Остров - Андрей Алексеевич Кокоулин

угодно пусть гордятся кроссовками, ждут денег, костерят и плюют через плечо. Он устал от этого мира. Он хочет на тропический остров, чтоб никого, чтоб тишина, он и океан, даже Пятницы не надо.

И рыбы тоже не надо. Он не старик, чтобы мечтать о рыбе. Впрочем, там и острова не было, если он правильно помнит.

Под размеренную капель Лаголев забрался в образовавшийся закуток между стеной и холодильником, прижался к нему лопатками. Кровь капала. Кап-кап. Кап-кап-кап. Забавное музыкальное сопровождение, подумалось Лаголеву. Мысль вызвала холодную усмешку.

Кап-кап. Кап.

Он отбросил полотенце и закрыл глаза. Кап-кап. Немного смелости — и он готов выйти в окно. Да, не ново. Но и жить, конечно, не новей. Так сказал один поэт. Кап.

— Довели, — прошептал Лаголев.

Ему вдруг сделалось светло и покойно. Все было отброшено, забыто, вытерто. Кап-кап-кап. Он без привычной боли подумал о Натке, какая она была славная, веселая, вспомнил несколько случаев из их жизни, которую уже можно было, без сомнения, назвать прошлой, вспомнил о двух сказочных неделях в санатории, о поездке в шумную Ялту. Кап-кап. Подумалось: странно, что мы пришли, к чему пришли.

Кап.

Лаголев собрался. Еще немного. Пять, десять секунд. К-ка…

Он не услышал звука разбивающейся о линолеум капли и нахмурился. Все вытекло? Можно уже не прыгать?

Лаголев постоял. Ему было хорошо. И не капало. Совсем. Возможно, он уже умер. Такой вот нечаянный сюрприз. Он повел плечами, ощутил спиной твердость холодильника, коснулся согнутым коленом стены.

Нет, быть не может. Не призраком же он сделался?

Лаголев подумал и открыл глаза. Не капало. Вся ладонь, вся кисть была липкая и красная, но там, где кривился разрез, он увидел лишь тонкую ниточку шрама.

— Не понял.

В горле неожиданно пересохло, и Лаголев, скорее, прокашлял, чем произнес эти слова. Он шагнул из темного угла к окну, чтобы убедится, что зрение его не обманывает. Не могло же примерещиться? Вот палец, вот порез…

На его глазах ниточка шрама разошлась в стороны, показав алую сердцевину, и набухла изнутри жидко-красным. Мгновение — и рана раскрылась.

Лаголев вскрикнул и отпрянул. Прижал палец к груди, чувствуя, как пропитывается кровью майка. Почти срослось. Ведь как-то почти срослось! Или показалось? Или он все же сошел с ума? Надорвался и — ку-ку?

Лаголев повернул кисть. Господи. Рана снова не кровоточила. Края ее стянулись, слиплись до темной корочки. Но ведь только что…

Лаголев мотнул головой, а потом по наитию, осторожно вытянул руку из ниши к центру кухни. Порез с готовностью треснул. Лаголев втянул руку, и рана тут же принялась схватываться, заживать, превращаться в шрам.

Как же это? Глаза защипало. Неужели чудо?

Лаголев подобрал с пола полотенце, поплевав, как смог оттер ладонь от крови и грязи. Спокойно, спокойно. В ушах звенело. В груди ростком пробивалось странное ощущение. Не радости, нет, но торжественности момента.

Итак. Лаголев выдохнул. Палец. Не кровоточит. Зафиксируем. Он медленно повел руку в сторону окна. Десять сантиметров — полет нормальный. Двадцать сантиметров — все системы в норме.

Три..

Порез принялся раскрываться жутким алым цветком.

Ага, ага. Лаголев вернул руку обратно. Где-то тридцать сантиметров от того места, где он стоит. А если к стене?

