В крови - Юсиф Чеменземинли

Сразу за Аскераном Мамед–беку и его людям пришлось придержать коней, — все дороги и тропы забиты были толпами беженцев, отарами скота… Когда конники подъезжали к Караагачу, какой–то белобородый старик бросился к Мамед–беку и упал в ноги его коню.

— Ага, спаси! Двух дочерей увели…

— Откуда ты? — взволнованно спросил Мамед–бек.

— Из Барды мы. Сожгли Барду! Всю как есть сожгли!..

Мамед–бек молча тронул коня. Он думал сейчас о женах, оставшихся в Кягризли. В Агдаме их встречала целая толпа: старшина привел всех жителей Кягризли. Мамед–бек проводил Айшу и Хуру до Караагача, а сам вернулся к отряду… Как–то они там?..

Вздымая облака пыли, конники Мамед–бека скакали к Барде. Пустые, брошенные деревни, поля, распаханные лишь наполовину…

Авангард Фатали–хана — человек пятьдесят — встретился им у Карванда. Всадники ехали не спеша, шагом. Позади вели верблюда, нагруженного пушкой. Мамед–бек отвел своих людей в ущелье, приказал спешиться, залечь в гранатовой рощице. Враги приближались. Уже можно было различить голоса. Минута–другая, и меж кустов засвистели пули. Первая сразила пушкаря — он кубарем скатился с верблюда, — остальные бросились врассыпную.

— По коням! — крикнул Мамед–бек, вскидывая на плечо ружье.

С саблями наголо, мчались они, преследуя врага. Мамед–бек догнал одного и сзади, со спины, рубанул шашкой по шее. Кровь брызнула фонтаном, заливая седло и сбрую… Словно подрубленное дерево, всадник повалился на бок; левая нога его зацепилась за стремя, конь ускакал, волоча по земле хозяина…

Вдалеке облаком заклубилась пыль. Мамед–бек поднялся на холм и, прикрыв ладонью глаза, стал внимательно всматриваться.

— Ребята, — сказал он нукерам. — Подходят основные силы, видите? Сдается мне, что впереди сам Фатали–хан… Делать нам здесь больше нечего, будем отходить в горы. Возьмем побольше людей: попробуем ударить с тыла!

Ибрагим–хан со свитой все еще оставался в Аскеране. Согласно донесениям лазутчиков, объединенные силы Фатали–хана и Гаджи — Абдылькадыра достигают десяти тысяч человек; у неприятеля имеются также четыре медные пушки.

Хан собрал в своем шатре совет, обсудили положение. Было решено: отходить в горы, большие надежды Ибрагим–хан возлагал на Мамедгасана; с помощью Омар–хана Мамедгасан должен был собрать силы и ударить по южному флангу Фатали–хана.

Над Агдамом висели облака пыли — свидетельство того, что войска Фатали–хана уже достигли Агдама. Ибрагим–хан верхом на коне сам объехал окопы; появление Фатали–хана ожидалось с часу на час. Однако шли дни, а противники не показывались. Ночью в Агдам посланы были конные разведчики. Они привезли известие, что Фатали–хан покинул Агдам и повернул к Араксу.

11

Сафар отлеживался после ранения; Телли и Гюльназ же отходили от его постели. Лекарь только что сменил повязку, раненому полегчало, он сидел в постели, откинувшись на подушки, веселый и словоохотливый.

— Ну, как, Гюльназ, — спросил он, — кончили?

— Нет, братец, — зардевшись, ответила девушка, — еще не управились, денька через три кончим.

Сафар засмеялся.

— А вы с Телли неплохой заработок нашли. Ты денежки тоже припрятываешь от отца, как Телли от меня.

Гюльназ вопросительно взглянула на подругу: «Что это он?»

Вошла тетя Перзад, и Сафар прекратил свои насмешки. Соседка поздоровалась, спросила Сафара, не полегчало ли.

— Спасибо, тетя Перзад. На лад идет дело. Вчера нога меня замучила — сил никаких не было, теперь вроде ничего…

Перзад склонилась к Телли, зашептала ей что–то на ухо, верно опять хотела одолжить съестного…

— Тетя Перзад! — мягко улыбнувшись, сказала Телли. — Не успеешь ты сварить, ведь уже полдень скоро, одолеют тебя ребятишки! Лучше веди их сюда, вместе и пообедаем, я бозбаш уже заправила! И Сафару веселее будет; посидим — поболтаем.

Сначала Перзад вроде застеснялась, стала отказываться, но видя, что приглашают от чистого сердца, согласилась.

— Ты мне тогда хоть хлебца дай, — шепнула она

Телли, — усмирю малость своих огольцов, чтоб до обеда–то дотерпели…

Телли достала из кадки большой, испеченный в тендире чурек, отдала соседке.

Когда отзвучал полуденный азан, Телли собрала, обедать. Перзад привела малышей. Принялись за еду. Покрошили в бозбаш чурек, съели, взялись за мясо… Вдруг на пороге показался оборванный, заросший волосами человек. Некоторое время все удивленно смотрели на незнакомца, потом ахнули все разом:

— Аллахкулу!

