Автор тот же - Барщевскнй Михаил

— Вадим Михайлович, у нас проблемы! — Дальше последовал рассказ о том, что в последнем, только сегодня вышедшем номере „Советской юстиции“ опубликована статья Андрея Капустина. Он писал диссертацию по семейному праву и в одном из разделов их темы с Вадимом пересекались. Так вот, половина статьи Капустина совпадает с текстом Вадима.

— Но вы же знаете, что я писал сам?

— Боюсь, это не имеет значения. Его статья опубликована, а ваш текст нет.

— Но диссертация сдана на кафедру еще девять месяцев назад!

— На сектор, Вадим Михайлович, — исправил педантичный научный руководитель. — А статья, кстати, поступила в редакцию три месяца назад! Я проверил.

— Как это могло произойти? — Вадим оторопел. Он не мог сообразить, каким манером Капустин сумел передрать его текст.

— К сожалению, весьма просто. — Шеф говорил на удивление спокойно. — Когда я читал вашу работу, то оставлял папку на столе в библиотеке. Домой не брал. А наша библиотекарша, ну, как бы это сказать, подруга Капустина. Думаю, она и поработала за этого лоботряса. А может, он и на секторе ее видел.

— И что теперь делать?

— Не знаю. Вы в курсе, кто его отец?

Вадим был в курсе. Еще как в курсе! Андрей Капустин учился с Вадимом в одном классе. А папочка его занимал пост заместителя заведующего административным отделом ЦК КПСС. Курировал суды, прокуратуру, милицию и так далее. Вадиму сразу вспомнился случай, произошедший летом, между выпускными и вступительными экзаменами. Ребята-одноклассники перезванивались, интересовались, как дела, какой у кого и институте конкурс, и тому подобное. Как-то раз Вадим позвонил Андрею.

— Что делаешь? Зубришь? — поинтересовался Вадим.

— Ты че, забурел? — Андрей любил приблатненный жаргон, порою сам не понимая значения произносимых им слов.

— А у тебя есть шанс поступить без зубрешки? — поразился Вадим.

— У меня нет шанса не поступить!

Если учесть, что Андрей подал документы на юрфак МГУ, куда Осипову путь был заказан, легко понять, почему эта фраза так врезалась ему в память.

Теперь отец Андрея поднялся уже до поста заведующего тем же отделом ЦК.

Вадим положил трубку и застыл у телефона. Через несколько минут в комнату вошли Лена и Машка. Увидев лицо Вадима, Лена испугалась — таким растерянным она никогда его не видела.

— Что случилось? Что-то с родителями? С бабушкой?

— Нет, с защитой! — глухо отозвался Вадим. Когда Вадим закончил пересказывать то, что только что узнал, Лена мрачно бросила:

— Ну и хрен с ними! Плевать! Перепишешь главу, и всего-то делов!

— Нет, Леночка! Это — плагиат, И плагиатор, получается, — я! Мне не дадут защититься никогда! Такие вещи не прощают. Через неделю об этом будет говорить вся юридическая Москва!

— А ты ведь ничего и доказать не сможешь! Да если бы и смог?! Для его папочки это позор похуже, чем для тебя! Он же тебя уничтожит! „Был бы человек, а статья найдется“! — Лена разошлась не на шутку.

— А как же мои карточки? — подала голос Машка. — Это же нечестно!

Родители кинулись успокаивать разревевшуюся дочь. Какая уж тут диссертация, когда любимая дочка плачет навзрыд!

В свою приемную директор Института государства и права академик Самойлов влетел раздосадованный и обескураженный. Как же так?! Он ведь сам работал в аппарате ЦК много лет. Ну, не все, но большинство были толковые, приличные ребята. Многие стали учеными. Далеко не он один. Откуда повыползали эти сегодняшние? Вежливые, гладенькие, какие-то мылкие. И при этом — чистые функционеры. Человек-функция! Человек-кресло! Человек-лозунг!

Принято решение на самом верху — вводим кооперацию, расширяем возможности для частной инициативы, начинаем движение в сторону рынка. Стали готовить совместное постановление ЦК и Совмина. И началось! Академики-экономисты в один голос кричат, что без новых правовых механизмов новые элементы экономики не заработают. Самойлов тоже предупреждает: без немедленных изменений уголовного и гражданского законодательства ничего не получится. Нельзя влить молодое вино в старые мехи! Нельзя!! Секретарь ЦК, ответственный за постановление, спрашивает, сколько времени на это надо. Ему говорят — минимум два-три года. Он матерится! Через три месяца, к Пленуму ЦК постановление должно быть готово. Самойлов прямо ему заявил — не реально! Точка. А Капустин — вроде всю жизнь толковым мужиком считался — вылез: „Мы сделаем“. Вот, задница, пускай и делает!

Уже зайдя в кабинет, Самойлов вдруг сообразил, что в приемной заметил что-то необычное. Что-то резануло глаз. Вспомнил, в приемной сидел ребенок Самойлов вызвал секретаря.

