Цвет - Сергей Васильев

Надо ли говорить, что этот человечек — я?

Она считает, что спасать меня — ее долг? Мы даже не заключили официального соглашения — я упустил из виду, а Шандар не напомнила. Да, в ряду ее ценностей я занимаю место подобное тому, что занимает домашний питомец у людей.

Заслужил.

Я покинул внутреннюю сущность Шандар и нащупал Лену.

В мозгу возникали картинки, быстро сменяющие одна другую. Первая встреча с Леной. Жизнь на Хань. Спуск на Зельде. Побег с нее. Брисс. Каждый раз Лена была другой. Разной. Никогда не повторяясь, даже в мелочах.

Я настроился на нее. И увидел.

Бескрайнее поле, почти сплошь покрытое какими-то синими цветками. Ветер колышет их стебли, доходящие Лене почти до пояса. До самого горизонта нет никого, кроме темной фигуры, стоящей сбоку, на краю взора.

Узнать ее легко — это я. Выгляжу я несколько странно в Лениных ощущениях — будто стремлюсь к ней и в то же время отстраняюсь. Это противоречие одновременно и пугает ее, и притягивает.

Будь ее воля, Лена схватила бы меня и не отпускала. Достаточно протянуть руку, чтобы поймать ускользающую тень — меня — но рука не поднимается. Что-то противодействует ей.

И от этого горько и паршиво на душе. Иногда хочется плакать, но надо зачем-то сдерживаться. И темный силуэт всё отдаляется и отдаляется от нее.

Нет раздражения. Есть печаль.

Неужели всё это раздражение создавалось искусственно? И я вел себя совсем не так, как хотелось Лене? Хотя она и сама бы не смогла сформулировать, как я должен поступать, но зато прекрасно понимала, как я не должен себя вести. По ее представлениям, Лена не раз совершенно ясно намекала, в чем я не прав. И ужасно сердилась, когда я не обращал внимания на совершенно очевидные слова и поступки.

А сейчас я слишком хорошо ее понял. Лена, фигурально выражаясь, стояла у меня на ладошке. Я мог поворачивать ее, рассматривать, щекотать и смотреть, как она смеется. Как она грустит. Как печалится, плачет, негодует…

Хотел ли я того же, что и она?

Хотел… Как ни странно.

Зачем же я подавлял это в себе? По дурной привычке всё делать наоборот? Или просто не прислушивался к своим желаниям? Говоря: «Мало ли чего я хочу? Другой хочет иного, зачем ему навязывать мое мнение? Наверняка он думает не так, как я».

Да, я ошибался.

Ошибки надо исправлять.

Я легко поднялся — ноги от многочасового сидения даже не затекли — и сделал два шага к дивану, чтобы встать напротив Лены. Она недовольно посмотрела на меня и перевернула страницу какого-то красочного вирт журнала, который она бесплатно скачала на носитель.

Она явно не ждала от меня чего-нибудь хорошего.

Пришлось ее разочаровать.

— Лен, — сказал я совсем негромко, чтобы не привлекать излишнего внимания Шандар и Рустама, — давай жить вместе…

Лена выпрямилась, глаза ее округлились, а журнал выпал из руки.

— Ты серьезно, Илья? — в голосе ее слышалось беспокойство. Наверняка появились мысли о моем душевном здоровье.

— Серьезно, — я кивнул.

— Как ты себе это представляешь? — теперь она думала, что я глупо шучу.

— «Заключение союза на неопределенный срок между двумя особями противоположного пола», — процитировал я.

Лена молчала, напряженно смотря мне в глаза. Искала ответ. Сомневалась. Пыталась поверить.

Да, она поверила мне.

Нерешительно потеребила кончик носа и спросила излишне робко:

— Я могу пригласить друзей с Хань?

Тепло и радостно было смотреть на нее, слышать ее голос, выполнять ее просьбы.

— Да, Лен. Конечно, — и наконец-то счастливо улыбнулся…

13. Брисс

Народу на регистрацию пришло совсем немного. Да и как мне объяснили в Бюро Регистрации Гражданских Актов, заключение союза — рутинное дело, не требующее личного присутствия. Но Лена хотела, а я совсем не возражал. Нам подготовили зал, выделили официальное лицо, объяснили порядок проведения церемонии и ограничили количество гостей.

Конечно, приятно идти, держась за руки, глупо улыбаясь неизвестно чему и пропуская мимо ушей все напутствия, рядом с человеком, который собирается провести с тобой всю жизнь. Я и так знал, что всё у нас будет хорошо. Лена в белом открытом платье выглядела потрясающе. Она чуть-чуть смущалась от общего внимания, и щечки ее мило розовели.

Нам задали какие-то вопросы, на которые следовало ответить «да», потом мы оставили отпечатки пальцев на скан-документе, и официальное лицо поздравило нас с регистрацией.

Сразу же подбежали Ленины подружки, защебетали, как стая разноцветных птиц-пересмешников. Друзья чинно подходили, жали руку и отходили к своим девушкам.

Подошла Шандар. Она молча рассматривала меня, словно видела в первый раз, потом сняла с шеи цепочку с серебряным ножом и вложила мне в руку. Невероятный подарок! Это равнозначно тому, как человек отдаст сердце.

Только один человек всё не решался подойти — Рустам. Он мялся, то порываясь сделать шаг, то останавливаясь, теребил лацканы непривычной для него одежды, начинал говорить и замолкал.

Я улыбнулся и шагнул к нему, распахивая объятия.

Рустам открыл ладони и протянул руки мне навстречу.

Странное существо цеплялось суставчатыми ножками за пальцы Рустама. Ножки были лаково-черными, на спинке трепетали тонкие стрекозиные крылышки, а тельце горело ярко-оранжевым огоньком. Я несмело коснулся его пальцем и почувствовал сильный жар, исходящий от оранжевого комочка.

— Это что? Это мне? — бессвязно пробормотал я.

Внимание гостей сосредоточилось на Лене. Мы с Рустамом будто одни стояли в высоченном зале с расписанными золотом колоннами и зеркалами, в которых отражался яркий оранжевый живой огонек. Чудо какое!

Я не знал — что такое дарит мне Рустам. Но, глядя на ломкое существо у него в руках, мне хотелось смеяться и плакать, обнять весь мир и сделать его счастливее, и никогда, никогда не расставаться с подарком.

— Возьми тирби-тиль. Она одна. Последняя, — Рустам моргнул, и по щеке покатилась слеза.

— Но что с ней делать? Зачем она? — я всё задавал и задавал бессмысленные бесполезные вопросы, не замечая никого и ничего вокруг.

— Это — счастье. Живое счастье.

Я протянул ладонь, и тирби-тиль аккуратно переползла на мою руку, легонько щекоча маленькими коготками.

Светло и радостно. Солнечные блики отражаются в зеркалах, кружась в хороводе. Лена бежит ко мне, мы с ней крепко обнимаемся, я целую ее, и уже никто не может меня отвлечь от этого наиглавнейшего дела. Ни Рустам, с грустной улыбкой стоящий рядом, ни Шандар, внимательно оглядывающая зал в поисках потенциальных врагов, ни Ленины друзья, радостно кричащие и разливающие по бокалам пенящееся вино.