Соседи - Евгений Суворов

Он побывал в сенях, в избе, в летней кухне, в сеннике, в бане. Не было только возможности заглянуть в кладовку и на чердак, в особенности — на чердак, где, скорее всего, мог скрываться чужой человек.

Два раза Яков прошел по огороду и рассматривал не сколько чего посажено, что и как растет в огороде, а зорко оглядывал каждую сосну и березу, каждый куст за Фениной усадьбой, за которыми, как ему казалось, кто-то спрятался, наблюдает за каждым шагом Якова и ждет только одного — когда пастух поскорее уберется отсюда.

Один раз, отъехав немного от Фениного дома, Яков промчался вдоль прясла, заросшего тонким сосняком и березником, потом проскакал чуть дальше от прясла по лесу, но, кроме телят, пасшихся на лужайке, и вороны, не то что-то разыскивающей на этой лужайке, не то наблюдавшей за телятами, никого не увидел. Телята испугались, убежали и смотрели из леса за человеком на лошади, а ворона лениво отлетела на край лужайки и ждала, когда за усадьбой станет тихо, чтобы снова заняться своим вороньим делом.

Петр Иванович сидел на Володиной кровати, опершись одной рукой о стопку книг, лежавших около подушки, и, слушал Якова, все больше удивляясь тому, что тот рассказывал. Петр Иванович и сам, грешным делом, подумывал, а не прячется ли кто-нибудь на Ушканке… Яков спросил, куда девался дед Павел, и Феня, пожав, плечами, ответила:

— Я ему все выстирала, взял он свою корзину, палочку и куда-то пошел. Сколько раз просила: «Дед Павел, куда пойдешь, оставался бы, жил у меня?» А он отвечает: «Нельзя мне на одном месте, надо ходить по земле — грех замаливать…» — «В каких деревнях будешь?» — «Пойду, — говорит, — по дороге…» Может, помер где-нибудь.

— Что у него за грех был? — спросил Яков, хоть и слышал от кого-то, что будто бы в молодости дед Павел убил из-за женщины родного брата, дал обет никогда не жениться и, говорят, сдержал свое слово. Про деда Павла, ходившего по деревням и собиравшего милостыню, толком никто ничего не знал. Феня, чтобы, к ней сильно не привязывались, выдавала деда за свежего дальнего родственника.

— Святой он, — сказала Феня, — вот и ходит по земле. — Кто хлеба даст, кто — яичко…

— Где он спал? — спросил Яков.

— И зимой, и летом — на печи. Он нам не мешал.

Яков перестал притворяться, ему расхотелось заглядывать на чердак и в кладовку.

— И вот тут, Петр Иванович, я прошляпил!

— Был кто-нибудь? — не поверил Петр Иванович.

Полмесяца Дементий с Яковом пасли коров около Татарских полей, а последние два дня гоняли за Длинный мостик — на Ильинку и к Среднему хребту. Вчера утром, только стали подниматься с Боковы на Ушканскую горку, Исаенкина корова, а за ней Варкина и Максименихина свернули в лес около Фениного дома, в километре от которого начинались Харгантуйские поля. Яков кинулся заворачивать коров, и из леса увидел, как кто-то белой молнией заскочил в баню на Фенином огороде.

«Теперь, ты от меня, паря, не уйдешь! — с диким восторгом подумал Яков, придерживая коня. — Теперь, я тебя, паря, возьму голыми руками!»

Он пожалел, что оказался без ружья, но и тот, кто заскочил в баню, тоже без ружья, иначе бы он так ловко не промелькнул, ружье бы помешало. Дверями, которые остались открытыми, и маленьким незастекленным оконцем баня смотрела на лес, который скрывал болото и речку внизу. Тот, кто в бане, хорошо видит Якова: стоит Якову сделать один неверный шаг, как человек выскочит из бани и раньше добежит до прясла, за которым сразу же начинается густой сосняк.

Яков проехал вдоль прясла, крикнул на коров, которые были совсем в другой стороне, а не рядом, как это крикнул Яков, и, только когда оказался рядом с баней, даже чуть-чуть проехал ее, молча натянул поводья, соскочил с коня, неслышно коснувшись ичигами земли. Чтобы не спугнуть того, кто в бане, лениво перелез через прясло, вразвалку дошел до бани. Остановился около двери и первое, что сделал, подпер дверь толстым суковатым поленом, которое кто-то пытался расколоть, да так и не расколол. Обошел кругом баню, убедился, что в бане одно оконце. Вернулся к двери, на ходу соображая: крикнуть Дементия или кого-нибудь, кто окажется поблизости, или самому справиться — взять того, кто в бане, на испуг, если он даже с ружьем и здоровее Якова? «Пока буду кого-то звать, убежит!» — подумал Яков, зная, что тот, кто ходит около дома Мезенцевых, очень ловок, хитер, неуловим.

