Вокруг света на "Коршуне" - Константин Станюкович

Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как в старину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.

Рядом с ним ловит солнышко и его помощник, младший штурманский офицер, и Володя, обязанный, как стоявший на вахте с 4 до 8 часов, сделать наблюдения и представить капитану после полудня вычисленные по высотам солнца широту и долготу, в которых будет находиться корвет в полдень.

Матросы разведены по работам. Работы неутомительные: плетут веревки, маты, щиплют пеньку, столярничают, плотничают, красят шлюпки, учатся бросать лот, молодые матросы учатся названиям снастей. И почти каждый, строгая какой-нибудь блочек, выскабливая шлюпку или сплетая веревки, мурлыкает про себя какую-нибудь деревенскую песенку, напоминающую здесь, под тропиками, о далеком севере.

Вахтенный офицер шагает себе по мостику, и нечего ему делать — только поглядывай вокруг. Широко, далеко, как степь, раскинулся океан, окруженный со всех сторон чистым голубым небом. Вдали белеют паруса двух судов. Вблизи перелетывает, блестя на солнце, летучая рыбка.

Но вот сбоку, на наветренном горизонте, на самом склоне его, показывается маленькое серое пятнышко. И вахтенный офицер и сигнальщик почти одновременно заметили его и внимательно и напряженно смотрят на него в бинокли.

Оно быстро увеличивается, раздувается в громадную черную тучу, тяжело нависшую над горизонтом. Вода там сереет. Туча эта поднимается выше и выше, отрывается от горизонта, сливается с океаном широким серым дождевым столбом, освещенным лучами солнца, и стремительно несется на корвет. Солнце скрылось. Вода почернела. В воздухе душно. Вокруг потемнело, точно наступили сумерки.

Это приближается тропический шквал с дождем.

— На марса-фалах стоять! — раздается громкий, слегка возбужденный голос вахтенного офицера, не спускающего глаз с бегущей грозной тучи.

Матросы насторожились у своих снастей.

— Фок и грот на гитовы! Брамсели долой!

Шквал все ближе и ближе.

— Марса-фалы отдай! Марсели на гитовы!

Все паруса убраны, и корвет готов к встрече внезапного гостя, представляя ему меньшую площадь сопротивления с оголенными мачтами.

Срывая и крутя перед собой гребешки волн, рассыпающихся водяной пылью, шквал с грозным гулом напал на корвет, окутав его со всех сторон мглой. Страшный тропический ливень стучит на палубе и на стекле люков. Яростно шумит он в рангоуте и во вздувшихся снастях, кладет корвет набок, так что подветренный борт почти чертит воду и мчит его с захватывающей дух быстротой несколько секунд. Кругом одна белеющая, кипящая пена.

Прошли эти секунды, корвет приподнялся и пошел тише. Шквал понесся дальше с той же быстротой, и туча и дождевой столб уже кажутся маленьким серым пятнышком на противоположной стороне горизонта.

Снова поставили паруса. Снова высокое голубое небо. Воздух полон острой свежести, какая бывает после грозы. Вымоченные насквозь матросские рубахи быстро высыхают под ослепительными лучами солнца, и только в снастях еще блестят кое-где, словно брильянты, крупные дождевые капли. Снова поставлен тент, защищающий головы моряков от палящих лучей, и снова матросы продолжают свои работы.

В одиннадцать часов раздается свисток боцмана и вслед затем команда: "Окончить все работы!"

Подмели палубу и наверх вынесли два брандспойта.

Вся палуба полна теперь голыми телами, на которые льются струи воды из двух брандспойтов, шланги которых опущены за борт. Раздается смех и фырканье. Каждый старается попасть под струю теплой (23–24°) океанской воды.

Наконец, окачивание окончено. Матросы одеваются, и тотчас же раздаются свистки, призывающие к водке и к обеду.

А старший штурман, в своем стареньком люстриновом сюртучке и в сбитой на затылок белой фуражке, уже с секстаном в руке ловит полдень. Ловит его и Ашанин. Помощник старшего штурмана, молодой прапорщик Мурашкин, отсчитывает в это время секунды на часах. То же делает для Ашанина гардемарин Иволгин.

— Стоп!

— Стоп!

Эти восклицания одновременно вылетают из уст обоих наблюдателей.

Степан Ильич машет своей сухой костлявой рукой, и на баке бьют так называемую "рынду". Это частый и долгий звон колокола, возвещающий наступление полдня.

