там никому не было никакого дела ни до выдуманных (выдуманных?) рыцарей, ни до гибели двух местных гениев. На какой-то момент мне показалось, что во всем Городе — нормальные люди — все, кроме нас, нас двоих, и нам это, в сущности, нужно скрывать, притом как можно тщательнее.

— Хорошо, — заговорила я снова, — мы поедем туда. Обязательно. Только дней через пять, раньше я не могу. Ведь пять дней ничего не решают.

Дуняшин деловито усмехнулся.

— Так я съезжу один — вот проблема!

— Ты один не поедешь, понятно? Одному я тебе запрещаю.

— Ой, она запрещает, скажите… А если этих двух… того? Если и им «жить осталось на бумаге»?

Я смотрела в окно.

— Их здесь нет, и не будет неделю. И вообще, может, все это шутка, прикол.

— Может, шутка, прикол. Все возможно. Только мне так не кажется, Лиза.

Мы вышли из блинной и, не прощаясь, отправились в разные стороны: Олег в направлении Башни Смерти, возле которой он, ко всеобщему изумлению, жил и, кажется, с рождения, я — в нелюбимый мною Загородный сад, тот, где любил скучать Герцен. Я пошла навестить самое себя.

Загородный — это он по меркам девятнадцатого века. Двести лет назад в этом месте Город обрывался, и начинался Сибирский тракт с верстовыми столбами, то есть, полная непонятность всего, как сейчас у меня и Дуняшина. Что-то такое — вопрос, растерянность, двоякость — здесь есть и теперь. Но с тех пор, как это пограничье против своей воли слилось с композиционным центром Города, тени имперского прошлого перебрались в другие скелеты-шкафы, а сюда устремились разночинные духи культмассовых игрищ.

Отчего я не любила Загородный сад?

Оттого, что набитый до отказа каруселями и лотками с фаст-фудом, напичканный песнями и плясками на открытой сцене, втирая мне тошнотворный культурно-развлекательный китч могучего непотопляемого ширпотреба, он являл собой одну из самых отвратительных городских масок.

Я шла по главной аллее, мысленно населенной мною амурами и психеями, и физически ощущала глубинную неуютность этого зарешеченного пространства. При всякой возможности я огибала его, обходила, старалась скорей миновать и забыть, а оно притягивало, гипнотизировало. Как в обычном саду, здесь гуляли, жевали, играли в шахматы и забивали «козла», и всякий раз эта простодушная незатейливая картинка казалась мне насмешкой. Что-то фантасмагорическое, нелогичное и безумно-нелепое было в этом веселеньком месте. Казалось, ткни ее иглой, и она сдуется, как воздушный шар, и вся аляповатая, наскоро сколоченная декорация скукожится и обратится в пепел.

Я никогда не вникала в эти ничем не обоснованные ощущения, мимоходом отмечая, что в Городе есть места и похуже (кукольный театр в бывшей пересыльной тюрьме, зоопарк на месте архиерейского кладбища, да мало ли!), но сейчас они, ощущения, лезли из всех углов и караулили меня возле каждой размалеванной тумбы.

Есть только лишь бесконечные возвращения… Прав Саша Водонеев.

Выкинуть все на помойку, поставить мраморные статуи — взывала я к неведомым Хранителям, виртуальным бульдозером убирая чебуречную, лотки с пивом и тир для подвыпивших мужичков. На их место — канавку с мостом. Ну, фонтан, в крайнем случае. Нет — Маше Распутиной из динамиков. Но пасаран. Вообще музыки и еды — никакой. Как во всяком нормальном саду, тишина и безмолвие. Тени. Шорохи в кронах гигантских деревьев, дуновение времени. И пусть бы бронзовый Александр Первый, единственный из русских императоров, добравшийся до Города и проживший здесь несколько дней, что и по тем, и по этим временам поступок героический.

…Императора здесь как не было, так и нет. Но мне за страдания мои здесь поставили памятник. В компании других скульптур он находится в самом центре сада, и его можно видеть из-за ограды: сидящая на корточках некрасивая (не гламурная) девочка-эльф улыбается, смотрит в небо. Распорядились, конечно, Хранители, а в действительности все с этой каменной девочкой вышло бестолково и случайно. Однажды, утомившись от вала народных гуляний, власти задумали провести фестиваль парковой скульптуры, для чего зазвали ваятелей со всей страны. Отправившись на репортаж с открытия, я умудрилась поссориться с представителем этого (вообще-то бессловесного) клана и в знак примирения получила статую в свою честь: черный мрамор и надпись — «Елизавета».

