Остров - Андрей Алексеевич Кокоулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жалко, — сказала Натка.
Спорить с ним не хотелось. И ссориться не хотелось. И разводиться. Но она же вроде бы… Память неожиданно обожгла ее. Мутная вода прошлого всколыхнулась, как в не протекающей, забившейся раковине, вспухла вонючими пузырями. Воздух исчез в горле. Развод! Ты — не мужчина! Ты — тряпка! Ты — Лаголев! Что ты можешь-то? Господи. Дни, в которых она злилась на Лаголева, готова была убить Лаголева, кричала на Лаголева, каждый, попал ей в сердце. Насквозь. Навылет. Так, что впору было скукожиться, скрючиться и, скуля, отползти подальше. Лаголев, прости меня!
— Саш, — сказала Натка.
Но дальше не смогла произнести ни слова. Не потому, что не хотела — желала всей душой. А потому что эти слова оказалось нельзя отпустить просто так. Я тут, видишь ли, подумала и решила, что была не права. И вообще вела себя по-свински. Простишь? Только Лаголев это как-то почувствовал.
— И ты меня тоже прости, — сказал он, приняв ее молчание и потеревшись носом о ее висок. — Я был жутко не прав.
— И я.
Лаголев улыбнулся.
— Хорошо, что мы это поняли, да?
Натка рассмеялась, вытирая глаза.
— Мне так хорошо уже лет пять не было.
— Остров! — многозначительно выстрелил пальцем в потолок муж.
Грязная салфетка выскользнула из его ладони, и они оба почему-то бросились ее поднимать, что в тесном пространстве не смогло не вызвать ряд забавных коллизий. Руки мешали рукам, ноги жались к ногам, пальцы находили грудь, губы…
— Погоди, — спохватилась Натка, отлипая от Лаголева, — надо же какой-то обед…
— А, да-да, — закивал он, приводя тренировочные штаны и рубашку в порядок. — Обязательно. У нас же — молодой, растущий организм…
Он был растрепанный и смешной. И мужественный. Муж!
— Покажи-ка еще ладонь, — попросила Натка.
— Пожалуйста.
Лаголев подал ей руку, помогая встать.
— Не эту!
— Простите.
Натка поскребла, послюнявила место пореза — ни намека.
— Так мы это, выходим? — спросил Лаголев.
Глаза его смеялись, светились, любили.
— Ведите меня, Александр!
— Госпожа Наталья.
Так, наверное, в приемную залу к послам и представителям иностранных держав не выходили даже император с императрицей, как они из ниши за холодильником — к кухонному столу. Чинно. С достоинством. По фэн-шую. Только у них вместо послов и представителей случился застывший на пороге сын. И физиономия у сына была — будто ему открылось нечто непостижимое, на что он еще не знал, как реагировать.
— Вы чего? — спросил он.
Они, конечно, попробовали объяснить.
Лаголев:
— Я, видишь ли, показывал маме…
Натка:
— Да, папа мне показывал…
Лаголев:
— …одно место…
Хором:
— …за холодильником.
Игорь молча повернулся и ушел к себе в комнату. То ли удовлетворился ответом, то ли, наоборот, завис.
— Смотри, наш сын умеет по-английски, — заметил Лаголев.
Сказал и сказал. Подумаешь. Но оказалось, что она с безобидной вроде бы реплики способна смеяться до колик в животе. До слез. До обессиленного тисканья столешницы. Особенно когда рядом подхихикивает, сгибается, слепо шарит в поисках опоры муж. По-английски! Он вынес это с уроков иностранного языка! Хо-хо-хо, ха-ха-ха! Но ведь ничего смешного.
— Пойду я штаны сменю, — сказал, уползая в коридор, Лаголев.
— Лаголев! — простонала Натка.
И забулькала, как чайник на кипячении.
— Не смешно, — раздался его голос из туманящейся, качающейся реальности.
— О, да!