Старший штурман почти бежит вниз в свою каюту, чтобы закончить утренние вычисления. Через пять минут у опытного Степана Ильича все готово: широта и долгота места определены, и сейчас все узнают, в какой точке земного шара находится "Коршун" и сколько он сделал миль суточного плавания.

Степан Ильич торопливо проходит через кают-компанию в капитанскую каюту, чтобы доложить капитану о широте и долготе и нанести полуденную точку на карту. Карты хранятся в капитанской каюте.

— За сутки 192 мили прошли, Василий Федорыч, — весело докладывал Степан Ильич.

— Отлично. А течением нас сколько снесло к осту[69]?

— На 20 миль-с.

Старший штурман обвел кружком точку на карте и собирался было уходить, как капитан сказал:

— Вы ведь знаете, Степан Ильич, что я решил не заходить ни в Рио, ни на мыс Доброй Надежды, а идти прямо в Батавию… конечно, если команда будет здорова и не утомится длинным переходом.

— Как же, вы говорили об этом… Отчего и не сделать длинного перехода. В старину, когда парусники только были, и то делали длинные переходы, а паровому судну и подавно можно.

— То-то и я так думаю.

— Только бы у экватора не встретить большую штилевую полосу.

— Надеюсь, этого не будет, — отвечал капитан, — мы пересечем его, руководствуясь картами Мори[70], в том месте, где штилевая полоса в этом месяце наиболее узка… Пробежим ее под парами, получим пассат южных тропиков и с ним спустимся как можно ниже, чтобы подняться в Индийский океан с попутным SW… Что вы на это скажете, Степан Ильич?

Капитан, сам отлично знавший штурманскую часть и не находившийся, как большая часть капитанов старого времени, в зависимости от штурманов, прокладывавших путь по карте и делавших наблюдения, тем не менее всегда советовался с Степаном Ильичем, которого ценил и уважал, как дельного и знающего штурмана и добросовестного и усердного служаку.

— Чего лучше… Я по опыту знаю, Василий Федорович… Когда я ходил на "Забияке", так мы тоже низко спускались, льды встречали. Зато, что прогадали на спуске, с лихвой выиграли при подъеме, имея почти постоянный бакштаг[71] до Индийского океана.

В это время вошел Ашанин.

— Ну, как ваша долгота и широта? — спросил капитан, заметив у Ашанина листок.

— Широта N 10°20′ и долгота W 20°32′, - отвечал Ашанин, посматривая на старшего штурмана.

— Совершенно верно-с! — подтвердил старший штурман. — Господин Ашанин вообще отлично делает наблюдения и вычисляет… хоть бы штурману!

— Ну, поздравляю вас, господин Ашанин. Степан Ильич скуп на похвалы, а вас хвалит… Очень рад… Хорошему моряку надо быть и хорошим штурманом. К сожалению, многие об этом забывают.

И, отвечая на поклон уходившего молодого человека, капитан прибавил:

— За обедом увидимся. Ведь вы сегодня у меня обедаете?

Едва только старший штурман показался в кают-компании, как со всех сторон раздались голоса:

— Сколько миль прошли, Степан Ильич? Скоро ли экватор? Какая широта и долгота?

Старший штурман едва успевает отвечать, но под конец начинает раздражаться и на последнем любопытном срывает свое сердце. Этим последним обыкновенно бывает старший механик, невозмутимый и добродушный хохол Игнатий Николаевич, который как-то ухитрялся не замечать недовольного лица старшего штурмана, уже ответившего раз двадцать одно и то же, и, входя в кают-компанию в своем засаленном, когда-то белом кителе, самым хладнокровным образом спрашивает:

— А сколько миль мы прошли, Степан Ильич?

— Да оставьте, наконец, меня в покое! Я уже сто раз говорил! вспыхивает старший штурман. — И к чему вам знать, скажите на милость, Игнатий Николаевич?

Но Игнатий Николаевич так добродушно глядит своими большими голубыми глазами на старшего штурмана, что тот невольно смягчается и скороговоркой говорит:

— Сто девяносто две мили-с! Сто девяносто две-с!

В половине первого офицеры обедают. Обед, благодаря хозяйственным талантам выбранного содержателя кают-компании, отличный… Еще живность не вся съедена, еще не пришлось сесть на консервы.