Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ) - Манилова Ольга

— Что ты будешь?

Он набирает две кнопки на трубке.

— Закажи салатов каких-то, — она старается утихомирить вздохи, но ненасытность блуждающей по грудям руки совсем не помогает, — там паста есть какая-то с грибами. И холодное попить.

Заказывает в три раза больше. Разговаривая с портье, дразнит соски и ареолы, играясь ними, но неотрывно смотрит ей в лицо.

— Оставьте возле номера и постучите, — распоряжается Карелин напоследок. — Обслуживания не надо.

Он берет ее сзади, пока готовится обед. Кира изнывает от жары и безжалостного напора любовника, хотя в номере включено кондиционирование.

Он размазывает ее пот по своему телу: то опуская девушку на четвереньки, то притягивая к торсу спиной. Теребит соски одной рукой так нежно, что она срывается на крики — контраст с ровными, жесткими насаживаниями сзади невыносим.

Шепчет десяток откровений, как только удается дотянуться до разрумяневшегося лица. Что он с ней сделает потом, и что она с ним сейчас делает. Что глупое животное он. Что ему досталась самая сладкая хозяйка на свете. Что она должна сказать ему все, что она хочет, попросить все, что ей нужно.

Иногда он скатывается к глухому рокоту, а затем и вовсе перестает контролировать громкость рыков. Кира хнычет, пытаясь спрятать лицо в ладонях, когда он вырывает у нее ребром ладони второй оргазм.

Тело рвется вторить во всем маяющемуся, непослушному сердцу — быть ближе, только бы быть ближе, как угодно.

После он натягивает лишь брюки, чтобы втащить тележку с блюдами и напитками в номер, а затем — и на террасу.

Кира завязывает простынь вокруг себя потуже, и намеревается посетить ванную, но Карелин утаскивает девушку к столу на открытом воздухе.

Кое-как оттирает лицо от пота и приводит в порядок волосы она уже сидя у него на одной ноге.

— Я забронировал ужин в ресторане, это соседний дом практически. Через три часа где-то.

— Хорошо, что недалеко, значит, доковыляю в туфлях на шпильке.

— Хочешь быть высокой, как я?

— Это вряд ли, — она улыбается. — Туфли выгулять некуда больше.

Рома ест рубленный стейк прямо руками.

— Номер небольшой, но это самая широкая терраса в этом районе. Хотел только ее.

По правую руку от них — два просторных шейзлонга, с коваными ножками, и несколько цветастых кресел возле пятнистого дивана-кушетки.

Кире становится еще жарче от догадки для чего ему приглянулась такая терраса. Смущение изливается пылом на лице, когда она думает, что его-то выбор мог быть совершенно невинным, а вот она превращается в похотливого суккуба.

Он небрежно вытирает рот салфеткой, и прикасается губами к ее скуле, замирая так на несколько секунд. Затем негромко проговаривает возле уха:

— Да, я планировал отодрать тебя на том диване. Чтобы ты не знала, куда деть свои крики. Но такими темпами мы туда не доберемся.

Кира делает вид, что занята непринужденным поглощением зеленой пасты. Хорошо, что его рука непоколебимо удерживает всю ее, сидящую между широко расставленных ног.

— Я начинаю понимать, зачем ты так рвался заграницу.

— И это тоже, — кивает Карелин. — Завтра погуляем, в музей сходим.

Ее, наверно, никогда не перестанет удивлять насколько Брус расчетливый на самом деле. Обстоятельства связали их таким узлом, что ему пока удавалось редко проявить эту часть себя. Каждый раз когда она наблюдает тень его расчетливости и цинизма — мозг вскипает от противоречия.

— Ты читала, Сарковский слил утром чернуху на Бездомного? Он никогда не выиграет выборы и не заполучит, кстати, тендер на запасы лития, но он уничтожил Бездомного на ближайшие три года.

— Бездомного тяжело утопить, — пожимает плечами она, и тянется к салату с креветками, — а тендер Сарковский тоже что ли хочет получить?

Удивление от его инициативы заговорить о новостях она тщательно скрывает. Приятно поболтать с кем-то о вещах, на обдумывание которых тратишь часы в одиночестве. Тем более, у Карелина наверняка всегда есть инсайды и сплетни.

— Увидишь. Он его утопил. И тендер этот дебил получит.

