Остров - Андрей Алексеевич Кокоулин

по сути, мы батарейки и есть, — сказал Лаголев, — окружающий негатив разряжает нас, сон, пища и какие-то радостные события заряжают. И так изо дня в день до истечения назначенного ресурса.

— Жалко, — сказала Натка.

Спорить с ним не хотелось. И ссориться не хотелось. И разводиться. Но она же вроде бы… Память неожиданно обожгла ее. Мутная вода прошлого всколыхнулась, как в не протекающей, забившейся раковине, вспухла вонючими пузырями. Воздух исчез в горле. Развод! Ты — не мужчина! Ты — тряпка! Ты — Лаголев! Что ты можешь-то? Господи. Дни, в которых она злилась на Лаголева, готова была убить Лаголева, кричала на Лаголева, каждый, попал ей в сердце. Насквозь. Навылет. Так, что впору было скукожиться, скрючиться и, скуля, отползти подальше. Лаголев, прости меня!

— Саш, — сказала Натка.

Но дальше не смогла произнести ни слова. Не потому, что не хотела — желала всей душой. А потому что эти слова оказалось нельзя отпустить просто так. Я тут, видишь ли, подумала и решила, что была не права. И вообще вела себя по-свински. Простишь? Только Лаголев это как-то почувствовал.

— И ты меня тоже прости, — сказал он, приняв ее молчание и потеревшись носом о ее висок. — Я был жутко не прав.

— И я.

Лаголев улыбнулся.

— Хорошо, что мы это поняли, да?

Натка рассмеялась, вытирая глаза.

— Мне так хорошо уже лет пять не было.

— Остров! — многозначительно выстрелил пальцем в потолок муж.

Грязная салфетка выскользнула из его ладони, и они оба почему-то бросились ее поднимать, что в тесном пространстве не смогло не вызвать ряд забавных коллизий. Руки мешали рукам, ноги жались к ногам, пальцы находили грудь, губы…

— Погоди, — спохватилась Натка, отлипая от Лаголева, — надо же какой-то обед…

— А, да-да, — закивал он, приводя тренировочные штаны и рубашку в порядок. — Обязательно. У нас же — молодой, растущий организм…

Он был растрепанный и смешной. И мужественный. Муж!

— Покажи-ка еще ладонь, — попросила Натка.

— Пожалуйста.

Лаголев подал ей руку, помогая встать.

— Не эту!

— Простите.

Натка поскребла, послюнявила место пореза — ни намека.

— Так мы это, выходим? — спросил Лаголев.

Глаза его смеялись, светились, любили.

— Ведите меня, Александр!

— Госпожа Наталья.

Так, наверное, в приемную залу к послам и представителям иностранных держав не выходили даже император с императрицей, как они из ниши за холодильником — к кухонному столу. Чинно. С достоинством. По фэн-шую. Только у них вместо послов и представителей случился застывший на пороге сын. И физиономия у сына была — будто ему открылось нечто непостижимое, на что он еще не знал, как реагировать.

— Вы чего? — спросил он.

Они, конечно, попробовали объяснить.

Лаголев:

— Я, видишь ли, показывал маме…

Натка:

— Да, папа мне показывал…

Лаголев:

— …одно место…

Хором:

— …за холодильником.

Игорь молча повернулся и ушел к себе в комнату. То ли удовлетворился ответом, то ли, наоборот, завис.

— Смотри, наш сын умеет по-английски, — заметил Лаголев.

Сказал и сказал. Подумаешь. Но оказалось, что она с безобидной вроде бы реплики способна смеяться до колик в животе. До слез. До обессиленного тисканья столешницы. Особенно когда рядом подхихикивает, сгибается, слепо шарит в поисках опоры муж. По-английски! Он вынес это с уроков иностранного языка! Хо-хо-хо, ха-ха-ха! Но ведь ничего смешного.

— Пойду я штаны сменю, — сказал, уползая в коридор, Лаголев.

— Лаголев! — простонала Натка.

И забулькала, как чайник на кипячении.

