Атавия Проксима - Лазарь Лагин

– Что тут случилось, господин Фрогмор? – спросил он, незаметно оттолкнув Билла от тротуара к развалинам сгоревшего дома. – На вас напали?

– Этот негр… Этот трижды проклятый черномазый! – Фрогмор задыхался от священного негодования.

– Какой негр, господин Фрогмор? – участливо переспросил человек в темно-синем свитере. – Этот самый, который стоит здесь, разинув рот, как идиот?.. И что он вам посмел сделать?

Он легонько стукнул Билла по затылку, придав ему таким образом движение в сторону пожарища. Билл, наконец, догадался, к чему клонит этот человек, и метнулся в развалины.

– Держите его! – заорал бакалейщик, наткнулся на подставленную ему подножку и упал лицом в жидкую грязь.

– Держите его! – с готовностью подхватил клич поверженного бакалейщика человек в свитере. – Вы, кажется, упали, господин Фрогмор?.. Мерзавец!..

Так и не уточнив, кого именно он имел в виду, употребив это ругательное слово, Карпентер скрылся в развалинах прежде, чем к Фрогмору подбежали полицейский и первые зеваки.

Как и опасался Карпентер, он нашел Билла в развалинах.

– Не трогайте меня! Ради бога, не прикасайтесь ко мне! – зашептал в ужасе Билл и прижался к обугленной стенке лестничной клетки, словно пытаясь в нее врасти. – Я заразный… Я, кажется, заразный!..

– Все посходили с ума на этой чуме. Только и разговора сегодня, что о заразе, – презрительно хмыкнул Карпентер. – А ну, вылезай, братец-кролик!..

– Не трогайте меня! – Билл схватил головешку и замахнулся ею. – Вы и так уже, верно, заразились… Я вчера вечером поймал майского жука…

– Гм-м, забавно! – протянул человек в свитере, хотя, судя по всему, ему было не так уж смешно. – Если тебе это не померещилось… А ты успел сделать себе прививку?..

– Я для этого и приехал сюда, чтобы сделать прививку…

– Тогда тебе, братец-кролик, надо поторопиться… Вакцины для тебя уже теперь не хватит… Теперь тебя, милый человек, придется накачивать сывороткой… И меня тоже…

– Вы тоже еще не делали себе уколов? – ужаснулся Билл. – Господи, что я наделал!.. Я не успел вас предупредить…

– Придется и мне, пожалуй, загнать себе под кожу добрый стаканчик сыворотки… Хорошо, что я уже кололся… Ну, да ладно, будем верить в науку. Так вот, если ты решил дожидаться здесь, пока за тобой придет полиция, то лучшего места тебе не сыскать… Пошли!

– Пошли, – послушно ответил Билл.

Через провал первого попавшегося им окна в заднем фасаде здания они выбрались на темный двор, заваленный горелыми бревнами, досками, обломками мебели и покореженным домашним скарбом.

– А теперь побежали! – прошептал ему его спаситель, и они задворками, где согнувшись, а где во весь рост, помчались от предполагаемой погони.

Так они добрались, наконец, до аптеки Бишопа с другой стороны и скромно встали в самый конец очереди. Примерно часа через полтора оба получили удвоенную порцию противочумной сыворотки, которую без лишних расспросов вкатил им под кожу доктор Эксис, только сегодня сброшенный в Кремп с парашютом.

Что до бакалейщика Фрогмора, то Карпентер тотчас же послал ему письмо (без подписи), в котором настоятельно рекомендовал как можно скорее отказаться от самоубийственной клятвы, явиться на ближайший эпидемиологический пункт и сделать прививку.

Письмо это было вручено спустя часа полтора и было одним из первой сотни писем, полученных за этот короткий срок неистовым бакалейщиком. Оно потерялось в этой куче издевательских и лицемерно-сочувственных посланий.

Две ночи Билл, опасаясь распространить заразу, ночевал по соседству с домом Карпентера в развалинах. На третий день после осторожной консультации с доктором Эксисом Карпентер настоял, чтобы Билл перешел под кров нормального человеческого жилища. Конечно, он ничего не имел бы против того, чтобы Билл проживал у него. Но негр, проживающий на квартире у белого, к тому же подозреваемого в коммунизме, – это создало бы серьезные неудобства прежде всего для самого Билла. Поэтому его устроили на житье к одному из негров, работавшему уборщиком в том самом цехе, что и Карпентер. Пока что еще было рано устраивать его на работу: Фрогмор поднял на ноги всю кремпскую полицию. Надо было переждать по крайней мере недельку, а то и две…

Вечером двадцать четвертого февраля, во время внезапной облавы на квартиры коммунистов и лиц, подозреваемых в подрывной деятельности, Билла Купера вместе с его квартирохозяином Фордом арестовали и посадили в тюрьму. Хозяина, как неоднократно замеченного в общении с «красными», Билла Купера, как совершившего нападение на одного из почетнейших горожан Кремпа.