— Что, не любишь шумного Сарковского? — усмехается Кира.

— Дебил он и есть дебил. И с литием оба эти шарлатаны ничего путного сделать не смогут. Воруют и спускают на хуйню.

Она вздыхает:

— Да, с литием — это будет ужас, наверное. Не бездонный запас. Единственный у нас. Достанется действительно дебилам.

— Я лечу в Гонконг через три недели. На закрытую конференцию инвестиционного банка. Ты ведь говоришь на инглише. Полетели со мной?

— Карелин, если ты спрашиваешь только из вежливости, то я не собираюсь отказываться от поездки в Гонконг ни за что на свете. Но что я буду делать на конференции? — Кира смеется.

— Я никогда ничего не спрашиваю из вежливости. — Он быстро отпивает воды и предлагает стакан девушке. — Познакомишься с людьми. Там их будет мало, но все важные павлины. Банк меня обхаживает в последнее время, надеются, что переведу еще денег в оборот, и будут они стелиться перед тобой барвинком.

Она столь продолжительно смотрит на мужчину, не говоря ни слова, что Роман касается большим пальцем ее щеки.

— Что такое, что я сказал?

— Зачем… зачем ты занимаешься всем этим, зачем ты занимаешься все тем, чем занимаешься… если у тебя такой легкий, легальный выход… да на все остальное. Что угодно.

— А ты как думаешь, милая? — серьезно спрашивает Роман и целует засос на изгибе шеи.

— Я понятия не имею. Я… Это загадка для меня.

— Может, я — аморальный урод? Которому нужно уничтожать людей.

Он зализывает другой засос, медленно выдыхая в ключицу. Внимательно наблюдает, как мурашками покрывается девичья кожа.

— Нет, это не причина, по которой ты в этом всем.

— Да, это не причина. Потому что причин много. Ты ведь наверняка прочитала про Солдата, моего деда?

— И это ничего не объясняет. Вы с дедом… были близки?

— Не особо, — ухмыляется Роман, — но по сравнению… можно и так сказать. Что были близки. Когда я не знал, что сделать — я сделал, как сделал бы дед.

— Когда… когда ты не знал, что сделать, Рома? — она проводит по чернявым волосам пальцами, осторожно и бережно.

Словно затягивая шелковый стежок, он проводит языком по линии ее подбородка, поднимаясь к ушку. Затем имитирует дразнящее движение — только уже рукой по груди, не доходя до намотанного узла простыни. Его будто самого поражает твердеющий под пальцами сосок, и он судорожно сжимает всю грудку в пятерне.

— Ты все время, — заикается Кира, отстраняясь лишь частично, — это делаешь. Как только заходит разговор, который ты не хочешь продолжать, ты дуришь мне голову сексом и… всем остальным.

— Да. — Смотрит ей в глаза, но грудь не отпускает. — Кира, ты — единственная женщина на свете, способная так отвлечься от чего-то какой-то там перспективой секса со мной. По загадочной причине твое тело хочет меня. Ты меня всего уже сожрала, уничтожила, глазищами своими. Я не знаю, как ты это делаешь. Но я всегда буду позволять тебе, ведь ты не специально. Ты сама не понимаешь этого. Тебе сколько, двадцать пять будет? Не хочу казаться конченным мудаком, но мне повезло, что у тебя мало опыта, иначе… Иначе пришлось сказать бы для красного словца, что стал я криминальным уродом, лишь чтобы через двадцать лет дать тебе пистолет — пристрелить меня. До такого бы ты довела меня, будь у тебя опыт.

Она пытается встать, но Карелин удерживает ее.

— Что ты вообще… что ты вообще говоришь? Единственная женщина в мире? Карелин, ты либо лжешь, либо не знаю, что с тобой такое. Ты — привлекательный мужчина. Да у тебя… и без денег и без власти полно было бы согласных женщин.

— Ага, согласных. — Он искренне смеется и отпивает еще воды. — Так говоришь, будто я чего-то не знаю и будто у меня не было женщин. Ты даже половину не поняла из сказанного. Просто согласные телки — это меня не колышет давно. Я понятия не имел, что возможно…

— Можешь не отвечать на мои вопросы про деда и прочее, — старается говорить спокойно Кира, — это твое право. Скажи об этом прямо. Не нужно меня в… дурочку превращать.