Темная материя - Юли Цее

Ошибка была непростительно глупой даже для начинающего. Это было до смешного необдуманно, и Шильф, не веря своим глазам, наблюдает, как после короткого мигания дисплея его конь исчезает с доски. В пылу сражения он не заметил простейшего прикрытия того поля, на которое он переставил коня. В прострации он откидывается на синтетическую спинку. Ритина «корса» — один из тех автомобилей, в которых всю жизнь пахнет как от только что купленных. Комиссар думает, не прекратить ли эту партию. Положить на доску своего короля и признать капитуляцию. Кипя от досады, он смотрит в окно. Прибрежные луга Дрейзама усыпаны светлыми пятнами — не то снежными наносами, не то чайками, которые сидят на земле, распластав крылья, или спящими овцами. Если вообще овцы когда-нибудь снят — насчет этого комиссар не вполне уверен. Рита откашливается:

— Послушайте, что я скажу, Шильф! Вы объясните шефу, что вы нужнее всего на расследовании медицинского скандала. Велосипедиста же, которому вы и без того не придаете большого значения, вы предоставите мне. — Исподтишка она заглядывает ему в глаза через зеркало. — Оба дела тесно связаны друг с другом. Нам так и так придется сотрудничать.

Шильф сохраняет партию в памяти. Он с тоской думает о мироздании, в котором не сделал рокового хода конем и в котором он вообще выигрывает у компьютера все партии, вследствие чего в здешнем мире неизбежно обречен вечно проигрывать, поскольку в общем и целом не бывает победы или поражения, правильного и неправильного, а существует только победа и поражение, а также правильно и неправильно.

— Да вы слушаете меня? — спрашивает Рита.

— Нет, — отвечает Шильф. — Но велосипедиста можете оставить себе. И всю прочую ерунду тоже. Я беру на себя профессора физики. А теперь давайте-ка смотреть вперед.

— Почему?

— Потому что светофор!

Тормоза пропели два высоких «до» и прижали вялое тело комиссара к ремню безопасности. Со стоном он потирает живот.

— Я хотела спросить, — подозрительно начинает Рита, давая задний ход, чтобы съехать с пешеходного перехода, — почему вы не хотите браться за работу, ради которой специально приехали?

А потому. Шильф понимает, почему Рита понравилась ему с первого взгляда. В этом мире она, так же как он, в своем роде чужачка — заблудившаяся душа. Он одаривает зеркало кисловатой улыбкой. Если они наконец не приедут, ему скоро станет плохо.

— В моем возрасте, — отвечает Шильф, — человек уже не расценивает преступления в зависимости от их громкости.

— Судя по вашим последним успехам, в это трудно поверить.

— Послушайте, Рита! Можете забирать себе этого Даббелинга, если хотите.

Ей не вполне удается скрыть свою радость. Лихо завернув за угол на улице Генриха фон Стефана, она предъявляет автомату у въезда свое удостоверение и паркуется в тени под деревом, так как к этому времени все места под навесом из волнистой жести уже заняты. Она сидит, не снимая рук с руля. Во внезапно наступившей тишине необыкновенно громко зазвенели мелодии какой-то певчей птички.

— Я никогда не забывала, что должна всегда исходить из того, что прямо противоречит моему убеждению, — говорит Рита. — Согласно этому правилу, мне следовало бы вам поверить.

— Вы — хорошая девочка, — говорит Шильф.

Мимолетная слабость быстро прошла. Рита распахивает водительскую дверцу, решительно становится обеими ногами на землю и, подбоченясь, дожидается, пока комиссар выберется из машины.

— Дела обстоят так, — сообщает она. — Пока вы здесь, мы будем делить с вами один кабинет. Мой кабинет.

Захлопнув дверцу, она придержала рукой комиссара, уже направившегося было в здание. Обратив на нее взгляд с высоты своего роста, он ощущает у себя на губах вкус отеческой улыбки.

— И еще две вещи, — говорит она. — Во-первых, чтобы без всяких там штучек!

— Между прочим, у меня как раз появилась новая подруга, — говорит комиссар.

— Вы уверены, что это не социальная работница, которая регулярно посещает вас на дому?

— Совсем не уверен, — говорит Шильф. — Я пойду наверх за делом профессора физики, а затем нанесу визит фигуранту моего нового расследования. А вы тем временем можете присмотреть за моей сумкой.

— А во-вторых, — громко кричит ему вслед Рита, — в моем кабинете не курят!

Даже со спины заметно, что комиссар смеется.

