Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ) - Манилова Ольга

Толкается языком в рот и раскачивает ее поцелуем, размазывая помаду на половину лица. Приходится держаться за него крепко-крепко.

— Можешь не снимать, — указывает он головой на платье, — буду представлять как твои соски трутся о ткань. Ночью уже покажешь.

— Мы опоздаем, дурак, и все из-за твоей наглости!

— Опоздаем ли мы, — голос вибрацией проходится по бьющейся пульсом жилке у нее на шее, — зависит только от тебя.

Поэтому прямо перед ужином, ловким рывком он усаживает ее на себя и Кира беспомощно задыхается, кончая и кончая.

Сначала одновременно на его члене и под натиранием цепкой, расчетливой ладони. Кира двигается на нем, а он наблюдает, касаясь пальцами лишь самой чувствительной точки тела.

— Блядь, я не мазохист все-таки, — хрипит он. — В следующий раз голой будешь.

Затем, когда обессиленная от дрожи и скачки девушка уже не в состоянии регулярно двигать бедрами, Роман насаживает ее прытким ритмом дальше, вхождение за вхождение оборачивающимся остервенением.

— Рома, — жалуется она, — ты же… ты уже своего почти добился…

— Еще, — просит он, — еще. Кончи еще раз, ну же.

— Я не могу, — шмыгает она носом, — я не могу, только если…

Она сама себя трогает, и Карелин резко поднимается, врываясь толчком за толчком в хлюпающую щелку еще быстрее. Их губы сходятся и расходятся прикосновением; он прикусывает мякоть ее рта, когда она пытается посмотреть вниз на собственную ладонь.

— Держи меня. Держи меня!

— Чем я, по-твоему, занимаюсь?!

Он протяжно дышит ей в лицо, когда оба кончают. Затем пытается наказать скрытые под платьем соски захватом рта. Возмущению Киры нет предела — ткань теперь вся в слюнях.

— Сдадим в химчистку, как вернемся из ресторана. Давай, перекрась помаду, и пошли.

Кира ударяет его подушкой со всей силы и он мужественно выдерживает нападение египетским хлопком.

Она даже не поправляет платье до конца, бросаясь к зеркалу в поисках салфетки и тюбика.

— Что ты наделал, я теперь как пугало пойду! И мне нужно в ванную!

Он обнимает ее сзади, заглядывая в зеркало, и единственная причина, по которой Кира не отбивается — это открытая помада между пальцами, которой она в тот момент и пользуется.

— Никто не увидит под платьем следов и часок можно потерпеть.

— Не тебе ходить грязным, так что придержи свое мнение при себе, умник, — ворчит она, выискивая в ящиках салфетки. Роман даже услужливо опускает сзади подол темно-зеленой ткани до конца, отчего Кира чуть ли не скалится на виновника ее растрепанного вида. Конечно же, успел облапать и ягодицы.

— Четыре минуты еще есть. Плюс пять-семь минут они продержат резерв.

— Прекрасно, — пыхтит она, — ладно, пошли уж. И веди себя прилично в ресторане, Карелин.

В скромном зале французского шеф-повара, с плохим освещением и невнятным убранством, Роман ведет себя почти безупречно. Только лишь на одну минуту превращается в варвара, недовольно хмурясь, когда Кира улыбается официанту, а тот лыбится в ответ.

Но сдерживается, и Кира награждает его почти что невинным взглядом: запрокидывает голову, отпивая вина, и проводит пальцами по шее. Будто изнывает от жары.

Потом сама смущается своему нелепому плутовству. Но заметно, что Карелин не может злиться после такого.

Она выпивает слишком много. Когда они покидают ресторан, играется пальцами запрокинутой ей на плечо руки.

Навеселе рассказывает, как написала позорный реферат в девятом классе, перепутав все исторические события и на эмоциях назвала препода «неандертальцем».

Один раз он даже широко улыбается, рассматривая быстро меняющуюся мимику на румяном от вина лица.

Убеждения Романа в том, что им теперь надо прогуляться по вечернему городу, заканчиваются тем, что администратор гостиницы протягивает девушке бежевые мокасины — словно у них там склад сменной обуви для каждой гостьи, которая после мишленовского ресторана решает прогуляться по выщербленным мостовым Рима.

