Танжер - Фарид Нагим

Купил в киоске баночку джин-тоника за 9.500 и жвачку. Пил в автобусе. Возле метро выбрал розу за 15.000. Ждал. Купил кофе и мясной буррито. Увижу ее и с ужасом скажу: «Там у меня уже курица горит!» Пил кофе. Повернулся. Она стояла, опершись локтем на турникет, и с манерным вызовом ждала, когда я, наконец, замечу ее. Меня поразила ее красота: пухлые, яркие губы, тяжелые гладкие волосы каре, льняное, просторное платье со шнуровкой и голые сильные ноги в легких сандалиях римских патрициев. Я смотрел на нее и с ужасом и жалостью вспомнил Надю и ту бомжиху. Я видел насколько она красивее их, и думал, как давно у меня не было красивой девушки, и как низко я пал и в какой барахтался грязи, и от этого влюбился в нее, и еще раз поразился ее красоте, от которой уже отвык. Я резко отставил недопитый кофе.

– Там же курица горит! – громко, на весь вестибюль, сказал я.

Она засмеялась своим тревожным смехом. Я поцеловал ее и почувствовал, что ЭТОГО мне уже не очень и хочется. Я с тревогой стал осознавать, что когда доходит до дела, то мне становится неинтересно, и нет особого желания, будто и здесь утрачен смысл. И от нее все еще пахло той бомжихой.

Она сказала, что не будет пить джин.

– Было у меня с ним знакомство, знаешь ли, – нервно сказала она. – Больше не хочется.

И мы купили по дороге «Хванчкару».

– Анвар, я же скоро уезжаю в Германию, – сказала она и оглянулась. – Я тебе не говорила?

– Нет… Ничего себе, в Германию!

– Расслабься, – усмехнулась она и оглянулась. – Еду туда на студенческую работу, буду на фабрике пряники в коробку упаковывать.

– Ну заработаешь там.

– Да, я тоже на это надеюсь, потому что я уже столько денег назанимала, что просто страшно. – Она внимательно посмотрела на парня у нашего дома. – Но уже все готово, осталось только фотоаппарат купить.

Она снова посмотрела на парня, и мне показалось, что внутри себя она облегченно вздохнула.

Курица не подгорела, я принес ее на противне из духовки и поставил на «ковер».

Пили: она – вино, я – джин-тоник. Зашел Димка.

– Познакомьтесь. Это девушка, которую я люблю, – сказал я. – А это парень, которого… который…

– Которого я люблю, – засмеялся Димка.

– Ну да, – засмеялся я.

Снова смотрели «Андеграунд».

– Он сейчас скажет: а завтра я угощу тебя обедом в ресторане «Русскому Цара», то есть «Русский царь», – снова переводил Димка.

Она слушала его и смеялась и смотрела на меня. Когда Димка уходил, мы целовались и сидели как ни в чем не бывало, когда он возвращался.

Выпили джин-тоник, выпили две бутылки «Хванчкары». Потом Димка ушел и вернулся с двумя литровыми пакетами какого-то дешевого красного вина.

И все это время я смотрел на нее, чувствовал ее и с наслаждением сознавал, что скоро у нас будет ЭТО, я всю свою твердость окуну в ее мягкость. И от этого хотелось быть добрым. Хотелось длить и отодвигать этот момент. Потом Димка пел: «А я милого узнаю, да по походке»… Прибежал Анатоль. Она испугалась его. Анатоль сидел на корточках у порога, влюблено слушал Димку, косился на Полину и подмигивал мне, когда она не видела.

– Дремлет притихший северный город, синее небо над головой. Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда утро встает над Невой… – пел Димка специально для Анатоля.

Потом мы танцевали. Я видел, что Димка хотел танцевать с Полиной, и уступал ему. Он обнимал ее.

И уже ночью я снова позвал всех на пруд и обрадовался, что вспомнил про него. Я надел свой свитер на голое тело, про который знал, что он мне идет. А Полине дал свою куртку. И мне казалось, что ей очень хорошо в ней. Только Полина была такой маленькой в этой куртке. Странно.

Я хотел пнуть этот «Мерседес», но его не было. Потом я спрашивал у всех: «Не скажете, а где здесь хлебный магазин?» Некоторые терялись и пугались, а некоторые начинали объяснять, не видя, что я шучу. Я внимательно слушал, и мне было смешно.

Димка снова пристал к этой девушке в киоске.

– Вот он, вот он, – говорил он, показывая на меня. – Ты знаешь, что он Степной барон?!

Та девушка грубо говорила с ним.

Димка обнимал Полину. Было темно. Они не стали купаться, стояли и жались на холоде, отворачиваясь друг от друга. Он, наверное, мог и поцеловать ее, когда я купался. Мне было тепло, но того счастья уже не было. Я не видел самого себя в этой черной воде. Казалось, что я кричу где-то в стороне от себя. Вода была слишком жидкой, чужеродной и безрадостной.

– Э-эх, ка-ляй-ка маляй-ка, эх, каляйка маляу, – орал я в воде, но счастья не было. Вода щипалась.

Потом вылез и серьезно убеждал всех, что я не пьяный. Хотел обидеться на них. Делал тест на трезвость, закрывая глаза и попадая указательным пальцем на кончик носа. Потом, чтобы окончательно убедить всех, решил стоя натягивать носок, и упал.

