Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хрестоматийный пример нового, более привлекательного типа реновации города сложился опять же на Восточном побережье.
В 1968 году Бенджамин Томпсон, заведующий кафедрой архитектуры в престижной Гарвардской высшей школе дизайна, прочитал лекцию на тему «Визуальное убожество и социальный беспорядок: новое видение цивилизованного города»[95]. Как и многие другие, Томпсон был шокирован беспорядками и упадком в американских городах. О «том хаосе, который мы видим вокруг, подобном эпидемии чумы», он имел свою собственную теорию, о чем и поведал аудитории. Причина? «Упадок качества современной среды»[96]. Вслед за Джекобс Томпсон рассматривал современную реновацию городов – «улицы, на которых нет деревьев» и «безликие здания» – как проблему[97]. Агрессивная, обезличенная среда породила агрессивное, обезличенное общество. Как и Джекобс, свое субъективное мнение Томпсон пытался подкрепить научными данными (на сей раз – современными психологическими теориями). «Эмоциональная монотонность, – предполагал он, – подавляет высшую нервную деятельность ‹…› Хаос (избыток неорганизованных ощущений) подавляет активность мозга для сохранения равновесия ‹…› Эмоциональное разнообразие, с другой стороны ‹…› является биологической потребностью, столь же реальной, как и голод». Совершенствование городского пейзажа не было, таким вопросом, просто вопросом эстетики или «вкуса». Как предполагал Томпсон, этой потребностью в качествах среды, установленных Джейн Джекобс еще почти десять лет тому назад, объясняется биологический импульс у людей. Люди привержены к старому городу, поскольку того требует их организм.
Было у Томпсона и свое собственное предложение по выходу из урбанистического кризиса: построить «город, который подсознательно ищут „мятежники“» – город со стимулирующей средой и «позитивными ценностями», преобразованными в «прочувствованный опыт»[98]. Красота могла остановить поджоги. По словам Томпсона, его вдохновляли Венеция и Париж, где много «пищи для зрения», а также Копенгаген, где в садах Тиволи «зоны для развлечения, театр, клоуны и буфеты на любой кошелек ‹…› Ибо если город и не парк, он может служить парком». Город как парк развлечений. Ученый видел город «уютным днем и сияющим ночью», богатым «захватывающими видами» и «возможностями для отдыха ‹…› Город тогда перестает быть темницей, из которой хочется бежать, – заключает он, – и становится светящейся призмой, заключающей в себе миллион разных жизней ‹…› Теперь необходима только рабочая модель»[99].
И скоро он получил ее. Поскольку Томпсон был не просто идеалистом; он был предпринимателем. В 1953 году Томпсон, один из ранних джентрификаторов наряду с Джейн Джекобс, открыл в отремонтированном, обшитом доской таунхаусе в Кембридже, штат Массачусетс, лавку под названием «Дизайн ризёрч», или D/R[100]. Магазин Томпсона посредством выставок и различных мероприятий знакомил американцев с хорошим дизайном и торговал стильными предметами. В этом магазин не был уникален: необычной здесь была стратегия. У Томпсона отсутствовал опыт розничной торговли, и он полагался на инстинкт архитектора, знающего, как из переживания рождается удовольствие. Лавка была для него сценой. «Я считал, что нужно сделать D/R местом, где всё кажется естественным, – говорил он, – настолько, чтобы ‹…› они могли представить, что здесь живут. Идея была вот какая: давайте сделаем магазин, в котором все будут чувствовать себя как дома»[101]. Для своих магазинов он выбирал в городе шумные, бойкие места, чтобы оживление улицы наполняло торговый зал атмосферой базара. Посредством своих знаменитых импровизированных «обходов» Томпсон тщательно следил за впечатлениями клиента. Его магазины были спроектированы так, чтобы посетитель чувствовал себя здесь, как дома, чему способствовали трюки вроде запаха свежего кофе, наполняющего пространство торгового зала. Сегодня мы сказали бы, что Томпсон торговал «образом жизни», но в 1950-х годах это было внове. И это работало. Уже скоро D/R сделался основным магазином для ценителей хорошего дизайна. В 1965 году Томпсон открыл еще два магазина в Нью-Йорке, которые приносили ему в год 2,2 миллиона долларов прибыли.
Впрочем, только четвертый магазин, открытый в конце того года, принес ему настоящий успех. На сей раз Томпсон выбрал Сан-Франциско: сложно было переоценить его население, в котором значительную часть составляли либералы и джентрификаторы, а также процветающую сервисную экономику (с зародышем будущей Силиконовой долины неподалеку). Однако успех его предприятия предопределило само место, которое он выбрал для нового магазина. «Жирарделли-сквер», открытый годом раньше, для шестидесятых был редкостью: торговый центр, но не в пригороде, тем более – не в блистающем стеклом современном молле, а в старом фабричном здании.
После того как в 1962 году семейный бизнес шоколатье Жирарделли выкупил конгломерат, производство, естественно, перенесли в пригород. Однако у городского предпринимателя Уильяма Рота и у его матери Лурлины, наследницы судоходной компании, о самой фабрике оставались самые теплые воспоминания. Роты были не просто «эксцентричными людьми» – сентиментальными, подобно многим грустившими об исчезающем старом городе; у этих эксцентричных людей водились крупные деньги. Не желая, чтобы здание фабрики сменил какой-нибудь кондоминиум, Роты приобрели весь участок. В то время богатые люди редко рассматривали заброшенные фабрики как достойный объект для инвестиций, тем более – из-за их архитектурных достоинств. Мода на «промышленный стиль» была еще впереди. В 1962 году лишь для немногих, кроме Энди Уорхола и авангарда современного искусства, промышленные постройки казались привлекательным местом обитания, а не просто неприглядными, болезнетворными пятнами городской застройки, которые надлежало вынести из города как можно дальше. Однако фабрика Жирарделли, возведенная в конце XIX века в формах неоготики, происходила, однако, из живописного периода заката промышленности; ее изящная часовая башня ассоциировалась скорее с Вилли Вонкой, чем с литейным заводом.
Для реконструкции фабричного здания Роты пригласили архитектурное бюро Wurster, Bernardi & Emmons и ландшафтного архитектора Лоуренса Халприна, который недавно потрудился над ландшафтами Всемирной выставки 1962 года в Сиэтле и теперь приобретал всё большую известность благодаря проектам решения городских общественных пространств с учетом того, как люди воспринимают пространство и как в нем перемещаются. Известное влияние на работы архитектора оказала его жена, пионер авангардного танца Анна Халприн. Халприн был заворожен потенциалом театральности в городской ткани. На Жирарделли-сквер Халприн отреставрировал старые здания, а между ними разбил своего рода «городской парк». Открытые пространства и живописные уголки по задумке автора были призваны вдохновлять людей,
