Крутые парни - Евгений Сухов

Некоторых пришлось устранить, передвинуть. С иными неуправляемыми расправились втихую. Эту страницу своей биографии Егор Сергеевич вспоминал с досадой.

Зато он гордился переменами, которые с его легкой руки были организованы после смерти «папы». Не все, правда, получалось сразу. Мешали непонимание, прямолинейность, самоуверенность. Некоторые «сказочники» возомнили себя лидерами, пришлось сначала посадить их на искусственную почку, а когда и это не помогло – просто ликвидировать. Астма – она и в Африке астма. С астмой кто жилец?

Коллективное руководство также на пользу не пошло, и престарелый астматик умер, не дотянув до обещанной премии.

Чтоб Россией управлять, надо отменное здоровье иметь. Петр Первый каким бугаем был, а промочил ноги – и протянул их в одночасье. Залечили, наверное.

Нет, лучше все-таки быть молодым и здоровым, чем в годах и со склонностями ко всякого рода недугам.

Сделав ставку на молодых, дела удалось поправить. Но и здесь на определенной стадии все остановилось. Молодые-энергичные, они всегда о себе много понимают, хотя часто лидеры никудышные, им мешает нерешительность, нежелание слышать, что говорят умные, знающие люди. Пришлось разыгрывать курортный спектакль.

Белый дом постоянно требовал повышенного внимания. Как только расслабляешься, ситуация доходит до крайностей, приходится вводить войска, обстреливать несговорчивых из пушек. Воистину, пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится! А уж если упрется рогом, только и остается подвалить на танке и жахнуть по кумполу.

Период деятельности вместе с Медведем и с молодым, начинающим Варягом Егор Сергеевич ценил особенно высоко.

Получалось все, за что только ни брались эти два могучих старца и перспективная молодость.

Первая ласточка – практически беспошлинный вывоз за границу нефти, газа, драгоценных металлов, золота, эшелонов леса, оружия, металлопроката, стали. Все это на Западе превращалось в баснословные деньги и оседало на счетах европейских, американских и азиатских банков.

Особой гордостью старика были организованные им предприятия-пирамиды и банки-хлопушки. Он даже счет потерял всем этим однодневкам. Благодаря академику о русских финансовых пирамидах в мире сейчас знают гораздо больше, чем о египетских.

«Черный вторник» был гениальной выдумкой Варяга. Журналисты много писали о нем, но многого не знали, а кое о чем знали, но молчали, не решались сказать. Кому нужны лишние проблемы? Нестеренко лишь помог своему молодому коллеге связями и юридическими консультациями и увязал эту большую «игру в инфляцию» с «чеченскими авизо», когда ребятам из южной республики предложили заработать, но не мешать своим присутствием в Москве и Питере. Зарвались чеченские парни: сделка была заключена, пацаны заработали на фальшивых авизо кучу бабок, но свое обещание не выполнили и делиться не захотели. Вот теперь расплачиваются. Горько, конечно, расплачиваются. Крови лишней много, но слово свое нужно держать. А теперь к тому же им включен счетчик и платить придется куда больше. Но что делать?

Рассказывая все это Владиславу, Нестеренко с сожалением вспоминал фамилии всех тех, с кем пришлось расстаться в этой крупной игре. «Наполеон никогда не жалел об убитых. Во имя великой Франции на полях сражений погибали десятки и сотни тысяч французов. Мы тоже должны стать великой державой. Жалеть обо всех, кто стоял у нас на пути, мы не имеем никакого права, – говорил Нестеренко. – Жалеть нужно попутчиков, идущих с тобой, живущих с тобой одной идеей, преданных тебе и готовых сделать все, что понадобится для достижения цели».

В тот памятный вечер Нестеренко был особенно откровенен.

– Егор Сергеевич, – спросил Варяг, – а как вы познакомились с Медведем? Вы ведь все-таки разные люди. Что вас объединило?

– Милый мой! Ты ошибаешься. Мы с Медведем очень даже похожи. Я тебе однажды рассказывал, что такое «СЛОН»? – И Нестеренко, расстегнув рубаху, показал Варягу глубоко въевшуюся под кожу наколку. – Да, да! Эта наколка сделана в Соловецких лагерях. И знаешь, это самая большая ценность, какая у меня есть.

Соловецкие лагеря занимали в жизни Нестеренко особое место. Иногда ему казалось, что все, происшедшее с ним в далекой молодости, всего лишь плод воображения. Порой ему чудилось, что тот Егор Нестеренко был совсем не он, что в лагеря попал другой человек, с иными взглядами на жизнь, с другими ценностями. Тот Егор Нестеренко был прямолинейно честен, раним, нежен, верил в непонятную идею, страстно хотел жить, и обязательно при коммунизме.

