Так и будет? - Илья Першин

приехать. Я бы тоже здесь остался. Только не ради денег, конечно. Но Сава, и не ради денег… своих Великих Денег? Как такое возможно?»

Пьер дошел до небольшого поселения из пятнадцати домов, уже темнело, и в окнах горел теплый свет.

«Такое разве бывает в Едином Государстве?» — шептал сам себе Пьер.

Дверь одного из домов открылась. Из нее вышел старик в тяжелой на вид дубленой куртке и больших серых валенках. В руке он держал ведро, с которым шел к колодцу посередине поселения.

— Здравствуйте! — Пьер аккуратно поздоровался.

Старик остановился и повернул голову в сторону Пьера.

— Голос незнакомый у тебя. Ты откуда?

— Я из Центрального округа приехал.

— Сюда? Из Центрального? Не с войны?

— Нет, я друга ищу своего. Он после войны возможно к вам приехал.

— Ага, ну погоди, сейчас воды наберу.

Он ловко справился с колодезной веревкой, и быстро пошел обратно к дому.

— Ну пошли со мной. Встал стоит.

— Меня Пьер зовут.

— Как-как?

— Пьер.

— А-а-а, Пьер. Ну, очень приятно. Меня Иваныч.

— А имя как?

— А не помню ужо… Имя то было, но меня все уже лет двадцать Иванычем кличут. Я его и забыл. А на кой оно мне нужно, если им не пользоваться? Проходи давай.

Иваныч открыл дверь в дом и пропустил Пьера. В доме было тепло, светло, пахло какими-то травами, молоком и свежим хлебом.

— Разувайся, садись за стол. Пол теплый, не переживай. — сказал Иваныч.

Пьер сел на плетеный стул, помолчал минуту, оглядывая дом, и заговорил:

— А для летнего вечера правда довольно прохладно сейчас.

— Так у моря, да еще и север, не крайний, конечно… Ты говоришь, друга ищешь?

— Да, после войны куда-то сюда приехал.

— А как зовут друга твоего? — спросил Иваныч, наливая колодезную воду в старый самовар, покрытый сажей.

— Савелий Гофман.

— Савелий, Савелий… Не припомню такого что-то. Угостись пока. — Иваныч поставил перед Пьером стакан молока и положил рядом белую булочку.

— Спасибо, Иваныч.

— Ты был на войне?

— Нет, я оборонительные щиты изготавливал.

Иваныч зажег печь, поставил на нее самовар с плоским дном и присел за стол, напротив.

— М-да… Война — это, конечно, плохо. Я, как сейчас, помню Последнюю войну.

— А что там было?

— А… не учили вас? Не рассказывали историю-то?

— Очень кратко, знаю, что прошла быстро, а потом подписали соглашения об объединении…

— Да куда там… — перебил Иваныч — Лет десять, наверное.

— Как десять?

— Да, не меньше. Я тогда был контр-адмиралом и командовал арьергардом в Охотском море. Поначалу война-то тихая была, осторожная, а потом, видать, то ли нервы сдали, то ли обдуманно, но начался Армагеддон такой… Сутками не спали, в море жили. Я помню, ха-ха, когда на землю обратно сошел, спать не мог без качки и стрельбы. Когда волны были метров по двадцать, ветра не прекращались, сдувая крепкие корабли. Огромные флотилии казались тогда спичечными коробками, которые могут расслоиться в любой момент… Люди казались чем-то мелким и бессильным перед расшатанной природой. Поэтому, ничего другого не оставалось, как остановить боевые действия.

И, как я помню, еще года два делили что-то, переносили, границы ставили-снимали, неразбериха была страшная. Народ кочевал по планете за ресурсами, хапали все, хапали. У кого-то был кирпич, у кого-то вода пресная, у кого-то сельхоз. И вот, чтобы испечь хлеб — он взял в руку кусок вкусно пахнущего хлеба — нужно было мотаться и доставать кирпич, чтобы отстроить печь, рожь и воду, чтобы этот хлеб приготовить. Я, конечно, утрирую для примера, но так и было, только в крупных масштабах.

Иваныч надкусил хлеб и запил его молоком.

— А почему же сейчас есть люди, которые не рады всеобщей Великой Экономике в Государстве? — спросил Пьер.

— А этого я не знаю, мне надо-то — хлеба-молока, да пол теплый. Возраст, понимаешь. Вот раньше — это да, — с корабля на бал! Да мяса навернуть! — Иваныч повеселел и расправился на мгновение, но потом опять сгорбился над столом — А ты оставайся, куда ж ты пойдешь? В горы нельзя — стемнело ужо, а плутать по полям тоже занятие ночью неблагодарное. Утром проснешься, и в путь.

— Верно вы говорите. Останусь, если не побеспокою сильно.

— Ну и ладненько. Мне ужо на боковую надобно. Ты приляг на печь, она теплая всю ночь будет.

Пьер лег на теплую печь и повернулся к окну. Он готов был идти в горы и был уверен, что ему это удастся, в отличие ото сна, в котором он ни разу так и не ступил на Кайлас.

Глава 26. Горный барс

У Пьера не было с собой навигатора и каких-то координат Савы, но он шел вверх по горе с такой уверенностью, будто там был указатель «Там живет Савелий Гофман» или «Дом Савелия Гофмана». Перед ним открывался вид безграничного Охотского моря, приливы с отливами ровно держали ритм. Пьер чувствовал себя канатоходцем, который после многих попыток наконец-то близок к балансу. Полотно гор тянулось вдоль моря и скрывалось из поля зрения среди тумана.

Вдалеке, на отступе горы, похожей на туфлю, на самом мыске Пьер разглядел какую-то постройку. Он быстро спустился вниз и пошел вдоль берега, не выпуская ее из виду. Через двадцать с лишним минут, он стремительно приближался к мыску туфли, впившись в него глазами, как капитан корабля ночью в маяк. Мысок нависал над морем, Пьеру удалось максимально близко подойти к нему, и он вздернул голову, чтобы лучше разглядеть загадочную постройку. Она была похожа на древнюю хижину, размером приблизительно три на три метра и высотой два. Пьер снова пошел вверх на гору, поросшую мхом.

Поднявшись на мысок, он встал недалеко от каменной хижины, построенной из больших валунов, стоящих друг на друге. Накрывала постройку большая тяжелая бетонная плита, поверх нее было постелено толстое покрывало, наподобие ковра, которое свисало до самого низа, закрывая «вход» между двух стен. Пьер подошел ближе, аккуратно отодвинул половину полотна и заглянул внутрь.

Постройка снаружи выглядела меньше, чем была внутри. Стены были облеплены полотнами с изображениями людей, зданий и какой-то символики. Над потолком висела большая лампада с ярко горящей свечой. На полу, что странно для такой постройки, лежал белоснежный паркет. Справа от входа стояла уменьшенная (раз в десять) копия оранжевого кабриолета, а слева ровно сложенный большой куб из обналиченных Родуенов. Чуть дальше от входа стоял длинный белый стол, на котором были выложены знакомые золотые часы, несколько цепочек и другие украшения и побрякушки.

Посередине помещения стоял белый постамент, возвышаясь надо