Вернулись. Анатоль с другом играл в карты за шифоньером. Пили.

– Это невероятно, как много вы пьете! – сказала она. – Ужас какой-то.

Я заметил, что она нервничает. Даже здесь, в комнате, ей хотелось оглянуться. Димка стал засыпать у нас на полу. Я отвел его. От красного вина у него были черные губы, будто на них запеклась кровь. Наверное, такие же губы были и у меня. Мне так жалко было оставлять его одного, я обнял его и поцеловал, а он отшатнулся, и странно посмотрел. Так и стоял, отстраненно, словно не узнавая, и глядя на что-то пустое между нами. Я ушел.

– Полина, я не могу, пойду, помоюсь после пруда.

– Я сплю уже, на самом деле…

Я помылся. Потом так быстро брился и так шатался у зеркала, что немного порезал нос. Заклеил его бумажкой.

Она лежала, накрывшись простынею. Она была в платье. Я опустился на колени и начал расшнуровывать.

– Нет, нет, Анвар, – сказала она, некрасиво морща лицо. – Извини, мне легко с тобой, да, но я все же люблю Игоря, я люблю его, понимаешь?

От меня шла такая тяжелая волна, что мне казалось, ее тело должно было прогибаться, раздавливаться по матрасу.

– Он любит меня, я не могу, он ведь доверяет мне, – сказала она, глядя мне в глаза.

И я понял ее. Никогда не понимал женщин, а ее понял, наверное.

– Хорошо, конечно, – стараясь быть как можно более равнодушным, ответил я. – Все, спать, спим.

И я поцеловал ее, желая пропустить сквозь нее всю невидимую тяжесть этой своей волны. Я целовал ее губы, всасывал ее подбородок, ласкал языком ее кадычок, охватывал губами и скользил по этим ребрышкам на горле и все двигал рукой по ее животу, я ждал, когда он вздрогнет в своей первой «усмешке».

– Да нет же, нет! – вскрикнула она, крепко сжав руками мою руку. – Я не могу так, я обещала. Не делай этого, прошу тебя!

И он вздрогнул так, что у нее вскинулась голова. Я сжимал ее живот, а локтем водил по ее грудям, надавливал. Ее разум и сердце говорили мне: «Нет, Анвар!»

Но когда я замер, она еще сильнее сжала мою руку, словно боясь, что я уберу ее. «Да, да!» – кричало ее измученное лицо, ее грудь, ее «хохочущий» живот и непроизвольно дергающиеся ноги.

– Нет, Анвар, я сказала! – она оттолкнула меня. – Извини, меня, – удержала меня.

– Я тебя очень хочу, Полина! Я хочу тебя со вчерашнего вечера. Я всегда тебя хочу, стоит лишь тебя вспомнить. Я только обнаженной и вот такой вспоминаю тебя. Я уже два раза кончил в тебя вчера ночью. Считай, что я тебя уже трахнул. Один раз даже в извращенной форме.

– Свет потуши.

– Не буду, я хотя бы глазами трахну тебя.

Я сильно поцеловал ее, чувствуя сквозь губу зубы и кость челюсти, сдвинул рукой подол, провел по волосам и хотел сжать ее губы ладонью – она у нее была мокрая, раздавшаяся и будто сама втянула руку. Я всей рукой ласкал ее, водил там так сильно, что приподнимал ее. Мне хотелось попробовать ее всю, я потому и брился там, в ванной и думал об этом, и у меня шевелились там губы и язык. И я вдавил свое лицо меж ее ног. Раздвигая лицом. Снова почувствовал, узнал этот горьковатый запах и вкус. Я алкал ее, лакал из нее.

– Да что же это такое?! – ожесточенно вышёптывал ее рот.

– Да-да! – «хохотал» ее живот.

– Да-да! – стискивали меня ее бедра, удерживали и подталкивали руки.

Я хохотал в ней, втягивал ее плоть и обласкивал во рту языком и зубами, скользил в ней лицом и размазывал его. Она стала такая мокрая, что сильно щипало бритое лицо. Руки ее заколотили в воздухе, ища спинку кровати, повисли, она подтянулась и ухватилась за трубу батареи. Приподняла голову. Уронила.

– Я сейчас закричу.

А потом тихо и долго «хохотали» мышцы ее живота.

А я, лежа на своем твердокаменном члене, смотрел исподлобья на эти ее судороги, чувствовал упругие толчки под ладонью. Потом вошел в нее, и мне нестерпимо хотелось кончить это и в то же время продолжать бесконечно. Она была несравненно лучше Нади. И она была лучше Асельки. Развратнее, телеснее и блядски слаще. И конечно, мне тоже подходила ее смазка, она успокаивала и умащивала меня.

Я отвернулся и смотрел на нас в зеркало серванта, видел ее ляжку, выпроставшуюся из-под меня, блестящую от влаги, бьющуюся об «ковер». Увидел побелевшую, блестящую выпуклость груди. Увидел, как он поднимается и опускается в нее. На секунду увидел, как мелькнуло лицо Димки в темноте двери. Бледное. И он у меня будто бы вдвое стал больше от этого. Мне и самому захотелось стоять и дрожать там, в темноте двери, ужасаться этой картине, обмирать, и онанировать на нас.