Атавия Проксима - Лазарь Лагин

Нельзя сказать, чтобы капитану Хорнеру очень улыбалось выходить в открытый океан без привычных радионавигационных приборов, при бездействующих корабельных рациях, неизвестно с каким заданием (цель выхода в море держалась до поры до времени в самой строгой тайне), да еще под началом глубоко штатского, сухопутного, дряхлого господина, каким являлся профессор Ингрем.

– Идиотская спешка! – пробурчал он профессору, когда тот явился на борт «Террора». – Ночью, без радио… Луна выходит под самое утро… Утро зимнее, позднее…

– Я молю бога, чтобы утро наступило вовремя, – озабоченно поджал губы профессор и, не оставив оглушенному этим нелепым ответом капитану Хорнеру времени на расспросы, ловко сбежал по трапу в каюту старшего офицера, которая была предоставлена в его распоряжение по личному распоряжению морского министра.

Но вопреки мольбам профессора Ингрема утро все же наступило не вовремя. Оно забрезжило через полтора часа после того, как они отвалили от стенки порта.

– Очень плохо! – сказал профессор, который и ожидал и боялся этого удивительного явления природы.

– Хуже трудно было себе представить, – мрачно согласились с ним его коллеги, ибо наступление утра в то время, когда в семидесяти одном километре от местонахождения «Террора» часы показывали начало седьмого часа вечера, могло означать только одно: что семь десятков километров отделяют ту часть Атавии, где господствовал ранний вечер, от той, где уже занималось утро следующего дня. А это, в свою очередь, тоже могло означать только то, что Атавия, оторвавшись от Земли примерно в семидесяти одном километре от береговой линии, действительно превратилась в самостоятельное небесное тело и что путешественники на «Терроре» только что перевалили через тот невидимый порог, который шел по линии этого разлома и отделял верхнюю, населенную часть новой планеты от ее толщи и нижней части.

Пока чудом наступившее утро превратилось в мутный зимний день, люди на «Терроре» успели стать свидетелями другого поразительного явления, которое, увы, также подтверждало этот удручающий вывод. Мы имеем в виду то, что произошло с корветом «Темп», который, держа дистанцию в две мили, шел позади «Террора» в строю кильватера. Без видимых причин и не подавая сигналов бедствия, «Темп» вдруг стал быстро скрываться за горизонтом, не отставая в то же время от «Террора». Создавалось впечатление, что корвет стремительно тонет.

Проклиная про себя профессора Ингрема, повинного в этом походе, а вслух – ни в чем не повинную магнитную бурю, Хорнер приказал сигнальщику запросить «Темп», что с ним происходит и почему он не запрашивает помощи. Но, к великому его удивлению и возмущению, профессор Ингрем, стоявший рядом и до того никак не вмешивавшийся в его распоряжения, посоветовал зря не затруднять сигнальщика.

– Судно ведь тонет! – раздраженно воскликнул Хорнер. Ему было предписано беспрекословно подчиняться указаниям профессора Ингрема, какими бы нелепыми они ему на первый взгляд ни казались. Так ему и было сказано: «как бы нелепы они вам, капитан Хорнер, на первый взгляд ни казались».

– Если бы оно тонуло! – мечтательно протянул Ингрем. – Увы, друг мой, к величайшему сожалению, оно не тонет. Происходит, скажу точнее, подтверждается куда более неприятный факт…

И в самом деле, не успел еще Хорнер прийти в себя от жестоких и загадочных слов старого профессора, как верхушки мачт только что канувшего под воду корвета столь же быстро вынырнули на черную океанскую ширь и вскоре он снова стал виден весь, от ватерлинии до клотика, целехонький и невредимый.

Читатель, быть может, уже догадался, что мнимое исчезновение под водой корвета «Темп» произошло в тот самый момент, когда между обоими кораблями лег тот невидимый, но довольно крутой порог, которым кончалась верхняя плоскость континента и начиналась его «боковая» толща.

Собственно говоря, уже двух приведенных выше фактов за глаза хватало для подтверждения того, что Атавия стала самостоятельным небесным телом. Особенно когда потерянный и вновь обретенный «Темп» просемафорил на «Террор», что он только что был свидетелем аналогичной «гибели» «Террора».

У профессора Ингрема на Земле остался внук, работавший секретарем в одной из атавских миссий не то в Париже, не то в Гавре. Профессор Ингрем любил его, понимал, что ему никогда уже не придется повидать внука, обнять, перекинуться с ним словом. Это было очень грустно и, безусловно, повергло бы престарелого сейсмолога в глубочайшую скорбь, если бы блистательные перспективы первостепенного научного открытия не покрыли его свежую рану толстым слоем первосортного бальзама.

