Повесть о Сегри и Абенсеррахах - Хинес Перес де Ита

Но возвратимся к благородному Мусе, оставшемуся у Источника сосны с двумя ранеными мавританскими рыцарями.

Малик уже пришел в сознание. Он был ранен не настолько опасно, как казалось. Он спросил у Мусы, что тот намеревается делать. Муса отвечал, что он останется при добром Альбаяльде, ему же советует, если у него достанет сил, садиться на коня и ехать в Альболоте, где он сможет получить помощь; если же при нем есть какие-нибудь лечебные средства, то он, Муса, сам подаст ему первую помощь.

– Посмотрите в моей сумке, – сказал Алабес, – там вы найдете все необходимое.

Муса направился к коню Алабеса и нашел бинты и некоторые мази. Он взял их и смазал, и перевязал раны Малика, после чего Малик сел на своего доброго коня и поехал в Гранаду. Дорогой, когда он думал про доблесть доброго дона Мануэля и магистра, в нем зародилась мысль перейти в христианство; он понимал, что вера Иисуса Христа лучше его веры и прекраснее и, кроме того, крестившись, он смог бы наслаждаться дружбой столь доблестных рыцарей, как эти два, и еще других, чьей славой полон весь мир. С такими мыслями он доехал до Альболоте и остановился в доме одного своего друга, где его стал лечить искусный лекарь. На этом мы его и покинем, чтобы возвратиться к доброму Мусе, оставшемуся наедине с Альбаяльдом. Несмотря на то, что Альбаяльд был теперь христианином, Муса не захотел бросить его одного и попытался ему помочь: раздел его и обнаружил три глубоких и жестоких раны на теле, помимо четвертой в голову, последней из нанесенных ему магистром. Увидя, что раны смертельны, Муса не стал перевязывать их, дабы не доставить ему бесполезной боли, и только сказал:

– Вспомни, милый Альбаяльд, разве я не советовал тебе отступиться от этого боя? Но ты был настойчив и потому нашел смерть.

В это время новообращенный христианин дон Хуан, глядя широко открытыми глазами на небо и испытывая томление от приближающейся смерти, сказал:

– О, добрый Иисус, яви мне милость! И не взирай, что, будучи мавром, я оскорблял тебя, преследуя твоих христиан; но я верю, что твоя бесконечная благость больше моих прегрешений; и ведь ты сам, господи, собственными устами сказал, что когда бы ни обратился к тебе грешник, он найдет прощение.

Еще хотел сказать что-то добрый дон Хуан, но не смог; уже не двигался его язык и началась агония; он переворачивался в луже крови, вытекшей у него из ран, и жалко было на него смотреть.

Про рассказанные здесь события был сочинен романс, ныне он снова в моде, и гласит он следующее:

Альбаяльд, могучий рыцарь,Побежден магистром смелым.Три зияют страшных раныВ Альбаяльда сильном теле.И в глубоких лужах кровиБьется он в тоске предсмертной.Но внезапно боль утихла.К небесам глаза подъемлет,Пересохшими губамиЕле внятно рыцарь шепчет:– Иисус, благой, сладчайший.Мне пошли свое прощенье!За минуты смертной мукиТы сподобь меня блаженства.Мой язык направь к молитвеВ этот жизни миг последний:Сатана б не ухитрилсяВвергнуть душу в искушенье.Звезд враждебных злая сила!Ты, жестокий, черный жребий!О, мой Муса благородный,Для чего тебе не верил!Если б внял твоим словам я,Избежал бы ныне смерти!Раз вручил Иисусу душу –Не страшна мне гибель тела.Пусть Христа благие рукиВознесут ее в небесныйТот чертог, что христианамИм от века был обещан.Муса добрый, внемли просьбе,Обращенной в час последний:Под сосною здесь зеленойПрах предай мой погребенью;На моем надгробном камнеНапиши причину смерти,Возвратившись же в Гранаду,Королю про все поведай.Расскажи, как пал я в битве,Как Христа обрел пред смертью,Как корана ложь рассеялПравой веры ясный светоч.

Благородный Муса с большим вниманием выслушал слова новообращенного христианина и такое почувствовал сострадание, что не смог Удержаться от слез, вспомнив про доблесть умиравшего рыцаря и про великие победы, одержанные им над христианами, богатства, оставляемые им, блеск, отвагу и мощь его личности, большое уважение, которым он пользовался… И видеть его теперь так серьезно раненным, распростертым на жесткой земле, утонувшим в собственной крови, – и ничем не быть в состоянии ему помочь! Муса хотел заговорить, чтобы утешить его, но в этом не было необходимости, ибо тот уже отходил. Муса увидел, как доблестный рыцарь-христианин осенил крестным знамением свой лоб и уста и, соединив руки у себя на груди, сложив пальцы крестом, отдал душу ее творцу.

