Проклятье Ван Гога - Ариана Селеста

— Убирайся, — бесцветным голосом бросил Кейн Рите. Он хотел, чтобы та исчезла из его дома и из его жизни немедленно и навсегда. На лице Риты промелькнуло сожаление. Она слезла с кровати, подобрала с пола платье и тихо вышла, прикрыв дверь.

Подойдя к окну, Кейн всмотрелся в неспокойный океан. Волны яростно налетали на камни, торчащие из воды словно кривые зубы, и, разбиваясь вдребезги осколками его счастья, сверкали в свете луны. Белая пена, собираясь у кромки воды, оставляла на песке сюрреалистические узоры… Они напомнили ему силуэт Евы, её светлые волосы, вьющиеся вниз по спине. Кейн повернулся и посмотрел на ИХ картины, стоящие у изголовья кровати.

Вкрапления черной и золотистой слюды на гранитной столешнице мерцали под моими пальцами, и я подумала о том, что так же сверкали глаза Кейна, когда он целовал меня. Все эти месяцы я боролась с желанием набрать его номер или хотя бы написать ему, но каждый раз, когда желание становилось невыносимым, я вспоминала последние слова отца. Это действовало на меня отрезвляюще. Я любила Кейна, я хотела, чтобы он жил, чтобы он был счастлив.

Запах горелой курицы выдернул меня из раздумий. Я резко обернулась, вспомнив, что готовила ужин для нас с Мики. Я бросилась к печке и выключила огонь под сковородой. Повар из меня был никудышный, но до сих пор никто не жаловался на мою стряпню, да и Микаэла, откровенно говоря, едва ли ела что-то, кроме листьев салата и брокколи на пару.

— Ну и вонь, по-другому не назовёшь, — впорхнула она на кухню. Мики словно парила, плавно вытанцовывала свои шаги, — судя по запаху сгоревшей ко всем чертям курицы, ужин готов, — она рассмеялась, приоткрывая изящными пальцами крышку сковороды, и притворилась, что глубоко вдыхает некий очень приятный аромат.

— Завтра твоя очередь, и мы опять будем жевать переваренную брокколи, которая воняет ничуть не лучше.

— Нет, я теперь ем только сырые продукты! — воскликнула она. Приготовленная еда наносит огромный вред организму.

Я повернулась к ней и удивлённо подняла брови. За время нашего знакомства она успела побыть вегетарианкой, сходить на курсы по раскрытию своего духовного потенциала, три дня назад она объявила, что всегда мечтала принять Иудаизм, а вчера с особым усердием принялась завывать мантры, в общем, была на всю голову чокнутой девицей, и, возможно, именно поэтому мне было с ней так комфортно. Отец Мики, по её словам, погиб много лет назад, а когда в последний раз она видела свою мать, ей было шестнадцать лет. Пару раз в неделю она уходила из дома на всю ночь, где она работала, я не знала. Мики неохотно говорила об этом, каждый раз старалась сменить тему, отшучивалась, говоря о том, что любит работать с трупами, потому что те много не болтают.

— Чем займешься сегодня? — спросила она, включая кофемашину. Тихо загудев, та выпустила стойку ароматного черного кофе.

Я пожала плечами. Чем я занималась в течение последних несколько недель? Сидела дома и жалела себя.

— Слушай, детка, я думаю, что тебе нужно найти работу, а тоты так совсем зачахнешь.

В её словах было немало здравого смысла. Денег у меня было предостаточно, но рано или поздно они имеют свойство заканчиваться, а возвращаться домой я не собиралась.

— И кем бы я могла работать? — спросила я у самой себя.

— Что ты умеешь делать? — Микаэла откинула свои длинные волосы назад и заплела их в косу.

Что я умела?

— Ничего, — ответила я, — ничего из того, что могло бы пригодиться в поиске работы. Я неплохо рисую и немного разбираюсь в живописи.

— Хм, — хмыкнула она, — интересно. На днях один мой знакомый обмолвился о том, что он уволил своего ассистента. Он владеет большой художественной галереей. Парень он неплохой, но очень… — скривилась она, — своеобразный.

Я нахмурилась. А когда в моей жизни были нормальные люди? Никого не припоминаю.

— Если хочешь, я спрошу у него. Могу замолвить за тебя словечко. Он мой должник.

— Спасибо, Мики, — кисло улыбнулась я. Возможно, это вылечит меня от депрессии.

— Вот и отлично, — она улыбнулась, но её взгляд оставался задумчивым.

Обхватив маленькую чашку обеими руками, Мики уселась в кресло.

— Мики, — произнесла я её имя, всматриваясь в чёрный кофе, словно пытаясь рассмотреть там будущее.

— Да? — она подняла на меня большие серые глаза.

— С тех пор, как мы познакомились в аэропорту, ты ни разу не задала мне ни одного вопроса…

— Я знаю всё, что мне нужно. Когда-то я тоже сбежала из дома с 70 долларами в кармане в своих единственных джинсах. Я так спешила, что оставила даже куртку.

— С чего ты взяла, что я сбежала? — спросила я. Я ничего ей не рассказывала.

— Потому что я знаю этот взгляд. Это взгляд человека, который в страхе бежит от прошлого, сжигает мосты, оставляет позади всю свою жизнь. И поверь мне, делать вид, что всё в порядке и продолжаешь жить как прежде, сгнивая вместе с теми, кто давно уже мертв, гораздо хуже.

Не говоря ни слова, я вглядывалась в её лицо. То, что она так тщательно прятала за маской, всплыло наружу. Ей было всего двадцать два, но её взгляд уже приобрёл глубину и некоторую усталость. Сколько всего ей пришлось пережить? Через что она прошла?

— Мать для меня умерла. Ты можешь думать, что это ужасно, но я так её и не простила, хотя прошло уже шесть лет. Я позвонила ей лишь однажды на Рождество, но когда я услышала её голос, положила трубку. Я не смогла сказать ей ничего, потому что говорить нам было не о чем. Ничего не осталось. Сколько я себя помню, мать всегда пыталась наладить свою личную жизнь. Каждый год появлялся новый Джеймс, Джим, Джордж. Они менялись так быстро, что я не успевала запоминать их имена. Я до сих пор не знаю, какого чёрта она тащила их домой.

Мама много работала, дома появлялась редко, а когда это всё-таки случалось, её внимания и сил на меня уже не хватало. Я никогда не слышала от неё слов ласки или одобрения. Она постоянно ругала меня: за проблемы в школе, за неопрятный вид, за то, что я не помогаю ей по дому. Когда мне было пятнадцать лет, Билл впервые облапал меня. Я сбежала из дома. Скиталась по друзьям, несколько дней жила в мотеле, где подрабатывала прачкой. Потом меня нашли и вернули домой. Она даже не спросила, почему я ушла, просто обозвала меня шлюхой и отвесила мне такую пощечину, что звон в ушах я слышу до сих пор. После того, как я рассказала ей о том, что Билл приставал ко мне, она обвинила меня во лжи и не разговаривала со мной три месяца.

Этот ублюдок почувствовал свою безнаказанность и стал распускать руки. В один из тех дней, когда она пропадала на работе, он зашел ко мне в комнату и, — Мики запнулась, — неважно, — вздохнула она. После этого я взяла все деньги, которые у меня были и выскочила из дома в чем была.