Наследники исполина - Ольга Елисеева

"Твоя воля -- весь век на печи лежать," -- в душе огрызнулась Екатерина.

На обратной дороге из дворца, к карете императрицы привязался литой чугунный памятник Петру Великому. Он был точной копией статуи Людовику XIV в Париже (за исключением головы, конечно), и очень не нравился самому себе. Пристроившись сбоку от кареты, преобразователь стал объяснять Екатерине, как бы хотел быть изображен для потомства. Конь должен быть поднят на дыбы, и постамент повыше. Даже не постамент -- дикий камень. Скала. Значит, среди сосен и волн скала, на ней жеребец, на жеребце император, грозно указывающий рукой в сторону Швеции. Мол, мы там все повоюем.

-- Да что вы мне-то рассказываете? -- Рассердилась Екатерина. -- Вон ваш внук целыми днями не просыхает. Ему делать нечего, пусть хоть памятником займется.

-- А ты, значит, не хочешь?! -- Обиделся Петр. -- Я желаю, чтоб мне ставили памятники великие люди. Все будут смотреть и говорить: вот Великая Екатерина поставила статую Петра Великого. А это что за чучело, мой внук? У него нет ни вкуса, ни фантазии! -- И, ударив пятками в чугунные бока лошади, Петр ускакал, возмущенно гремя подковами по мостовой.

"У меня жар," -- подумала Екатерина.

В Петропавловском соборе, не смотря на его размеры, было душно от свечей. Като вновь опустилась на колени возле гроба Елисавет и осторожно потянула носом тошнотворный запах гнилой рыбы, который уже стеной стоял в воздухе. В этот миг Екатерину опять замутило, и ей представилось, что гроб пуст. Точно готов к приему нового жильца. Сама же Елизавета стояла за спиной молодой императрицы, положив ей руку на плечо.

-- Тетушка, как вы... -- пролепетала Като.

-- Да как-то все не так, -- поморщилась покойная. -- Собор стылый. Народу много. Суетно. -- Она ободряюще похлопала невестку по спине. -- Сама ляжешь, узнаешь. Во-он где твое место будет. -- Палец императрицы указал в левый предел. -- А твоего мужа-дурака здесь не положат, пока твой сын-дурак его сюда не перетащит. Тоже будет потеха! -- Елизавета повздыхала. -Кончайте вы уж это скорее, -- она окинула недовольным взглядом теснящуюся у гроба толпу. -- Ходят, смотрят. Покоя хочу. Да и Петрушка-черт чудит не в меру. Сил нет ваши перешептывания слушать. Я уж вонять начала, а вы все талдычите то про Фридриха, то про племянниково пьянство. -- Она с досадой отвернулась от Като.

-- Тетушка, что же будет? -- Взгляд молодой женщины стал умоляющим.

-- Гроза. -- Елизавета глянула в окно. -- Что в этом году за погода зимой? Порядку не стало. - В следующее мгновение она уже снова преспокойно лежала в гробу и только поглядывала на Като хитро прищуренным глазом.

Императрица не грянулась в обморок только потому, что посчитала это непозволительной роскошью для человека, мечтающего о короне. Она достояла вечернюю службу до конца и, выйдя в сопровождении дам из собора, вновь села в возок.

Сумерки были синими. Яркий свет каретных фонарей оранжевым блеском заливал подтаявший снег. В этот час Като особенно хорошо видела двоящиеся контуры Петербурга. Его другие дома и других обитателей. Они неслышно скользили мимо в толпе живых людей, проходили сквозь них, наступали на пятки, здоровались со своими призрачными знакомыми и заполняли город сплошным серым потоком. Их было много, даже чересчур для небольшого парадиза, у которого и настоящих-то улиц не больше, чем пальцев на руках.

Они текли мимо долгим скучным потоком. Солдаты с ржавыми ружьями, рабочие с мешками на плечах, колодники, мастеровые... Выходили из реки, пересекали тротуары и спускались в каналы, точно там было их последнее убежище. Като слышала, что Петербург построен на костях. Называли ни то 10, ни то 11 тысяч. Раньше она не верила. Теперь казалось, что и больше.

К карете совсем близко подошел молодой человек очень высокого роста. Он наклонился к окну, и Екатерина заметила у него на шее синий след от удавки.

-- Здравствуй, матушка-государыня царица! -- Его бесцветные губы улыбнулись. -- Не узнаешь меня? Мы ведь родня. Я дядя твоему мужу.

-- Алексей Петрович? -- Ахнула Екатерина, отчетливо припоминая портреты покойного сына Петра от первого брака.

-- Он самый, -- отчего-то смутился юноша. -- А это мой народ, -- он обвел рукой толпу серых. -- Надо же и у них кому-то быть государем. Папенька меня трона лишили, а покойники хотят себе царя потише, без кнута... И ты, голубушка, будь с живыми потише. Помягче с ними будь. Они все ж люди, не скот. Папенька этого не понимали, ох как теперь ему трудно!

-- Но откуда вы знаете, что я буду царствовать? -- Робко проговорила Екатерина.

-- Это не секрет, -- вздохнул Алексей. -- Кто нас увидит, не по одному, а чтоб всех вместе, тот будет царствовать. Это ведь и твой народ, -- он обвел глазами серых. -- Помни о них.

Царевич хотел идти, но Екатерина удержала его возгласом.

-- Алексей Петрович, а правда...

-- Нет, не правда, -- оборвал ее он. -- Папенька меня не убивали. И я ему уже тогда все простил. Если б и эти могли простить, -- царевич бросил взгляд на своих прозрачных провожатых, -- давно бы все было хорошо...

Он канул в синеватое молоко сумерек. А Като откинулась на подушки кареты. Для сидевших с ней рядом дам она лишь ненадолго задремала.

На следующий день Екатерина исповедовалась, причастилась, и жутковатые картины перестали ее мучить.

Шарль де Бомон стоял у окна, глядя на заснеженный простор Невы. По белой, скованной льдом реке двигались телеги, топали пешеходы, у многочисленных прорубей толкались бабы с бельем. Никого не пугало, что зимний панцирь вот-вот треснет. В этом странном городе люди жили на воде, водой добывали себе пропитание и в воде же умирали.

Де Бомон вспомнил, как во время его первого приезда в Россию наблюдал крещение младенцев в ледяной купели. Мороз стоял, аж уши отваливались, на реке выдолбили огромную полынью, и священник макал туда одного за другим голых, красных от натужного плача новорожденных. Он был уже во хмелю и упускал иных под лед. Шарля тогда поразило, что родители, вместо горя, искренне радовались, будто их безгрешное дитя прямиком пойдет в рай.

Прожив в России пять лет, де Бомон уже ничему не удивлялся. Здесь любит тот, кто бьет крепче. Здесь чужие слезы -- вода. Здесь Петра считали антихристом и величайшим из государей, а его наследниками признавали людей, не имевших ни капли царской крови! Здесь верили, будто грозный реформатор, при жизни докучно пекшийся о каждом шаге своих подданных, мог не оставить завещания. Своего рода инструкции, как им, сирым, жить дальше.

Если такой документ когда-либо существовал, то он виделся Шарлю вовсе не тривиальным распоряжением: "после меня корону наденет тот-то..." -- а развернутой программой действий. Неким наставлением своим наследникам: "Я оставил незавершенные дела. Поступайте так-то и так-то, и вы добьетесь могущества".