— А что это за девочка в приемной? Ваша? — В голосе звучало раздражение.

— Нет, Василий Петрович, она к вам, — секретарша почему-то шептала, — она к вам на прием. Просит принять ее сейчас, поскольку в часы приема по личным вопросам она не может — у нее в школе уроки. — Шепот переходил в смех.

— Какой прием? Вы что, шутите? Она по какому вопросу? Об организации песочницы во дворе института? — Казалось, вся не высказанная в ЦК досада выплеснется сейчас на секретаря. Ничего комичного Василий Петрович в ситуации не видел.

— Она не говорит, — ответила в обычном деловом режиме секретарша, почувствовав наконец настроение шефа. — Сказала только, что по вопросу института. Я ее пыталась выпроводить, но она заявила, что ляжет на пол у вашей двери и будет здесь жить, пока не поговорит с вами.

— Глупости! Отправьте ее куда-нибудь!

— Можно милицию вызвать? Сама она не уйдет. Я уже все испробовала.

— Дьявол! Какую, к черту, милицию?! Ладно, зовите ее сюда, но сами не уходите, мне здесь только детских слез не хватало.

— Слушаю, что тебе нужно, девочка? — Самойлов напустил на себя строгий учительский вид, надеясь, что это позволит максимально сократить пустой разговор с ребенком.

— Мне нужна честность! А моего папу обманули. Он написал диссертацию, а у него одну главу другой дядя перебрал (слово „передрал“ Маше было незнакомо) и опубликовал в газете. Папе не верят, что это он писал. А я могу доказать… — тараторила Машка.

— Погоди, погоди! Что значит „перебрал“? — не понял Самойлов.

— Наверное, передрал, — перевела секретарша.

— Да, передрал, передрал, — обрадовалась наличию союзника Машка. — Он ее передрал, А писал папа. И теперь ему не разрешают защищать диссертацию.

— Ну и как ты докажешь, что это он ее писал? — Самойлов пытался понять, девочка пришла сама или ее подослал папаша, уличенный в плагиате и теперь любой ценой пытающийся спасти свою шкуру. — Ты почерковед?

— Кто? Я — Маша. Я Маша Осипова. — Подбородок у девочки уже дрожал.

— Ладно, ладно. Рассказывай, что случилось. Я тебе верю, поэтому не торопись и рассказывай. — Что-то подсказало Самойлову, что девочка хочет сказать важное. И еще Самойлов поймал себя на мысли, что общаться с непосредственным ребенком ему куда приятнее, чем с лощеными цековскими функционерами.

Маша минут десять рассказывала, как папа мечтал стать кандидатом, чтобы порадовать бабушку и дедушку, как он писал эту диссертацию вместо того, чтобы поплавать вместе с ней и с мамой в море, как она печатала ему карточки, как они вместе то с мамой, то с папой ездили к тете-машинистке, перепечатывавшей текст. Когда Машка говорила про карточки, Самойлов с секретаршей обменялись взглядами. В глазах женщины стояли слезы. Самойлов потер нос, потому что и у него что-то защекотало то ли в горле, то ли в носу, то ли в глазах.

— А кто твои бабушка и дедушка? — поинтересовался Самойлов. Секретарша поняла зачем. Ответ Самойлова обрадовал, а секретаршу расстроил. Она ведь не знала, что сегодня Самойлов ненавидел основной контингент аспирантских родителей.

— А как папина фамилия?

— Осипов, — Машка была так рада, что ее не ругают, — Вадим Михайлович.

— В каком он секторе?

— Я не знаю. Я у мамы постараюсь узнать.

— А почему у мамы, а не у папы? — как бы между прочим поинтересовался Самойлов.

— А потому что, если папа узнает, что я к вам приходила, он меня на месяц без телевизора оставит! — Более страшного наказания Машка представить не могла.

— Понятно! — нараспев протянул Самойлов, довольно кивая головой, — на нужный ему вопрос ответ он получил. — Знаешь, я должен разобраться. Хорошо, что ты пришла и все мне рассказала. — Самойлов на всякий случай решил еще раз убедиться в своей правоте. — Так, значит, с папой о твоем визите говорить нельзя, а с мамой?

— Нет! Нет! Ни в коем случае! Она точно папе расскажет!

— Она тоже не знает, что ты здесь?

— Не знает. Она бы не разрешила…

Секретарша, размазывая по щекам слезы, выскочила из кабинета…

Когда Самойлов остался один, он мучительно стал вспоминать, откуда знает фамилию этого Осипова. Читал его статью? Нет. Выступал на Ученом совете? Нет. Вел дело кого-то из его знакомых? Тоже нет. Что-то было… За окном раздался звук заводящейся машины. Двигатель чихал и никак не хотел начинать работать. Вспомнил! Забавнейшая была история.