Последний присяжный - Джон Гришем

Эрни хотел, чтобы присяжные увидели Джинджер и испытали сочувствие. Он также желал напомнить присяжным, что двое малолетних детей лишились матери в результате предумышленного убийства. Допрос оказался коротким. Люсьену Уилбенксу хватило ума не задавать вопросов этой свидетельнице. Когда Джинджер отпустили, она проследовала к оставленному для нее креслу непосредственно за тем местом, где, отделенный от нее барьером, сидел Эрни Гэддис, и заняла позицию представительницы семьи. Пока не был вызван следующий свидетель, за каждым движением молодой женщины неотрывно наблюдали сотни глаз.

Затем снова полилась кровь. Судебный патологоанатом из криминалистической лаборатории штата доложил результаты вскрытия. Хотя у него тоже имелось множество фотографий, он не стал их демонстрировать. Не было необходимости. Он сообщил, что причина смерти очевидна: чрезмерная потеря крови. Рана длиной в четыре и глубиной в два дюйма начиналась под левым ухом жертвы и спускалась прямо вниз по шее. По мнению эксперта, а ему довелось повидать не одно ножевое ранение, она была нанесена быстрым и мощным движением лезвия, имеющего предположительно шесть дюймов в длину и два в ширину. Лицо, нанесшее удар, почти наверняка — правша. Нож перерезал левую яремную вену, после чего жертве оставалось жить лишь несколько минут. Вторая рана имела в длину около шести с половиной дюймов, в ширину — один дюйм и шла от подбородка к правому уху, которое оказалось рассеченным надвое. Эта рана, по всей вероятности, не была смертельной.

Патологоанатом описывал раны так, будто то были всего лишь комариные укусы, — подумаешь, ничего особенного! В силу профессии он едва ли не каждый день сталкивался с последствиями кровавой резни и докладывал о них присяжным. Но всех остальных в зале подробности приводили в ужас. В какой-то момент взгляды всех без исключения присяжных, говорившие: «Виновен!» — обратились на Дэнни Пэджита.

Люсьен Уилбенкс приступил к перекрестному допросу любезным тоном. Этим двоим уже не раз приходилось схлестываться в суде. Он заставил патологоанатома признать, что иные из его заключений — например, по поводу размеров орудия убийства и того, был ли убийца правшой, — могут оказаться ошибочными.

— Я же сказал «предположительно», — терпеливо согласился доктор.

У меня создалось впечатление, что его, неоднократно бывавшего в таких передрягах, едва ли можно вывести из равновесия. Уилбенкс попробовал ковырнуть там-сям, но его сдерживали опасения еще раз вынести на всеобщее обозрение чудовищные свидетельства. О кровавых ранах присяжные и так наслушались довольно, было бы глупо поднимать тему снова.

Потом перед судом предстал другой патологоанатом. Он представил результаты тщательного исследования трупа, дающие некоторый ключ к идентификации убийцы. В вагине жертвы обнаружена семенная жидкость, полностью соответствующая анализу крови Дэнни Пэджита. А под ногтем указательного пальца правой руки Роды Кассело — фрагменты человеческой кожи, тоже целиком соответствующие группе крови обвиняемого.

Во время перекрестного допроса Люсьен Уилбенкс спросил свидетеля, проводил ли он осмотр мистера Пэджита лично. Нет, не проводил. Где на теле мистера Пэджита были обнаружены соответствующие царапины или ссадины?

— Я его не осматривал, — повторил патологоанатом.

— Видели ли вы его фотографии?

— Нет, не видел.

— Значит, если это фрагменты его кожи, вы не можете сказать присяжным, откуда именно они взялись?

— Боюсь, что нет.

После четырех часов опроса свидетелей все в зале чувствовали себя обессиленными. Судья Лупас отправил жюри отдыхать, еще раз строго предупредив о недопустимости контактов с внешним миром. В свете того, что их содержали в другом городе под охраной полиции, напоминание казалось излишним.

Мы с Бэгги бросились в редакцию и там лихорадочно стучали на машинках почти до десяти часов вечера. Был вторник, Харди требовал, чтобы материалы поступали в его типографию не позднее одиннадцати. В те редкие недели, когда не случалось технических неполадок, он мог отпечатать пять тысяч экземпляров менее чем за три часа.

Харди тут же приступил к набору. Времени для редактуры и вычитывания верстки не оставалось, но на сей раз это меня мало беспокоило, поскольку мисс Калли, изолированная вместе с другими присяжными, не могла выловить наши ошибки. Бэгги в ожидании сигнального оттиска накачивался виски, ему не терпелось поскорее освободиться. Я тоже собирался уже отправиться домой, когда Джинджер Макклюр, в облегающих джинсах и красной блузке, вошла в редакцию и сказала: «Привет!» — так, словно мы были закадычными друзьями. Она спросила, есть ли у меня что-нибудь выпить. Не здесь, ответил я, но это нас не остановило.