Лагерь его быстро отрезвил. Начальник лагеря, худой хромой старик, выстроив вновь прибывших заключенных, объявил им:

– Здесь власть не Советская, а соловецкая.

Егор смог убедиться в правоте этих слов уже на второй день своего пребывания в лагере, когда, замешкавшись, не успел вовремя подойти к дежурному офицеру. Десять дней, проведенные в стылом карцере, должны были убедить его в собственном ничтожестве и бессилии, а также в том, как легко превратить человека в бесчувственное существо или в мерзлую глыбу, ничем не отличающуюся от камней, из которых были сложены полутораметровой толщины стены карцера. Почившего узника подельники без сожаления оттащили бы за ноги в огромную яму, прозванную заключенными «мертвецкой», а потом в весеннюю оттепель забросали бы комьями смерзшейся земли.

Но Нестеренко сумел сохранить в этих жутких условиях теплющийся огонек веры в жизнь и человеческое достоинство. Сквозь мучительный холод карцеров, сквозь чудовищные унижения и непосильный труд, сквозь одиннадцать лет испытаний Соловками он прошел, сохранив себя… но уже другого – ненавидящего, все понимающего, тонко чувствующего других, безжалостного, перестрадавшего, сильного, непреклонного.

Такой же тернистый путь выпал и на долю Медведя. Но, в отличие от Нестеренко, которого лагеря приземляли, Медведя соловецкий беспредел как бы поднимал и одухотворял. Пройдя сквозь муки и нечеловеческие страдания, два сильных человека прикипели друг к другу и навсегда связали свои судьбы верностью и чувством долга, замешенными на крови.

Варяг поймал себя на мысли о том, что и Медведь, и Нестеренко для него давным-давно стали родными. А завтрашнюю встречу с Егором Сергеевичем он ожидал с таким же нетерпением, как когда-то в далеком детстве ждал возвращения своего отца. На глаза Варягу навернулись неожиданные слезы. Он сделал глубокую затяжку, загасил сигарету и, засыпая, вспомнил детские годы, свой дом, мать.

Глава 28

Наутро погода в Москве испортилась. Не верилось, что еще вчера солнце буквально раскаляло столицу и заставляло изнывающих от жары горожан, забросив все дела, выезжать за город, чтобы окунуться в прохладу подмосковных прудов.

В течение суток северный циклон остудил воздух до шестнадцати градусов, и москвичи с опаской посматривали на небо, ожидая, что в ближайший час-два на их головы прольется прохладный августовский дождь.

Кот припарковал «Волгу» у Театра Маяковского.

– Значит, так, – сказал Варяг, – оставайся в машине и жди меня здесь. Сейчас без десяти пять. Думаю, вернусь через два часа, а может, через полтора.

– Но как же вы без охраны, Владислав Геннадьевич?

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – пошутил Варяг.

Водителю не полагалось видеть, с кем будет встречаться Варяг. Конспирация в этом случае была отнюдь не лишней.

Варяг сразу увидел Нестеренко. Егор Сергеевич сидел на скамейке и дымил сигаретой.

Постарел академик, подумал Варяг, хотя внешность осталась такой же впечатляющей.

Увидев Владислава, Нестеренко весь преобразился, довольно резво поднялся со скамейки и пружинистой походкой направился ему навстречу.

– Владик, дорогой, какая радость видеть тебя!

Они поцеловались троекратно, по-русски.

– Егор Сергеевич, как часто я вас вспоминал. И уже давно чувствую, что задыхаюсь без общения с вами, без ваших советов.

– Ну-ну! Не преуменьшай собственные возможности, сынок! Я все время внимательно слежу за твоими делами. И хочу сказать, что ты, Владик, молодец! За два года сделать девяносто пять процентов чистой прибыли на переданных тебе деньгах – это, батенька, круто. Очень круто, так, кажется, выражает свой восторг современная молодежь?

– Егор Сергеевич, раз уж мы заговорили о тонкостях русского языка, может, в Дом литератора зайдем? Посидим, поговорим…

– К сожалению, я не терплю ресторанов. Водочка, закусочка, музычка – это не в моем вкусе. Давай пройдемся по городу. Все ж приятней, чем сидеть в пошлых кабаках.

Они не спеша какое-то время молча шли по старым переулкам в сторону центральной части города. Листва кленов уже начинала желтеть, а тополя и липы были еще зелены, но тусклы от пыли.

– А я себя все молодым считаю, хотя чувствую, что стар я стал, – сказал Нестеренко, когда они вышли к скверу с прудом и беседками, чудом уцелевшими в центре Москвы. – Что со временем происходит, летит, ну просто летит. Давай посидим здесь. – Он опустился на скамейку.