Да, это был он, муж Перзад, безвестно пропавший несколько месяцев назад.

Аллахкулу долго плакал, прижимал к себе детей. Когда слезы радости были выплаканы, нежданного гостя отвели во двор и дали ему помыться. Теперь обе семьи были в сборе, Кязым с женой тоже пришел — все расселись вокруг скатерти.

— Ну, милый, — сказал Кязым, поздоровавшись с другом, — от тебя только кожа да кости остались! Как говорится, легких денег искал, и котомку промотал!

— Святая правда! — согласился Аллахкулу, старательно обтирая тарелку кусочком чурека. — Все в точности так и получилось!..

Телли и Гюльназ убрали скатерть, подали чай.

Стояла жара, и хотя окна были распахнуты, в тесной комнатке не чувствовалось ни малейшего ветерка: все сидели потные, истомленные зноем, но деваться было некуда. Внезапно разразившаяся война не дала Сафару достроить терраску, а молодые саженцы во дворе еще не давали тени.

— Ну, ладно, Аллахкулу, — облокотившись на подоконник, с усмешкой обратился к гостю Кязым, — гостинцев мы так и быть не требуем, бог с тобой, — но расскажи хоть, где побывал, где тебя носило столько месяцев?

— Значит так, — неторопливо начал Аллахкулу, — приехал я в Тифлис. Сначала все получилось складно. Продал русским пару ковриков, еще кое–какую мелочь… Вижу, идет дело, закупил в окрестностях ячменя, привез, опять заработал кое–что. Ну, думаю, если так дальше пойдет, я и дом в Тифлисе куплю, семью перевезу. И что ты думаешь — купил! Закупил еще кое–что по мелочам, пристал к одному каравану — сюда ехать. И вдруг — такая незадача — нападают на наш караван разбойники–лезгины»

Взволнованный воспоминанием, Аллахкулу поднес к губам пиалу, отхлебнул, помолчал немного…

— Обстреляли они наш караван; кого убили, а кому руки за спину, и перед собой погнали; груз весь, конечно, забрали.

Привели нас куда–то, смотрю окружают нас покупатели… Какой–то купец и меня сторговал. Загнали нас в лачугу, дали по куску хлеба, воды… На другой день погнали куда–то. Два дня шли, сторожили нас всадники. На третий день откуда ни возьмись — налетают какие–то кочевники, стрельба, суматоха, перемешалось все. Мы видим такое дело, руки друг другу кое–как распутали и дали тягу! Потом уж узнал я, что гнали нас в Турцию… Одним словом, сбежали… Стали домой пробираться. Бродили, бродили без воды, без пищи. Набрели на кочевье… Ну, думаю, будь что будет, пойду туда. Пришел к ним, а это, оказывается, наши, в Карабах из Казаха пробираются… Вот так с ними и добрался до дому, дай бог им здоровья…

— Да, не иначе, мир с места стронулся!.. — Кязым сокрушенно покачал головой. — Дай бог, чтоб добром все кончилось!..

Аллахкулу единым духом осушил свою пиалу, и снова протянул ее Телли:

— Нацеди–ка еще, доченька, дай бог тебе счастья.

Но Аллахкулу еще не кончил свой рассказ. Он должен был выложить все, что узнал, что видел и слышал в Тифлисе — без этого не было ему покоя.

Приняв от Телли пиалу с горячим чаем, он поставил её на подоконник, рваным рукавом вытер со лба пот…

— Хуже всего сейчас, говорят, в Дагестане. Оттуда бежал один человек, так он толкует, будто объявился в горах один человек по имени Шейх Мансур, к джахаду горцев призвал, к священной войне… Большое, говорят, войско против русских двинул… Сам–то он чабаном был, а сейчас вроде глава всего народа, именем его люди клянутся… Да, прав ты был, Кязым, что отговаривал меня. Честно тебе скажу, умнейший ты мужик. Ведь чуть не пропал я, не раз от смерти на волосок был!

Кязым усмехнулся.

— Да, сосед, упрям ты! Бывало, твердишь тебе: «Не лезь ты в эти дела, знай, сверчок, свой шесток!» — а ты только посмеиваешься!.. Не по себе ношу взял, Аллахкулу. Ну, да ладно, после драки кулаками не машут!

Уцелел, и то слава богу. Хочешь жив быть, опусти голову, смирись с бедностью, ребятишек своих расти. Не зря, видно, сказано: «Ты у бога сирота, так и спи комочком!» Больше, видно, ничего не придумаешь!

Но и на этом беседа не кончилась. Сафар стал рассказывать о себе, о том, что довелось пережить. Потолковали о семейных делах, о хозяйстве. Аллахкулу от души благодарил Кязыма и Сафара, что заботились, не забывали его семью.

— Да я, правду сказать, и не особо о них тревожился, знал, что не с чужими остались. Как говорится, хлеб–соль вместе ели и после смерти рядом лежать!