Путем экспериментов Лаголев смог определить границы действия чудесного заживления раны. Оказалось, что это прямоугольник с размерами приблизительно сорок на тридцать сантиметров, расположенный там, где раньше стоял холодильник. Для полного исцеления пальца хватило пяти минут. Когда Лаголев вышел из ниши, а порез не сделал ни одной попытки заалеть, он чуть не расплакался.

Работает! Господи, работает! Странно, удивительно, но это…

Это чудо, подумал Лаголев. Настоящее. Мой маленький остров с чудом. Сорок на тридцать. И сдвигать холодильник дальше…

Взгляд Лаголева упал на капли крови, щедро оросившие кухонный линолеум, на кровавые тропки в коридор, витиеватые тропки обратно, на грязно-красные мазки на двери, столе, подоконнике. Ох, наследил.

Он побежал в ванную. В груди запрыгал страх. Натка скоро вернется и увидит! Нет, показывать ей кухню в таких подробностях было смерти подобно. А там еще в комнате! Ковер темный, на ковре, возможно, и не так заметно будет, но на полу, в серванте…

Лаголев вымыл руки, выскреб кровь из-под ногтей. Пока вода брызгала в подставленное ведро, он сгибал и разгибал раненый палец. Зажило. Без пластыря и перекиси. Тонкий шрамик не в счет. Чудо. Лаголев рассмеялся и прикрыл рот ладонью, словно кто-то мог услышать и счесть смех неуместным. Кому рассказать… А кому?

Натке.

Ведро наполнилось. Лаголев добавил в воду стирального порошка, размешал рукой. Проверил снова — не кровит. Он оттирал полы в кухне тряпкой, которую сын поленился выжать. Мутная вода разбегалась по линолеуму. Кровь здесь, кровь там. Лаголев с остервенением оттирал ее, пока не засохла. Там, где на холодильнике, подоконнике, стенах остались следы пальца, работал губкой, взятой из раковины.

Быстрей, быстрей! — торопил он сам себя. Вздергивался, захолодев, на призрачный звук звонка — Натка! Игорь! Но через мгновение понимал, что никакого звонка не было. И отпускало. Быстрей! Постукивали стулья, звенела посуда, когда он натыкался на стол бедром, плечом, задом. Штаны намокли на коленях.

На месте, где стоял «ЗиЛ», кровь мешалась с застарелым пятном — видимо, когда-то там натекло воды. Его пришлось скрести, со всех сил налегая руками. Самое удивительное, он чувствовал границы участка. Рукам становилось тепло, сердцебиение успокаивалось, в голове прояснялось, мысли приходили в порядок. Беспокойство, волнение растворялись. Лаголев даже провел новую серию испытаний. Зашел на этот островок, постоял с минуту, чувствуя, как расплывается по лицу улыбка, которая — черт! — непривычно растягивала мышцы лица. Вышел.

Минуту семнадцать потом эффект, оказывается, сохранялся. В руках все спорилось, ум был на удивление ясен, и виделось все как-то по-другому, те же испортившиеся отношения с Наткой, нехватка денег, происходящая вокруг со страной и с людьми жуть. Все виделось настолько временным, что у Лаголева в предвкушении скорых и неизбежных перемен радостно замирало сердце и ком подкатывал к горлу. Хоть каждые две минуты вставай, прижимаясь к холодильнику лопатками.

— Мы выдержим, — шептал он себе под нос, оттирая дверцу серванта. — Куда мы денемся? — улыбался он. — У меня теперь — остров.

На сокрытие следов недавнего пореза ему понадобилось полчаса. На самом деле, конечно, побольше, потому что он постоянно бегал подзаряжаться. Лаголев стер кровь с пола, с бельевого шкафа, с косяка, с тумбы, со стеклянного фрагмента двери в комнату, с полки в коридоре, с обоев, с двери в ванную, с плинтусов. Набегал, натряс пальцем. Кошмар! Но кровило