Когда добрый Муса увидел глаза его закатившимися, зубы сжатыми и лицо побледневшим, он убедился, что тот умер, и, не сдерживая себя более, дал полный исход своим слезам и разразился тысячею стенаний над телом христианского рыцаря; и он долго не мог утешиться, так как Альбаяльд был его хорошим другом. Но видя, что слезами и скорбью не помочь, он перестал плакать и стал помышлять о том, как в этом пустынном месте предать тело погребению, что было довольно трудно. Бог помог ему в крайности, дабы был погребен христианский рыцарь и не осталось тело его среди пустынного поля в добычу птицам. И случилось, что в это время четверо поселян отправились за дровами в Сьерру-Эльвиру, захватив с собой топоры для рубки и заступы для выворачивания корней. Муса, увидев это, очень обрадовался и позвал их; они подошли, и Муса им сказал:

– Друзья мои! Ради вашей ко мне любви помогите мне похоронить тело этого рыцаря, здесь умершего! Аллах воздаст вам за это.

Крестьяне ответили, что исполнят это очень охотно. Муса указал им тогда место у самого подножья сосны, где нужно было вырыть могилу, и крестьяне выполнили это тщательно. Затем они сняли с мертвого рыцаря марлоту и плащ, сняли с него латы, так плохо защитившие его от копья и меча магистра. Затем они снова надели на него марлоту и плащ поверх золототканой рубашки и похоронили его, причем добрый Муса не переставал проливать слезы. После погребения крестьяне, устрашенные видом глубоких и смертельных ран рыцаря, ушли. Муса достал из своего дорожного мешка письменный прибор и бумагу, которые он всегда носил при себе, так как был человеком любознательным, готовым записывать все интересное, что могло ему встретиться. Он написал и прикрепил к самому стволу сосны эпитафию, гласившую следующее:

Прах лежит здесь Альбаяльда,Кто отвагой славен львиной,Кто сильнее был Ринальда [62],Всех сильнее паладинов.Смерти горестной причина –Зависть рока, что сразилаЭту жизнь в расцвете силы.И боялся Марс кровавый,Что сей рыцарь бранной славойСлаву Марсову затмил бы,Если дольше здесь прожил бы.

Такую эпитафию поместил добрый Муса на стволе сосны над могилой доброго Альбаяльда. Затем он подобрал кольчугу, шлем, чалму, плюмаж и адаргу убитого. И, сделав из всего этого почетный трофей с альфангой и обломком копья посредине, он подвесил его на одну из веток сосны, а сверху прикрепил надпись:

Сей трофей здесь вместо лавровПосле рыцаря кончины,Альбаяльда Саррасина,Кто храбрее был всех мавровИз Гранады и Долины.Александр здесь над могилойПлакал, верно б, с большим пылом,Полный зависти без меры,Чем над тем, чья у ГомераВоспевалась громко сила [63].

Поместив трофей и надпись над ним и видя, что здесь уже больше нечего делать, добрый Муса сел на своего коня и, взявши альбаяльдова коня за узду, отправился в обратный путь в Гранаду. Дорогой он хулил коня Альбаяльда. Он говорил коню: «Иди же, проклятый конь! Пусть Магомет тысячу раз проклянет тебя, ибо ты явился причиной смерти твоего господина: если бы ты не споткнулся о копье, пущенное магистром, и не упал бы, твой господин не получил бы такой жестокой раны и бой не закончился бы для него столь плачевно. Но я не хочу обвинять тебя чрезмерно: что бы ты ни сделал, но совершившееся было уже предопределено небом; так должно было случиться, и некого здесь обвинять, как только суровый рок, противоборствовать которому невозможно».

Так рассуждая, он не проехал и трех миль, когда заметил двух очень нарядно одетых рыцарей. Один был в желтых марлоте и плаще и с перьями того же цвета; щит наполовину синий, наполовину желтый; на синен его половине находилось солнце среди черных туч, а над солнцем – луна, его затмевавшая, и тут же надпись по-арабски:

«Солнца радости затменье.Диск печали бледный всходитИ уныние наводит:Нет надежд на просветленье».

Копье этого рыцаря было все желтое, желтое и все убранство коня и стяг на копье. И очень ясно было видно, что рыцарь этот пребывает в состоянии отчаяния и, судя по надписи, лишен всякой надежды.

Второй рыцарь был одет в марлоту наполовину красную, наполовину зеленую; на нем были плащ, чалма и плюмаж тех же цветов; копье его было зеленое с красным, красно-зеленый стяг на нем и тех же цветов все убранство коня; одна половина щита – зеленая, другая – красная, и в красной его части – искусно вырезанные золотые буквы, гласившие следующее: