Доброе дело - Михаил Иванович Казьмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я вообще решила прекратить отношения с Николашей, — со вздохом ответила она. — Так и для меня лучше будет, и для него тоже.
Спорить тут, на мой взгляд, было не с чем, но раз уж вдова Гурова этак разоткровенничалась, стоило этим воспользоваться.
— Захар Модестович знал? — прямо спросил я.
Ангелина Павловна молча кивнула. Что ж, в очередной раз я убедился, что избавляться от такого мужа ей никакой необходимости не было. Не скажу, что в моём представлении это сразу делало виновными Фёдора и Ольгу Гуровых, всё-таки им в таком случае придётся делить наследство с Василием Гуровым при завещании по обычаю, но больше-то подозревать и некого…
От Гуровых я двинулся не сразу к Погореловым, а к присяжному поверенному Друбичу, его контора располагалась поближе.
— Скажите, Лев Маркович, — после обмена приветствиями перешёл я к делу, — а как давно приходил к вам Фёдор Захарович Гуров по поводу завещания покойного Захара Модестовича?
— Простите великодушно, Алексей Филиппович, но здесь какое-то недоразумение, — удивлённо возразил Друбич. — Фёдор Захарович ко мне по такому поводу не обращался. Случись такое, я бы тот же час сообщил господину старшему губному приставу.
— И правда, Лев Маркович, видимо, действительно недоразумение. Должно быть, я неверно истолковал слова Фёдора Захаровича, — да, отступление моё смотрелось, как я понимал, неуклюже, но да ничего. — Кстати, Лев Маркович, а вам это странным не кажется? — тут же кинулся я в контратаку.
— Что именно могло бы показаться мне странным, Алексей Филиппович? — взглядом Друбич показал, что всё-то он понимает, но хочет услышать от меня прямой вопрос.
— Что главный наследник никак не проявляет интерес к завещанию, — мне что, мне и прямо спросить нетрудно.
— Не стану спорить, Алексей Филиппович, — признал Друбич, — выглядит такое и правда странным. И никаких разумных объяснений я этому не вижу.
— Ну отчего же, Лев Маркович, — то ли Друбич и вправду ничего не понимает, то ли всё понимает прекрасно, но хочет, чтобы вслух первым высказался я. Но, как я уже говорил, а мне-то что? И выскажусь, от меня не убудет. — Просто Фёдор Захарович знает, что никакого нового завещания его отец не оставил.
— Вам, Алексей Филиппович, хорошо рассуждать, — едва заметным кивком поверенный показал, что всё понимает, и понимает правильно, — но это вы можете так вот прямо утверждать, а мне, представьте, каково? Оспорить ваши слова мне не позволяет здравый смысл, однако и согласиться с ними я не могу по соображениям чисто этическим.
— Но мы же с вами, Лев Маркович, прекрасно всё понимаем? — я постарался, чтобы вопросительный тон в моём голосе прозвучал еле уловимо.
Утвердительно кивнув, присяжный поверенный Друбич даже глаза прикрыл в знак полного согласия. Я ответил ему тем же.
— И такой ещё вопрос, Лев Маркович, — из визита к Друбичу я захотел выжать всё, что только можно. — Василий Гуров, младший сын Захара Модестовича, крайне непочтительно повёл себя по отношению к отцу после его второй женитьбы. Даже на похороны не прибыл, отговорившись занятостью по службе, хотя полковой командир наверняка бы его отпустил. Если Фёдор Захарович подаст в суд иск о лишении младшего брата наследства, насколько успешным могло бы стать такое?
— О полном лишении Василия Захаровича наследства и речи быть не может, — сразу же ответил Друбич. — А вот насколько сильно суд урежет его долю, будет зависеть как от мастерства поверенного, — при этих словах он плотоядно усмехнулся, — так и от представленных суду доказательств сыновней непочтительности.
Покинув сей оплот крючкотворства и казуистики, я с невольным восхищением признал, что в названных занятиях Лев Маркович Друбич показал себя настоящим мастером. Одной фразой и себя, любимого, подал в благоприятном свете (а на чьё же ещё мастерство он намекал, как не на своё?), и в огород Фёдора и Ольги Гуровых хороший такой кирпич закинул. Теперь Борис Григорьевич вцепится в них, так уж вцепится. М-да, не позавидуешь, ох и не позавидуешь…
…Визит к Погореловым заранее представлялся мне бесполезным, и никакого особого толка от него я не ждал. Поначалу всё шло к подтверждению этого моего представления — старший Погорелов так пока и продолжал пребывать в благостном расположении духа из-за снятия подозрений с сына, его супруга и дети не вспомнили ничего нового о своём пребывании у Гуровых, но когда мне удалось-таки отговориться от приглашения к столу, сделав себе заметку, что с этаким гостеприимством Матвей Николаевич выберется из денежных затруднений ох как не скоро, но взамен пришлось поучаствовать в скромном чаепитии, мои предчувствия с ожиданиями оказались изрядно поколеблены. Попалось мне нечто интересное, попалось. Пока мы пили чай и беседовали на отвлечённые темы, я обратил внимание на некоторую натянутость отношений в семье. Присмотревшись к поведению Погореловых, я пришёл к выводу, что и Матвей Николаевич, и Анна Модестовна, и в особенности Николай Матвеевич явно имеют какие-то претензии к Елизавете Матвеевне, да и сама она, судя по всему, чувствует себя в чём-то перед всеми ними виноватой. Нет, в жизни каждой семьи могут случиться некие неблаговидные события, и ничего такого уж страшного в том нет, но… Трое из четверых Погореловых проходят свидетелями по делу об отравлении, а один из них не так давно был и подозреваемым, так что любое нестроение именно в этой семье представляло определённый интерес и для розыска. Вот только вряд ли Погореловы захотят делиться со мной семейными неладами, а если их возьмёт в оборот Шаболдин, Матвей Николаевич наверняка попытается пристава укоротить, обратившись к царевичу Леониду. Да и пускай пытается, найдётся у меня противоядие и на такое, но стоит ли вообще вовлекать сюда Шаболдина с его положением государева человека? Придётся, пожалуй, поговорить с Леонидом самому.
[1] См. роман «Царская служба»
Глава 13. Пути прогресса
Как хорошо известно людям военным, за каждым подвигом должна неукоснительно следовать награда, чтобы и самому герою охоту к совершению новых достославных деяний не отбивать, и у других воинов возбуждать ревность к службе и желание превзойти награждённого героя или хотя бы оному уподобиться. Подумав, я решил признать мои пешие переходы от своего дома к Гуровым, затем оттуда к Друбичу и после от