Сначала она мне ужасно не понравилась: простое круглое лицо, улыбка как гримаса, поза. Но чем дольше я вглядывалась в ее необычную пластику, тем роднее мне она становилась.

Вот тогда я и перестала осваивать Город. Пережив здесь одну зиму, одно невозвращение и один роман, я сама вдруг оказалась им переварена, освоена, ассимилирована — пусть и в таком странном виде.

Вечером я позвонила Бернаро и сообщила, что готова к труду и обороне.

Это, естественно, было полным и беспардонным враньем: я была разбита, сбита с толку, а от слова «книга» меня бросало в мелкую дрожь. Статьи в таком состоянии писать еще можно, но только не книги. «Господи, хоть бы он передумал», — молилась я на телефон. Увы, безрезультатно.

— Мой водитель заедет к вам через час, — отозвался неумолимый Бернаро, — отдайте ему загранпаспорт.

— Что-что? — не поняла я.

— Ваш заграничный паспорт. Насколько я помню, неделю мы оставили для работы, и будет лучше, если эта работа пройдет не здесь, а, скажем, в Испании, в местечке NN, где живет мой продюсер.

Весть о том, что на днях нужно лететь за границу, привела меня в замешательство, но возразить было нечего. Я так долго оттягивала начало нашей работы — то Ленинград, то юбилей газеты, то водонеевский архив, — что теперь, как честный человек, просто обязана была согласиться на все его условия.

Но о поездке мы не договаривались!

— А виза?! — наконец, сообразила я, но Бернаро уже отключился.

В полной прострации я набрала Жанетту — спросить, что мне делать, услышала в ответ, что я над ней издеваюсь, и вообще она может отправиться на море вместо меня (про море я точно, забыла!), раз у меня есть сомнения, и начала собирать вещи. Приехал водитель Вася, забрал паспорт, а мне оставил кипу пресс-релизов концертной деятельности Бернаро за все двадцать лет, немногочисленные интервью и даже автобиографию. Все это не годилось совершенно.

Мой бюджет трещал по швам, но вместо того, чтобы экипироваться в преддверии ужасной осени, пришлось заняться предкурортным шопингом: бриджи, пара ярких футболок, купальник плюс длинное летнее платье на случай, если выйдем в свет. Нет, лучше три платья. От Берна-ро, как я понимала, можно ждать абсолютно всего, а, значит, нужно подготовиться.

Шопинг заметно исправил настроение, и, поразмыслив, я решила: жизнь все-таки прекрасна. Во-первых, смена декораций — это плюс. Во-вторых, море, где я не была просто невероятное количество лет, — это три плюса. Да, а почему не была я на море? Я не люблю загорать и лежать, а люблю узнавать и бродить — желательно по Прагам и Парижам. Но плавать я люблю. И море тоже. В конце концов, неделя — перебьюсь. Сделав короткий привал в «Кофе you», я позвонила Галине и получила три совета: не напрягаться, что бы ни происходило; не сгореть в первый день; не соглашаться на секс даже по приговору суда.

— Галь, ну, какой секс-то? — оправдывалась я на ровном месте. — Мы с ним едва знакомы.

— Вот именно поэтому я против секса, — скомандовала Галка. — Кто втирал вчера Жанке про международный стандарт из пяти встреч? А у вас их было четыре.

— Одна, Галь, где четыре?

— Первый раз он пригласил тебя в замок.

— Ну, раз…

— Второй — заявился на площадь.

— Но это ж не свидание! Не считается!

— Считается. Третий — проводил на поезд. Четвертый — встретил на вокзале. Формально все окей — осталась одна встреча. Море, кактусы, пальмы — на юге-то процессы ускоряются.

— Ну, раз одна, то почему ты против? — снова фыркнула я.

— С такими экземплярами, как наш Артур Мстиславович, необходимо двадцать встреч, а то и целых тридцать. Короче, не давать — и все.

— Ты говоришь на площадном жаргоне.

— Зато понятно, о чем речь.

— Да не собираюсь я ничего такого!

— Ну, в экспозиции мы все не собираемся, а как дойдет до кульминации, то все. Поэтому возьми презервативы.

Отпросившись у редактора на неделю и сдав проходной материал о планах филармонии на новый сезон, я решила значительно почистить перья и с этой целью на полдня засела в салоне красоты, записавшись на все процедуры. Меня мазали, красили, стригли, мне выщипывали, тянули, пилили, укладывали, и, покидая салон, я глубоко сочувствовала тем, кто это проделывает систематически. Ясное дело, эта красота продержится ровно до первого купания, но она мне придала хоть какой-то уверенности в себе, а, значит, мучиться стоило.