Цена обольщения - Лесия Корнуолл

Синджон поймал Эвелин.

На ней не было накидки, а лицо казалось белым, точно мел, на фоне лиловых теней.

Она тихо вскрикнула, когда Синджон прижал ее к себе. Точно так же вскрикнула жена Д’Аграмана, оказавшись в объятиях мужа. Вся ее смелость улетучилась, едва только Крейтон скрылся из виду. Слезы и кровь пропитали мундир полковника, но он крепко прижимал жену к себе и лишь потом осмотрел раны, нанесенные негодяем Крейтоном, и нежно провел по каждой из них пальцем.

Вздрогнув, Синджон прогнал воспоминания, а потом взял Эвелин за подбородок и заглянул ей в лицо. На ней не было ран, лишь в глазах блестели слезы и читался страх. Он вновь притянул ее к себе, прижал к груди, прогоняя прочь тревоги и давая время успокоиться.

— Со мной все в порядке, — пробормотала Эвелин, совсем как жена Д’Аграмана, но не отстранилась, не высвободилась из объятий.

Синджон ощутил, как по ее телу пробежала дрожь.

— Нет, не в порядке.

Он огляделся по сторонам в попытке понять, что же так напугало его госпожу, но не увидел ничего особенного, кроме нескольких грумов, с интересом наблюдавших за происходящим. Желудок Синджона сжался. Любопытные слуги тоже опасны. Он даже представил, что будут обсуждать завтра в каждой гостиной Лондона.

Синджон тотчас же отошел назад, не обратив внимания на протест Эвелин, взял ее за руку и повел к экипажу.

Завидев их, кучер тотчас же взобрался на козлы, взял в руки поводья и вопросительно посмотрел на Синджона.

Однако Синджон не удостоил его ответом и помог Эвелин подняться в экипаж. Опустившись на край сиденья, она умоляюще взглянула на лакея. В это мгновение ее зеленые глаза казались двумя огромными влажными озерами.

Синджон с мгновение колебался. Лакей захлопнул бы дверь и занял свое место на запятках, дав госпоже возможность побыть в одиночестве и сделав вид, что не заметил ее слез.

Однако Синджону было небезразлично, что происходит с Эвелин.

Он посмотрел на кучера и приказал:

— Домой.

Эвелин не стала сопротивляться, когда он опустился на сиденье рядом с ней и вновь заключил ее в объятия.

Экипаж тронулся с места, и Синджон услышал, как Эвелин шмыгнула носом. Он вложил ей в руку свой носовой платок и сжал ее пальцы, словно она была ребенком. После этого Синджон выглянул в окно и внимательно оглядел тротуар. За ними никто не следил.

Даже нападение в парке не заставило Эвелин расплакаться, а вот бал в Лондоне оказался гораздо более опасным местом. Женщины — самые жестокие существа на свете, и чем благороднее порода, тем ужаснее животное. Синджону и раньше доводилось видеть, как леди покидала бал в слезах, а ее обидчица торжествовала, гордясь остротой своего языка.

Мишени лучше, чем жена предателя Филиппа Реншо, не сыскать. Несмотря на видимое спокойствие и присутствие духа, едкое замечание могло оскорбить Эвелин также, как и любую другую женщину. И даже сильнее, если учесть, сколько ей пришлось пережить из-за предательства мужа.

— Расскажите, что случилось, — тихо попросил Синджон, вдохнув нежный аромат фиалок, исходящий от волос Эвелин.

Та долго не отвечала, и Синджон уже подумал, что Эвелин решила проявить твердость духа и оставить обиды при себе.

— Муж прислал мне записку. Или же это сделал кто-то другой, подписавшись его именем, — наконец произнесла Эвелин.

Брови Синджона удивленно взметнулись.

— Почерк не его, но записка очень личная — замечание относительно моего платья. А что, если он был на балу у моей сестры и наблюдал за мной?

Эвелин стоило большого труда заставить свой голос звучать спокойно.

— А может быть, кто-то пошутил, чтобы понаблюдать за вашей реакцией? — возразил Синджон, хотя и не знал, кто мог поступить столь жестоко.

Внезапно он вспомнил Уэстлейка. Вполне возможно, граф захотел заставить Эвелин запаниковать и выдать убежище своего мужа, бросившись к нему после получения записки. Синджона охватило острое чувство вины. Разве не за этим его самого подослали в дом Реншо?

— Вы его видели? — спросил он.

— Нет. Но тот француз в парке…

Синджон сомневался, что рана на лице француза затянулась настолько, чтобы тот мог позволить себе появиться на балу. И все же за Эвелин наблюдали.

В том числе и он сам.

Горло его сдавило так, что он вынужден был откашляться.

— Насколько я помню, напавшему на вас французу требовалось знамя, — напомнил он в надежде, что перепуганная Эвелин забудет об осторожности.

— Я помню, — ответила Эвелин. — Если бы вы не появились, если бы не… — Ее голос задрожал, и Синджон понял, что она вот-вот снова расплачется. — Я так устала, так устала все время бояться!

Эвелин дрожала, и Синджон крепче прижал ее к себе, чтобы согреть теплом своего тела. Мариэль Д’Аграман стояла, расправив плечи и сжав губы. Она не желала показать Крейтону своего страха. Чувство собственного достоинства прикрывало ее, точно плащ. Точно так же вела себя Эвелин на протяжении многих месяцев. Она не сдалась, не сломалась под тяжестью обрушившихся на нее проблем. Только в отличие от мадам Д’Аграман Эвелин некому было защитить и успокоить.

Кроме него, Синджона.

Он крепче обнял женщину, уткнувшись подбородком в ее затылок. Эвелин прильнула к нему со вздохом, прижалась лицом к его плечу и дала волю слезам.

Она чувствовала себя так уютно, так естественно в его объятиях. Синджон ощутил, как в его душе проснулось желание, и беззвучно выругался. Он говорил себе, что пытался успокоить Эвелин, как это сделал бы брат или отец, только здравый смысл не имел никакого влияния на ту часть его тела, которая желала плачущую рядом с ним спутницу. И кроме того, Эвелин была не его сестрой, а невероятно желанной женщиной. Синджон пытался унять свою своевольную плоть, но та отказывалась подчиняться.

И то, что они идеально подходили друг другу, ничуть не помогало. Эвелин перестала плакать и просто полулежала в объятиях Синджона, совершенно не осознавая своего влияния на него. Более того — она начала отрешенно водить указательным пальцем по его груди. Было щекотно и невероятно возбуждающе. Синджон заскрежетал зубами, попытался отстраниться, но Эвелин лишь крепче прижалась к нему.

И тогда Синджон поддался искушению. Да и могло ли быть иначе? Ему показалось таким естественным приподнять лицо Эвелин и накрыть ее губы своими. Он целовал ее нежно, осторожно, давая время воспротивиться и отстраниться. Шелковистые губы Эвелин были солоны от слез и словно созданы специально для него. Синджон с трудом сдерживал вожделение, разрывавшее все его существо.

Пальцы Эвелин коснулись его лица, а потом обвились вокруг шеи. Она вздохнула и ответила на призыв, покрыв легкими, точно прикосновение крыла бабочки, поцелуями губы Синджона.