Дорога на Компьен - Виктория Холт

— Итак, отче, я узнал, у вас есть теперь новая послушница?

— Да, монсеньор.

— И вы должны очистить ее и сделать из нее достойную женщину?

— Таково ее желание. Дофин рассмеялся:

— Отче, вы превратитесь в посмешище, если даруете ей отпущение грехов, а она будет жить по-прежнему. — Монсеньор, я слыхал, что теперь она ведет себя достойно, она отказалась от плотских утех, и осталась для короля всего лишь другом.

— Значит, вы готовы подружиться с особой, которая всегда была злейшим врагом иезуитов?

— Но если ее раскаяние истинно...

— Раскаяние! — вскричал дофин. — Ах, святой отец, где ваш здравый смысл? Неужели вы не знаете, что означает эта демонстрация благочестия? Да она из кожи вон лезет, чтобы заключить союз с Марией Терезией. И еще сильнее, чем прежде, жаждет подорвать влияние иезуитов.

Отец де Саси поклонился. Теперь он понимал, что если он даст маркизе то, о чем она просила, он смертельно обидит дофина. А после поражения из-за буллы «Unigenitus» иезуиты очень нуждались в его поддержке. И когда он станет королем, положение иезуитов в стране станет еще лучше.

Следовательно, дофина обижать нельзя ни в коем случае.

Отец де Саси поклонился маркизе:

— Мадам, с глубочайшим сожалением должен сообщить, что помочь вам я не в силах. Перед тем, как я смогу отпустить вам грехи, вы сами должны предпринять некоторые шаги.

Маркиза улыбнулась:

— Но, отче мой, я уже сделала этот шаг. Я призналась в грехах и попросила о прощении. И готова вести самую добродетельную жизнь.

— Мадам, достичь вашей цели вы можете только одним способом.

— Но я вас не понимаю. Я уже...

— Нет, мадам, церковь желает, чтобы вы продемонстрировали свое раскаяние перед всем светом. Только так вы сможете получить прощение.

— И что ж это за способ?

— Вы должны покинуть двор, отречься от своего сегодняшнего положения, вернуться к мужу, которого вы оставили ради Версаля, и жить в ним в покое и тиши.

Это был тот редкий случай, когда маркиза действительно потеряла всяческое терпение.

— Теперь, мсье, я вижу, что вы настоящий иезуит!

— Да, мадам, я иезуит, и вы прекрасно знали об этом, когда призывали меня к себе.

— Иезуит! — вскричала маркиза. — Вы наслаждаетесь своей властью надо мной... Или полагаете, что у вас есть эта власть. Ваше общество спит и видит, что я оставлю двор. А теперь позвольте сказать вам, мсье иезуит, следующее: по своей собственной воле я двор никогда не покину. Да, я могла бы уехать, если б это могло доставить удовольствие Его Величеству, но вашим иезуитам я удовольствия доставлять не собираюсь. Вы забыли, что власти у меня при дворе столько же — если не больше — сколько у вашего общества. Вот почему с вашей стороны весьма глупо пытаться диктовать мне вашу волю.

— Мадам, я всего лишь назвал вам цену вашего спасения.

— А я всего лишь попросила вас избавить меня от вашего общества.

Отец де Саси немедленно удалился. А здравый смысл маркизы охладил ее гнев.

Какой смысл злиться на этого человека? Все, что ей надо, — найти священника, который действительно выслушает ее исповедь и без всяких дополнительных условий отпустит ей грехи. Это совсем не трудно.

А свое благочестие маркиза продемонстрировала весьма простым образом: дала средства на сооружение галереи в прибежище аристократических грешников — в монастыре на Вандомской площади.

Теперь между Марией Терезией и маркизой де Помпадур никаких барьеров в виде совестливости императрицы не существовало. И императрица вполне могла вступить в переговоры с той дамой, которую за глаза все называли первым министром Франции.

В мае 1756 года Мария Терезия подписала первый Версальский договор. В то же время Фридрих Прусский заключил антифранцузский союз с Георгом Вторым. Франции, которая уже воевала с Англией, грозила война на двух фронтах. А Фридрих без предупреждения вторгся в Саксонию — это была прямая атака на Марию Терезию.

Основные европейские государства вышли на позицию — начиналась Семилетняя война.

В эти дни жену дофина терзала печаль. Она была очень несчастна.

Отец ее стал жертвой войны, и когда прусские войска подошли к Дрездену, сбежал в Варшаву, оставив ее мать вести переговоры с эмиссарами прусского короля.

Уже одно это было достаточным ударом, но ей предстоял удар еще более ошеломляющий.

Наверное, она последняя при дворе узнала об измене мужа. Случилось то, чего она боялась больше всего. Он полюбил другую женщину, действительно полюбил, по собственной воле, а не потому, что этого требовали государственная необходимость и долг. Полюбил просто потому, что эта женщина его очаровала, и он не смог противиться. Настроение дофина менялось постоянно — то он бывал весел и возбужден, то пребывал в черной тоске.

Порою он просто обволакивал ее лаской и нежностью, называл ее «моей миленькой Марией Жозефиной», припоминая те времена, когда она, рискуя собою, спасала его от смертельной болезни. И тогда она вынуждена была буквально спасаться бегством — она ужасно боялась расплакаться и начать умолять его оставить ту женщину.

А на следующий день он в раздражении расхаживал по ее апартаментам, почти что говоря ей: глупо с вашей стороны так страдать, потому что любовницы есть у всех.

Ее придворные дамы лишь философски качали головами. До недавних пор дофин был ей верен, и это замечательно, но пусть она вспомнит хоть какую-нибудь женщину, чей муж за всю жизнь имел всего лишь одну любовницу?

Она же думала, что одна любовница причиняет не меньше страданий, чем десять, может быть, это еще тяжелее. Вот если бы он был таким, как его отец, думала она, я бы привыкла к его неверности.

Узнав о том, что случилось, королева старалась проводить со своей невесткой как можно больше времени.

Она прекрасно помнила те дни, когда ей стало известно об истории с мадам де Майи.

Бедная Мария Жозефина, страдала, когда-то Мария Лещинская.

Жена дофина пришла к королеве, и та отпустила своих дам. Они просто посидят вдвоем, Мария Жозефина устроится у ног королевы, положит голову ей на колени, и королева будет тихо гладить ее волосы...

— Поплачьте, если вам хочется, дочь моя, — сказала как-то раз королева, — ваших слез никто, кроме меня, не увидит. Порою неплохо и поплакать — слезы смывают горечь.

И та плакала до полного изнеможения, а потом долго сидела с королевой.

— Это пройдет, — говорила Мария Лещинская, — это всегда проходит.

— Но я не думала, что такое случится... с нами. Мы же совсем другие.