Мы сели в «спитфайр» и отправились в Куинси, где я купил упаковку «Шлица». Джинджер хотела в последний раз взглянуть на дом Роды, не подходя близко. По дороге я осторожно поинтересовался, как дети. Информация была не слишком утешительной. Малыши жили с другой сестрой — Джинджер вскользь упомянула, что та разведена с мужем, — и проходили интенсивный курс психотерапии. Мальчик уже почти пришел в норму, хотя время от времени отказывался говорить. С девочкой дело обстояло хуже. У нее продолжались постоянные ночные кошмары, ей снилась мать, и еще у нее обнаружилось недержание. Ее часто находили скрючившейся в позе эмбриона, она сосала палец и жалобно поскуливала. Врачи пытались подобрать ей лекарство.

Ни брат, ни сестра так и не рассказали родным или докторам, что именно они видели той ночью.

— А видели они, как их мать насиловали и убивали, — сказала Джинджер, приканчивая первую банку пива. Моя все еще была наполовину полна.

Дом Диси выглядел так, будто его хозяева день и ночь спали. Мы свернули на подъездную дорожку, ведущую к особнячку, который некогда был счастливой обителью семьи Кассело. Теперь он был пуст, темен и выглядел покинутым. На лужайке перед фасадом стояла табличка: «Продается». Дом был единственным достоянием Роды. Выручка от его продажи должна была целиком перейти детям.

По просьбе Джинджер я выключил фары и заглушил двигатель. Идея оказалась не очень удачной, потому что соседи, ясное дело, вели себя настороженно. Кроме того, мой «спитфайр» был единственной машиной такого класса в округе, и, естественно, привлекал внимание.

Джинджер тихо накрыла мою ладонь своей и спросила:

— Как он проник в дом?

— На двери черного хода нашли отпечатки пальцев. Вероятно, она не была заперта.

Последовало долгое молчание, во время которого каждый из нас проигрывал в воображении сцену нападения и изнасилования: нож, дети, бегущие в темноте и умоляющие мистера Диси спасти их маму...

— Вы с ней дружили? — спросил я. Послышался звук приближающейся машины.

— В детстве — да, в последнее время — не очень. Она уехала из дома десять лет назад.

— Ты ее часто здесь навещала?

— Дважды. Я ведь тоже переехала — в Калифорнию. Мы, в сущности, потеряли связь друг с другом. После того как погиб ее муж, мы умоляли Роду вернуться в Спрингфилд, но она сказала, что ей здесь нравится. На самом деле они никогда не ладили с матерью.

За нами на дороге показался и сбавил скорость пикап. Я постарался принять беззаботный вид, хотя понимал, сколь опасно оказаться в темноте в этом районе. Джинджер, погруженная в кошмарные видения, не сводила глаз с дома и, похоже, ничего не слышала. Слава Богу, пикап не остановился.

— Поехали, — сказала она, сжав мою руку. — Мне страшно.

Когда мы отъезжали, я заметил мистера Диси, притаившегося в тени своего гаража с винтовкой. Ему предстояло выступать завтра, последним по очереди свидетелем обвинения.

Джинджер остановилась в мотеле, но возвращаться туда ей не хотелось. Было уже за полночь, выбор оставался невелик, так что мы направились к дому Хокутов, где, переступая через котов, поднялись в мою квартиру.

— И не думай, — сказала она, скидывая туфли и усаживаясь на диван. — У меня не то настроение.

— У меня тоже, — солгал я.

Тон у нее был почти легкомысленный, словно настроение могло вот-вот измениться и, когда это произойдет, можно будет сделать попытку. Я принес из кухни холодное пиво и с радостью предался ожиданию.

Мы уютно устроились на диване, будто собирались проболтать до рассвета.

— Расскажи мне о своей семье, — попросила Джинджер.

Это была не самая любимая моя тема, но для нее я готов был себя превозмочь.

— Ни братьев, ни сестер у меня нет. Мама умерла, когда мне было тринадцать. Отец живет в Мемфисе, в нашем старом доме, откуда никогда не выходит, поскольку у него, как и у дома, почти не осталось нерасшатанных досок. В мансарде у отца офис, и он торчит в нем дни и ночи напролет, играя на бирже. Не знаю, насколько успешно, но подозреваю, что проигрывает он больше, чем выигрывает. Раз в месяц мы перезваниваемся.