Смех отрезало как-то разом. Натка, словно протрезвев, обнаружила себя на стуле с зачем-то намотанными на руку сосисками. Тепло словно выдуло из души, выпило, высосало, оставив недоумение и холод. Мир потускнел. Мир стал жестче, выпятил углы и тени. Она вздрогнула, сбросила сосисочную обмотку, обхватила себя за плечи. Что Лаголев сделал с ней? Злость, будто существо-захватчик, вцепилась в лицо, оттягивая вниз уголки губ, процарапывая морщины, сужая глаза.
— Лаголев! — испуганно крикнула она.
Отвращение к собственной слабости пришло мгновенно. Господи, подумалось, кого я зову? Зачем? Он же не сможет ни успокоить, ни просто, с пониманием, выслушать. Встанет скорбной фигурой, пробухтит: «Что ты хотела, Ната?».
А я захочу его ударить.
— Что?
Лаголев поспешно выскочил из комнаты, на ходу застегивая мешковатые брюки.
— Мне… мне плохо, — неуверенно сказала Натка, удивляясь дрогнувшему голосу.
Муж был какой-то не такой. Не испуганный. Не обычный. С живыми, обеспокоенными глазами, от которых злость съежилась и заползла вглубь тела. Затаилась.
— Ага! — сказал он. — Известно дело. Вставай!
— Что?
Натка не успела ни возмутиться, ни отмахнуться, как была поднята со стула и снова помещена в закуток к холодильнику. Тепло тут же прокатилось волной снизу вверх, вызвав щекотку в макушке.
— Извини, — сказал Лаголев, встав рядом и держа ее за руку. — Забыл сказать, что изначально время действия острова небольшое. Минута, две — и, если ты вышла из зоны его действия, тебе опять плохо, болячки проявляются, проблемы наваливаются. Это я по себе знаю. Но что я заметил?
— Что? — спросила Натка, ощущая, как растет в ней нежность к мужу.
— Я заметил, — сказал Лаголев, — что с каждым разом, как ты постоишь на острове, время комфортного нахождения вне его увеличивается. Я уже, наверное, где-то полчаса могу хранить в себе позитивный заряд.
— А штаны — дурацкие, — сказала Натка.
— Ладно, — Лаголев легонько коснулся губами ее виска. — Ты стой, а я пока картошку почищу.
— Ага.
Лаголев отпустил ее руку. Из нижнего ящика в тумбочке он выбрал несколько сморщенных картофелин, подтянул из-под раковины мусорное ведро, подставил стул, словно полководец перед боем собирая резервы, и вооружился ножом, которым только что резал ладонь.
— Нам пяти штук хватит? — спросил Лаголев.
Согревшаяся, осовевшая Натка едва не пропустила его вопрос мимо ушей. Как может быть так хорошо?
— Не знаю, — сказала она. — Игоря-то посчитал?
— А как же! — сказал Лаголев. — Я его очень даже считаю. Нам с тобой — по одной, оглоеду нашему — три.
— И две сосиски.
— Нам или ему?
— Ему.
Стало вдруг холоднее. Натка поежилась, сжала-разжала пальцы. Ощущение тепла медленно таяло.
— Саш, — позвала она.
— Да? — вскинул голову Лаголев.
— Что-то сбоит, — пожаловалась Натка.
— Ты уверена?
С недочищенной картофелиной Лаголев шагнул в закуток, и тепло немедленно вернулось, едва он плечом, ступней, коленом пересек невидимую границу.
— Он от тебя действует, — прошептала Натка.
Лаголев смутился.
— Ну, нет, не может быть.
— А если так?
— Скорее, он пока тебя не признал, — сказал Лаголев.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, что-то такое чувствую.
— Мне тоже придется порезать палец? — спросила Натка.
Лаголев посмотрел на нее с мягкой укоризной.
— Кажется, времена кровавых жертвоприношений давно прошли. Думаю, тебе просто надо сосредоточиться.