Наудус жил в обшарпанном, отремонтированном на живую нитку домишке, состоявшем из двух комнат и кухоньки, дверь из которой выходила прямо во двор. На кухонном потолке черным тоненьким квадратом выделялись обводы люка, ведшего на чердак. Из кухонного окна открывался вид на убогий, заваленный снегом двор с похожим на волдырь холмиком, на котором в былые, более обеспеченные годы высаживались по весне цветы. В глубине двора, сразу за несколькими чахлыми деревцами, серел дощатый сарай, который Наудус высокопарно называл гаражом, быть может потому, что в нем сейчас была заперта машина, в которой сегодня утром произошло в столь необычайной обстановке знакомство супругов Гросс с хозяином этого сарая.

Вечерело. Они вошли в комнату, которую Наудус назвал гостиной. В ней уже было совсем темно; Онли зажег свет и пригласил гостей присесть. Но было в том жесте, которым он сопроводил свои слова, нечто куда большее, нежели обычные слова гостеприимства. Это было одновременно и приглашение полюбоваться мебелью, украшавшей комнату, воздать должное вкусу и размаху ее хозяина.

Гросс попытался вспомнить, что напоминает ему эта очень чистенькая комнатка с натертым до зеркального блеска крашеным дощатым полом, покрытым ярко-зеленой дорожкой, и с этой нарядной и, очевидно, мало используемой мебелью, и перед его умственным взором возникла парадная, нежилая «чистая» горница в доме мелкого тирольского лавочника, в котором ему пришлось побывать еще в студенческие годы, во время дальних студенческих пешеходных экскурсий.

– У вас действительно красивая мебель, – заметила фрау Гросс, желая сказать приятное не столько хозяину квартиры, сколько его невесте. Наверно, не дешево стоит?

– Как вам сказать, – покраснел от удовольствия Наудус. – Предлагали нам мебель и подешевле. Но мы посоветовались с Энн и решили, что раз покупаешь вещи на всю жизнь, то лучше уж не особенно скупиться. Тем более, когда приобретаешь ее в рассрочку. Разве мы не правы?

– Конечно, – учтиво отвечала профессорша.

Между тем Энн на правах будущей хозяйки этого хилого гнездышка побежала на кухню, чтобы приготовить кофе и яичницу. Готовить что-нибудь более существенное уже не было времени: через полчаса и ей и ее жениху надо было возвращаться на работу. Фрау Гросс пошла ей помочь. А Наудус, то и дело оставляя профессора наедине с мебелью, гордый и счастливый, забегал на кухню, чтобы лишний разок глянуть на невесту. Сегодня она ему особенно нравилась, и она каждый раз одаривала его очаровательными улыбками.

Улыбаясь, она несколько напоминала Лили Райп – прославленную всеми бульварными журнальчиками мюзикхолльную певичку и любовницу губернатора провинции Мидбор. Энн знала это, гордилась этим и любила, когда это отмечалось другими.

– Правда ли, что она здорово похожа на Лили Райп? – лицо Наудуса невольно расплылось в самодовольной улыбке. – Представьте, все это мне говорят, но я как-то не очень нахожу.

– Ах, Онли! – сказала Энн. – Никогда не надо представляться умнее всех окружающих.

Она знала, что он шутит, и совсем не сердилась.

Но как она ни радовалась убогой чести походить на содержанку губернатора, больше всего она походила на обыкновенную молоденькую фабричную работницу, каковой она на самом деле и была. Ее пальцы с темно-фиолетовыми наманикюренными ноготками были в честно заработанных ссадинах и заусеницах. В преждевременных тоненьких морщинах вокруг ее задорных зеленоватых глаз скопилась мельчайшая серая пыль, упорно проглядывавшая из-под пудры.

А профессорша Гросс, добрая душа, улыбалась, слушая ее болтовню, и думала, чем же эта веселая и, видимо, не злая атавская девушка отличается от своих сверстниц – советских молодых работниц, и пришла к выводу, что отличается от них Энн в первую очередь тем, что стыдится того, что составляет предмет законной гордости ее советских ровесниц – своей принадлежности к рабочему классу.

Следует отметить, что глубоко убежденная в своей полнейшей аполитичности профессорша, сама того не подозревая, уже много лет находилась под обаянием одного митинга, на котором ей привелось присутствовать вскоре после того, как они с мужем осели в Эксепте. Это был публичный отчет профсоюзной делегации, ездившей в Советский Союз. С тех пор фрау Гросс почти каждый раз, когда она сталкивалась с тем или иным человеком или явлением, всегда ловила себя на том, что невольно задавалась вопросом: «А какова была бы судьба этого человека в Советском Союзе?», «А возможно ли было бы такое явление в Советском Союзе?»