Карелину же администратор перечисляет какие лавки еще открыты и где найти ночной базар.

Он покупает ей соломенную шляпу на пересечении трех неспящих улиц, несмотря на пылкие протесты.

Кире изначально приглянулись две вишенки, игриво свисающие с небесного цвета ленты, обвивающей весьма неприглядного вида шляпу.

Когда он грозится выкинуть шляпу в Тибр — потому что девушка отказывает забрать покупку из его рук, — она прижимает покупку к груди с обиженным выражением лица на хорошеньком личике. Карелин убедителен в любых угрозах.

Он действительно подходит с шляпой прямо к воде. И Кире приходится чуть ли не прыгать вокруг него, спасая солому и вишенки от утопления.

Затем они читают вслух каждую табличку на старинных домах, встречающихся на пути, и скупают слишком много сувениров для Петра.

По дороге в отель такси едет так медленно, словно итальянец даже не нажимает на педаль газа, а надеется, что машина сама как-нибудь докатится.

Прижимая Киру щекой к своему носу, Карелин глухо проговаривает негромким голосом:

— Когда я не знал, что сделать, это потому что у меня никого не осталось. Меня обвинили в том, что я не делал. И я стал тем, кем они меня считают. Только хуже. А значит, сильнее.

Она рассматривает широкую ладонь в своей, поглаживая подушечки пальцев гладкой стороной ногтей.

Неуклюже прикасается к краешку его рта с закрытыми глазами.

— Я бы тебе поверила.

— Может быть, — разглядывает он запрокинутое лицо.

Роман забирает у нее соломенную шляпку, чтобы прикрыть их лица, когда он целует Киру глубоко и нежно.

Глава 17 Карелин

Ему сначала вовсе не нравится чем канитель с Долинском постепенно оборачивается, но слишком плевать. Утрясется как-нибудь.

Лешей сразу вынюхивает, как переполошились столичные и кузнецовские после устроенного Брусом набега в пограничном городе.

Давненько такого не было, толерантные времена на дворе, епта.

Никто никого даже не вырезал той Длинной Ночью Пушек с Глушителями.

Молодчиков, напавших на Тимура и ударивших Киру, Брус собственноручно отправил в больницу. Но в последствии возникшего конфликта и ультиматума от группировки Карелина, глава долинских застрелился.

Триггерит его это на несколько часов. Только и представляет: пистолет, пуля, голова. Пистолет, пуля, голова. Опять.

Сан Сергеевич, когда-то еще пацаном работавший на Солдата, отправляется к Кулаку оповещать: о том, что повод для разборок был, повод — серьезный, и что никаких переделов и в помине нет. Что не зарится Брус на новые территории.

Недовольный отправляется, но се ля ви, твою мать.

— Пиздец, — заявляет Лешей. — Как мандавошки, сразу зачесались все. Ничем хорошим это не закончится. Нужно думать, Рома.

Точно так же он говорил, когда Сан Сергеевич предлагал вообще ничего не делать с долинскими. На то Лешей и пашет замом. Мастер джедай Самый Худший Сценарий Еще Впереди.

Еще приходится думать куда деть большую часть пограничных пацанов — теперь бесхозных — но решать пертурбации уже не Роману.

Он дает право заму и Сан Сергеевичу поделить молодчиков по договоренности с Кулаком и кузнецовскими.

— С кузнецовскими поцами разговаривать пусть кто-нибудь помоложе шляется, — ворчит Сан Сергеевич, потирая мясистый нос. — Я здесь вам не Труффальдино мать вашу из Бергамо.

На удивление, Кира сносно переносит приставленную охрану. Причина, скорее всего, кроется в результате разборок в Долинске, которые не превратились в резню.

О суициде главного никто из СМИ не пишет, а Карелин решает не посвящать ее в подробности.

Малодушно, но эффективно.

Если спросит прямо — лгать не будет.

Но она мало что спрашивает прямо. Присматривается к нему после откровений в Риме, и он благодарен за ненастойчивость. Хоть последнее и вряд ли продиктовано заботой о нем самом.

— А почему они были бесхозными? — как-то раз спрашивает она. Мыслями же парит далеко за пределами разговора.