Цветок Прерий - Эмили Кармайкл

Этот образ вызвал у Маккензи улыбку.

– Если ты думаешь, что этого сильного доброго мужчину зовут Кэл Смит, то могу тебя уверить, что большинство сражений будет происходить у нас друг с другом. Кроме того, я уже говорила, что это невозможно. Чем скорее он уйдет, тем лучше будет и для меня, и для Фрэнки, и для него.

– Ну, ладно, – сказала Нелли с лукавым огоньком в глазах, – предположим, что ты действительно знаешь, как будет лучше для тебя и для дочери – тут мне нет смысла поучать тебя понапрасну. Но ты не можешь винить нас за то, что мы любим тебя и время от времени вмешиваемся в твою жизнь.

В этот момент в отель вошла Кармелита, напевая какую-то песенку на испанском языке. С выражением счастья на лице она прошла прямо в гостиную. Маккензи ощутила жгучую досаду и разозлилась сама на себя, потому что причины для такого чувства у нее не было – что плохого или недозволенного в том, что девушка ушла с пикника, чтобы пококетничать с Калифорнией Смитом.

– Ой, сеньориты, здравствуйте! – воскликнула Кармелита. – Какой чудесный вечер!

Она взлетела по лестнице в комнату, где спала Фрэнки.

Маккензи проводила мексиканку прищуренными глазами, которые стали еще зеленее, чем обычно. Нелли заметила это и лукаво улыбнулась.

Аллен-стрит освещалась газовыми фонарями, но в проходе сбоку от платной конюшни было достаточно темно, чтобы трое стоявших там мужчин оставались незамеченными. О причине этого «собрания» легко было догадаться по звуку жидкости, плескавшейся в бутылке, которая переходила из рук в руки.

– Тише ты, пьяница! Хочешь, чтобы он нас услышал? – отчитывал в темноте Тони Геррера Спита Маккалоха.

– Я не пьян, мексиканский ублюдок! По крайней мере, не настолько, чтобы не смог раскроить пару черепов.

– Заткнитесь вы оба, – хрипло шепнул Билл Дарнелл. – Он выходит из салуна. Идет сюда.

– Собирается улечься рядом со своим мерином! – с издевкой зашептал Тони.

Спит и Билл не стали напоминать Геррере о том, что Кэл будет не единственным ковбоем с их ранчо, которому предстоит провести ночь в конюшне. Один Тони остался сегодня с пустыми карманами, а когда этот парень в плохом настроении, у него есть привычка отвечать на подобные замечания кулаками. Сейчас с ним лучше не ссориться.

Спит и Билл не возражали против того, чтобы поставить на место Калифорнию Смита. Своим наглым, несносным поведением этот апач-недоделок давно напрашивался на нож. Когда Тони ввалился в салун прямо из приемной доктора Гилберта, они с радостью предложили ему свои услуги. «Проклятый желтоволосый апач набросился на меня, – так сказал им Тони, – набросился без всякой причины, просто чтобы отвести на мне душу». Спиту и Биллу хорошо было известно, что значит «отвести душу», но они предпочитали делать это сами и не желали, чтобы кто-то проделывал это с ними.

– Будьте готовы! – предупредил Геррера. – Спит! Убери эту проклятую бутылку. С этим парнем тебе понадобятся обе руки.

– Черт! Я дам ему по голове бутылкой!

– Дьявол! – выругался Тони. – Из оружейной лавки вышел Тэд Грин, они со Смитом разговаривают.

До притаившихся в тени ковбоев долетали обрывки беседы оружейника и их будущей жертвы: заказал Винтовку – еще не готова. Через минуту Грин запер свою лавку.

– Спокойной ночи, мистер Смит. Винтовка будет примерно через неделю, так что заходите.

Обязательно зайду. Дружески помахав друг другу, они расстались.

– Приготовьтесь! – прошипел Тони.

ГЛАВА VII

Кэл направлялся к тому отсеку платной конюшни, где стояли беговые лошади. Мысленно он уже в который раз убеждал себя, что нельзя рассчитывать на то, что кто-то отнесется к нему, как к нормальному, но прошедшему суровую школу человеку. Четырнадцать лет назад, когда он покинул лагерь апачей вместе с генералом Говардом, оставив там все, к чему привык, Кэл с юношеской наивностью думал, что если он станет жить, как белые люди, и сможет хорошо разговаривать на их языке, то ничем не будет отличаться от других белых.

Апачи всегда относились к нему справедливо и воспитывали его так же, как своих детей. Но все-таки светловолосый голубоглазый Кэл был слишком непохож на них, хотя сердце его, как говорил отец Даклудж, было сердцем апача.

Проведя несколько лет среди цивилизованных людей, Кэл понял, что для белых он такой же чужак, как и для апачей. Хотя несколько белых людей, лишенных предрассудков, чуть не убедили его, что это не так. Одним из них был Джош Камерон, вторым – Фрэнк Батлер. Но по-настоящему он почувствовал себя полноценным белым человеком только с Маккензи Батлер. Она стала для него таким искушением, что у него не хватило духу отказаться; но судьба и обстоятельства были против Кэла. Тогда он твердо усвоил, что от цивилизованного мира ему ждать нечего, кроме страха, презрения, любопытства и недоверия. Он был, есть и всегда будет аутсайдером.

Кэл намеренно отбрасывал все мысли о Маккензи, как только они возникали. Он заставлял себя думать о Кармелите – простой, приятной и веселой девушке. Она пригласила его провести сегодняшний вечер в доме ее родителей. Они жили в доме из необожженного кирпича, состоящем из двух комнат, на окраине города. Кэл принял ее приглашение, так как делать ему все равно было нечего. Родители Кармелиты вели себя сдержанно, но радушно, три младшие сестры улыбались и хихикали исподтишка, а десятилетний брат старался изо всех сил сыграть роль верного стража Сестры. Кармелита явно не спешила перейти к плотским утехам, но Кэл подумал, что если она этого захочет, ему не следует отказываться. Кармелита была хорошенькой, чистенькой девушкой и, что было особенно приятно, честно давала понять, чего хочет. У Кэла очень давно не было женщины, а если он будет дожидаться ту, которую любит, то может состариться. Кэл кисло улыбнулся своим мыслям: даже когда он строил планы относительно другой женщины, все равно думал о Маккензи.

Перед Кэлом вырисовывались очертания конюшни и загона для скота. Ему давно уже хотелось спать – вино, которое заставил выпить отец Кармелиты, сделало свое дело. Кэл пил крайне редко и, если уж такое случалось, спиртное сразу ударяло ему в голову.

Подойдя к загону, Кэл насторожился. Ему показалось, что в проходе между конюшней и мастерской послышался какой-то шорох. Кэл замедлил шаг и стал внимательно вслушиваться в ночные звуки. Все было спокойно, в теплом пыльном воздухе не было ни малейшего движения. Отдаленные звуки музыки, игравшей в салунах, только подчеркивали тишину. Вся Аллен-стрит была освещена газовыми фонарями, которыми жители Тумстоуна очень гордились, но в подозрительном проходе царила непроглядная тьма.