— Не смешно, — раздался его голос из туманящейся, качающейся реальности.

— О, да!

Смех отрезало как-то разом. Натка, словно протрезвев, обнаружила себя на стуле с зачем-то намотанными на руку сосисками. Тепло словно выдуло из души, выпило, высосало, оставив недоумение и холод. Мир потускнел. Мир стал жестче, выпятил углы и тени. Она вздрогнула, сбросила сосисочную обмотку, обхватила себя за плечи. Что Лаголев сделал с ней? Злость, будто существо-захватчик, вцепилась в лицо, оттягивая вниз уголки губ, процарапывая морщины, сужая глаза.

— Лаголев! — испуганно крикнула она.

Отвращение к собственной слабости пришло мгновенно. Господи, подумалось, кого я зову? Зачем? Он же не сможет ни успокоить, ни просто, с пониманием, выслушать. Встанет скорбной фигурой, пробухтит: «Что ты хотела, Ната?».

А я захочу его ударить.

— Что?

Лаголев поспешно выскочил из комнаты, на ходу застегивая мешковатые брюки.

— Мне… мне плохо, — неуверенно сказала Натка, удивляясь дрогнувшему голосу.

Муж был какой-то не такой. Не испуганный. Не обычный. С живыми, обеспокоенными глазами, от которых злость съежилась и заползла вглубь тела. Затаилась.

— Ага! — сказал он. — Известно дело. Вставай!

— Что?

Натка не успела ни возмутиться, ни отмахнуться, как была поднята со стула и снова помещена в закуток к холодильнику. Тепло тут же прокатилось волной снизу вверх, вызвав щекотку в макушке.

— Извини, — сказал Лаголев, встав рядом и держа ее за руку. — Забыл сказать, что изначально время действия острова небольшое. Минута, две — и, если ты вышла из зоны его действия, тебе опять плохо, болячки проявляются, проблемы наваливаются. Это я по себе знаю. Но что я заметил?

— Что? — спросила Натка, ощущая, как растет в ней нежность к мужу.

— Я заметил, — сказал Лаголев, — что с каждым разом, как ты постоишь на острове, время комфортного нахождения вне его увеличивается. Я уже, наверное, где-то полчаса могу хранить в себе позитивный заряд.

— А штаны — дурацкие, — сказала Натка.

— Ладно, — Лаголев легонько коснулся губами ее виска. — Ты стой, а я пока картошку почищу.

— Ага.

Лаголев отпустил ее руку. Из нижнего ящика в тумбочке он выбрал несколько сморщенных картофелин, подтянул из-под раковины мусорное ведро, подставил стул, словно полководец перед боем собирая резервы, и вооружился ножом, которым только что резал ладонь.

— Нам пяти штук хватит? — спросил Лаголев.

Согревшаяся, осовевшая Натка едва не пропустила его вопрос мимо ушей. Как может быть так хорошо?

— Не знаю, — сказала она. — Игоря-то посчитал?

— А как же! — сказал Лаголев. — Я его очень даже считаю. Нам с тобой — по одной, оглоеду нашему — три.

— И две сосиски.

— Нам или ему?

— Ему.

Стало вдруг холоднее. Натка поежилась, сжала-разжала пальцы. Ощущение тепла медленно таяло.

— Саш, — позвала она.

— Да? — вскинул голову Лаголев.

— Что-то сбоит, — пожаловалась Натка.

— Ты уверена?

С недочищенной картофелиной Лаголев шагнул в закуток, и тепло немедленно вернулось, едва он плечом, ступней, коленом пересек невидимую границу.

— Он от тебя действует, — прошептала Натка.

Лаголев смутился.

— Ну, нет, не может быть.

— А если так?

— Скорее, он пока тебя не признал, — сказал Лаголев.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, что-то такое чувствую.

— Мне тоже придется порезать палец? — спросила Натка.

Лаголев посмотрел на нее с мягкой укоризной.

— Кажется, времена кровавых жертвоприношений давно прошли. Думаю, тебе просто надо сосредоточиться.