Глава пятая, в которой комиссар распутал дело, но на этом история еще не кончается

1

В субботу в десять утра Фрейбург только начинает просыпаться. На узких улицах еще лежит тень. Столики и стулья расположенных вокруг собора уличных кафе стоят, сгрудившись вместе, словно с наступлением выходных они оробели в ожидании предстоящего наплыва посетителей. Подавальщицы расхаживают среди них как пастушки, разгоняя свое стадо по местам, поглаживая столики по спине и расставляя пепельницы.

Комиссару Фрейбург всегда не очень нравился. Люди тут, на его взгляд, какие-то уж слишком счастливые, и повод для счастья у них, как правило, слишком банален. Здесь все время попахивает отпускным настроением, особенно в солнечную погоду. Студенты, водрузив задницу на седло, катят кто куда на раскрашенных вручную велосипедах. Домохозяйки, нарядившись в батики, отправляются по знакомым бутикам. Перед ближним «Реформхаузом»[20] уже скопилась целая толпа детских колясок. Ни о ком здесь не скажешь, что у него есть потребность задуматься над смыслом жизни. Только на одной физиономии комиссар обнаружил скептическую мину, да и та принадлежит сине-желтому попугаю-аре, выставленному в большой клетке на улицу перед входом в магазин фототоваров. Птица встретила комиссара таким пронзительным взглядом, что тот сел в плетеное кресло, устроившись поблизости от нее.

— Меня зовут Агфа, — объявил попугай.

— Шильф, — представился в ответ комиссар.

— Внимание! — говорит попугай.

Комиссар гонит прочь школьницу с крашенными в зеленый цвет волосами, которая подошла к нему клянчить один евро, между тем как одета она в фирменные джинсы, а на поводке за ней идет далматин. Когда Шильф принялся ей объяснять, что нельзя одновременно пользоваться практическими преимуществами материального благосостояния и моральными выгодами бедности, она послала его куда подальше. Шильф поморщился. В таких гадких городах, как Штутгарт, люди хотя бы откровенно показывают, что в жизненной лотерее им достался выигрышный билет.

— Мы еще не открылись, но вы можете посидеть, — говорит ему подавальщица, раскладывающая на столы карточки с меню.

В знак благодарности Шильф покорно машет ей рукой. Подавальщица ненамного старше подходившей только что школьницы, на голове у нее платок, разрисованный черепами, на ногах — пляжные шлепанцы, а ее мини-юбчонка так коротка, что когда она наклоняется, из-под нее сверкают розовые трусики. Шильф выкладывает на стол и расправляет свернутую в трубочку пачку бумаг. В служебном кабинете Рита с треском хлопнула перед ним на край письменного стола дело физика; она заранее позаботилась поставить с этой стороны пластиковый стул, обозначив тем самым предназначенное для него рабочее место. Шильф передал документы первому попавшемуся вахтмейстеру, чтобы тот снял с них копии, так что сейчас в его распоряжении был экземпляр, не требующий бережного отношения.

Несмотря на многолетний стаж профессиональной работы, Шильф не научился бесстрастно подходить к бумажкам, в которые воплотились человеческие судьбы. Открыть такую папку — значит вступить на перекресток, где его жизнь пересекается с жизнью какого-то незнакомца. Узлы, которые завяжутся между ними при первом же чтении, потом никогда не распутаются и останутся навсегда.

Шильф ни секунды не сомневался, кто из фрейбургских физиков имеет отношение к делу о похищении. Бегло просматривая запротоколированные Зандштремом показания, он мысленно видит перед собой фото смеющегося Себастьяна.

Машина не просто пропала. Она превратилась в ничто: ничто совершенно особого качества — в страшное последствие того, что, казалось бы, вообще никогда не могло случиться. Известно ли вам, господин Зандштрем, как много есть на свете такого, что, по нашему разумению, никогда не произойдет? В невозможности чего мы так же твердо убеждены, как в нашем представлении о том, что Земля вращается вокруг Солнца? К таким вещам относится и наша собственная смерть. И исчезновение такого мальчика, как Лиам, тоже принадлежит к числу этих вещей. Когда происходит такое, весь мир идет вразнос. (Примечание рукой Зандштрема: «Свидетель переходит на крик: „Вы, господин Зандштрем, должны это исправить! Это ваша работа! Понимаете?“»)

Шильф уверен, что Зандштрем не понял свидетеля. Зато он понимает. Только представить себе, что эти беспомощные вопли родились в той же голове, в которой формулировались бесстрастные фразы научной статьи, — горло сжимается от жалости. Профессор физики привык подчинять себе мир силой своего разума. И вот как он заговорил, после того как три дня прождал известий о сыне!