Яков был не из трусливых, колебался лишь несколько секунд, а потом откинул ногой полено, которым была подперта дверь, влетел в баню и крикнул:

— Кто здесь?!

Следом, звонко отразившись от стен и от пустой бочки, раздалось отборное ругательство Якова. Яков стоял, пригнувшись, готовый к отпору, в любую секунду ожидая выстрела. Теперь ему казалось, что кто-то именно с ружьем заскочил в баню, только он не разглядел, или ружье было спрятано в бане.

— Не вздумай стрелять, тогда тебе не уйти отсюда живым, — на всякий случай пригрозил Яков. Он не решался сделать шаг вперед или вправо от каменки, потому что не пригляделся к темноте в углах и вдоль стен, и был уверен: только он шагнет, тот, кто прячется в бане, сразу же выстрелит или сумеет проскочить мимо Якова на улицу.

Дверь медленно со скрипом закрылась, в бане стало еще темнее, свет проникал только в маленькое незастекленное оконце. Яков хотел повернуться, сделать всего один-два шага назад и снова открыть дверь, как вдруг на полке прохрустели сухие листья, послышалось чье-то дыхание.

Яков шагнул в темноту, и в это время кто-то прыгнул с полка к выходу. Яков поймал кого-то, и они прокатились по полу. Удерживая молча вырывавшегося человека, Яков почувствовал что-то неладное. Он не видел лица того, кого он крепко держал за тонкую поясницу, а увидел перед собой только согнутые дрыгающие ноги в кирзовых сапогах и с задранными штанинами — голова и грудь человека оказались за спиной у Якова. Человек яростно и все так же молча колотил Якова кулаками по затылку, и ему почему-то было не больно. В следующее мгновение он понял, что в руках у него женщина.

Воспользовавшись тем, что Яков растерялся, женщина стала кусаться, а затем, из-под низу, принялась колотить и царапать Якова по лицу.

В это время в баню зашла Феня.

— Яков, злодей, чтоб тебя громом убило! — раздался в дверях Фенин голос. — Я думала, ты человек! Что ты делаешь с моей дочкой?!

Фенина дочь, толкнув Якова, выскочила из бани. Мать бросилась вслед за дочерью, услышала, как та захлопнула за собой двери в избу.

Яков вышел из бани вконец расстроенный: вздумал следить за Фениным домом и совсем забыл о ее ненормальной дочери, которую или Феня никому не показывала, или та сама не хотела показываться — боялась людей.

Он начал объяснять Фене, что ничего плохого не было, что вышла ошибка, сейчас он расскажет, и Феня все поймет, но та слушать не хотела Якова, и перед тем как уйти с огорода, пообещала подать на него в суд.

Яков двинулся вслед за Феней, хотел объяснить, что же все-таки получилось, тогда Феня схватила стоявшую около ворот острую лопату, сделала несколько шагов навстречу Якову и, обжигая ненавидящим взглядом огромных темно-коричневых глаз, пригрозила: если он вздумает подойти, она расколет ему череп.

Видя, что говорить бесполезно, Яков сел на коня и уехал.

Петр Иванович, невесело посмеявшись вместе с Яковом над его неудачным следствием, пообещал поговорить с Феней и уладить скандал. Яков не знал ни имени Фениной дочки, ни сколько ей лет и спросил об этом Петра Ивановича.

— Кажется, Клара, — сказал Петр Иванович. — Да, Клара, — повторил он, припоминая, когда же видел ее последний раз. Оказывается, очень давно… — Перед войной она закончила у меня первый класс… Ну, а дальше ты сам знаешь, какая история приключилась в войну: увидела ночью, проснувшись, чужих и страшных людей. Тут взрослый испугается, не только ребенок…

— А я слыхал по-другому, — сказал Яков.

— А как ты слыхал? — спросил Петр Иванович, считая, что он знает самый достоверный рассказ о своей бывшей ученице.

— Здоровущий мужик, весь лохматый, заросший, хотел перенести ее сонную с лавки на постель, а она проснулась у него в руках…

Яков посмотрел в темневшее окно, в котором, как в зеркале, отражались комнатные предметы. Ему как будто было тесно или не хватало воздуха в маленькой Володиной комнате, или еще можно было подумать: Якову нестерпимо захотелось домой, а уйти нельзя, — разговор еще не окончен. Петр Иванович понял Якова и мгновенно выключился из разговора.

— Что, поздно уже? — заметив перемену в учителе и истолковав ее по-своему, спросил Яков.

— Нет-нет, рассказывай.

Яков сначала о чем-то рассудил молча, а потом сказал:

— Петр Иванович, по-моему, все люди как-то хуже стали?

— С чего ты взял?

— А что, лучше, что ли?

— Лучше.