Исследователь весьма средних способностей, трудолюбивый, честолюбивый, но лишенный влиятельных знакомств и денег, которые помогли бы ему в подыскании нужных связей, он только к преклонным летам достиг предела своих мечтаний – должности директора столичной сейсмической станции. Всю свою долгую жизнь он мечтал о каком-то неведомом открытии, которое распахнуло бы перед ним ворота к славе и большим деньгам.

И вот оно нежданно-негаданно привалило, его большое, невообразимо большое научное счастье: он первый докажет, что его страна навеки оторвалась от Земли, от всего остального человечества! Он первый измерит толщу новой планеты, в которую сейчас превратилась Атавия, он первый увидит и опишет ее нижнюю, вновь образовавшуюся сторону, по возможности даст названия всем ее новым географическим точкам, напишет об этом книгу, а еще раньше – целую кучу статей. Его имя запестрит в газетах, в журналах, в радиопередачах, его портреты станут известны во всех концах Атавии. Он был очень счастлив, профессор Переел Ингрем! Счастлив и полон самой кипучей энергии и неукротимой жажды деятельности.

Горе миллионов атавцев, которым никогда уже не увидеть своих сыновей, мужей, братьев, отцов, застрявших там, по ту сторону черной космической бездны, на далекой планете Земле? Его это не касается. С него хватит, что он сам потерял на этой истории одного из своих двух внуков. Не случится ли что-нибудь непоправимое с атмосферой, окружающей новую планету? Не исключено. Но так быстро атмосфера не улетучивается. На его век воздуха хватит. Ему не так уж долго осталось жить. Да и почему ему, собственно, думать о других? Много они о нем думают? Не принесет ли вчерашняя катастрофа, кроме чумы, еще каких-нибудь других, пока еще не известных бед – голода, социальных потрясений, гигантских разрушений? Очень может быть. Но и это его не касается. Пускай над этим ломают себе головы социологи, проповедники, сыщики, газетчики, чиновники, государственные деятели и политиканы разных калибров. Они за это загребают деньги, и немалые. А он сейсмолог, всего только ученый-сейсмолог, и он сейчас думает только об одном – о том, что вот оно, наконец, и пришло к нему его счастье, его волшебная Синяя птица! К нему одному, в ущерб всем остальным сейсмологам Атавии, до которых ему так же мало дела, как и им до него.

Пугало ли его хоть что-нибудь? Только одно: как бы кто-нибудь из его коллег, в том числе и из участников возглавляемой им экспедиции, не перебежал ему дорогу, не обогнал бы его на вековечной эстафете славы и кентавров. Остальное его не интересовало. Он был, слава богу, не какой-нибудь «красный», «радикал», «агент Москвы», – это был образцовый, истинно атавский ученый, воспитанный в духе «здорового предпринимательского эгоизма» и стопроцентного атавизма, и самый дотошный следователь комитета по борьбе с антиатавизмом не нашел бы, в чем его упрекнуть.

Теперь, когда гипотеза профессора Ингрема столь блистательно превратилась в действительность, надо было немедленно разведать, как выглядит и что представляет собою задняя, «нижняя» сторона новой планеты.

Снова исчез за горизонтом «Темп», но теперь к этому отнеслись уже более спокойно. Подсчитали время, прошедшее между первым и вторым его исчезновением, или, что то же самое, между первым и вторым порогами, помножили на скорость, с которой шел «Террор», и определили, что расстояние между обоими порогами составляло чуть менее пятидесяти одного километра. Это и была, очевидно, толщина тонкой и плоской, как плитка шоколада, новой планеты, толщина приблизительная, потому что предстояло сделать еще не один такой промер в самых разных районах Атавии и при помощи самой точной аппаратуры.

Сразу за вторым порогом утро перешло в день. Перед экспедицией открылась бескрайная водная равнина, бурлившая, насколько хватает глаз, множеством глубоких водоворотов и утыканная сотнями, тысячами очень высоких (их вершины уходили в тучи) и очень тонких и крутых конических скал, походивших на чудовищные черные сосульки. Насколько это можно было определить на расстоянии, они состояли из базальта, и геологи, сопутствовавшие Ингрему в этой экспедиции, без особых споров согласились с его гипотезой, что скалы эти образовались вчера при отрыве Атавии от вязкого базальтового ложа, в котором она до вчерашнего вечера покоилась несколько миллиардов лет. Где-то там, на Земле, на том месте, где до девяти часов двадцать первого февраля находилась Атавия, этим высоким скалам должно было соответствовать столько же водоворотов, столь же глубоких, сколь высоки эти дьявольские базальтовые сосульки.