Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин

– Стреляй, мать твою! Не видишь, кормовое орудие из строя вышло.

Костя хотел спросить, живы ли близнецы, но Ковальчук уже исчез. Ступников снова открыл огонь. Морозов, сам встав за штурвал, вел тяжело груженный катер, делая повороты, то замедляя, то давая полный ход. Его интуиция и опыт помогали уходить от прямых попаданий.

До протоки, разделяющей два крупных острова Голодный и Сарпинский, добрались почти благополучно. Но при входе в затон снаряд разорвался совсем рядом, убив двоих раненых, сидевших на палубе. Крупный осколок как зубилом просадил борт.

Катера и буксир (уже без парома) остановились в протоке, защищенной деревьями, выгрузили двоих погибших раненых и еще человек шесть, умерших за время переправы от ран. Остальных предстояло перевезти на левый берег. Часть выгрузить в госпиталь напротив острова, другую часть везти в Красную Слободу. Моряки, получившие раны и контузии средней тяжести, настаивали, чтобы их доставили в медсанбат возле Ахтубы. Бросать свои корабли и друзей они не хотели.

Хвалили капитана буксира, который под огнем доставил на неуклюжем деревянном пароме несколько сот красноармейцев. На обратном пути, несмотря на тихоходность, перевез человек сорок раненых и получил два попадания снарядов.

– Где же ты корыто свое оставил? – по привычке зубоскалил Вася Дергач.

– Хай ему морока, – отмахивался капитан-хохол. – Другое дадут. А в этом немцы дыр понаделали. Притонул паром возле берега. Ребятам доски для землянок пригодятся.

Впервые за много часов Костя вылез из башни, с трудом разминая затекшее тело. Голова после удара о броню кружилась, к горлу подступала тошнота.

Катер было не узнать. Осколки и пули оставили десятки отметин, в том числе несколько сквозных. Перебило и согнуло в двух местах леерное ограждение, с мачты свисали порванные провода. В борту, возле машинного отделения, виднелась пробоина от снаряда, которым тяжело ранило Тимоху Донцова. Еще один снаряд угодил в рубку, но не пробил броню, оставив вмятину и опаленное пятно. Больше всего пострадала кормовая орудийная башня. Ее смяло и перекосило взрывом фугасного снаряда. Не слишком толстая боковая броня лопнула. Сквозная трещина шла снизу вверх сварного шва.

Серега, командир башни, старший из близнецов, был смертельно ранен. Сильным ударом ему раздавило грудную клетку, сломало ребра и отбило легкие. Он часто и тяжело дышал, изо рта сочилась черная струйка. Фельдшер дивизиона Репников и санинструктор Скворцов, осмотрев артиллериста, переглянулись и сообщили Морозову:

– Дай бог, если полчаса проживет. Вынесите его на берег. Пусть хоть на твердой земле полежит. Долго стоять будем?

– Не меньше часа, – ответил Морозов. – «Шахтеру» тоже досталось, а у нас двигатель чинить надо. Выносите парня.

Второй близнец, Антон, которому недавно исполнилось восемнадцать, похоже, был не в себе. Шел следом за носилками и улыбался всем своим широким, почти детским лицом:

– Сережа поспит, отдохнет, и я тоже.

Его с трудом оттащили от носилок. Тогда парень заплакал и стал вырываться из рук:

– Пустите, я без Сережи не останусь!

Его пришлось связать. Тяжело раненному комбату меняли пропитанные кровью повязки. Советовались, оставить на острове в санбате или везти в госпиталь. Врач из санбата, который пришел оказать помощь, посоветовал:

– Везите в госпиталь. Ранения тяжелые, а у нас одни землянки. Не сможем мы ему помочь.

Костя слышал, как раненые бойцы из его батальона говорили о своем комбате:

– Войну взводным начал. Двумя орденами награжден, батальон в двадцать четыре года принял. Мужик хороший, к людям душевный. Жаль, если помрет.

Крепко досталось Тимохе Донцову. Он поймал десятка полтора осколков 37-миллиметрового снаряда. Тоже был весь перевязан, но оставался в сознании и просил:

– У меня только руки-ноги побиты. Нутро не повредило. Я в нашем санбате полежу. Корабль не хочется покидать.

При этом оттопыренные уши шевелились, но никому это не казалось смешным, как и его прозвище – Ушан.

– Выдержит, – еще раз осмотрев Тимофея Донцова, сказал врач. – Крепкий парень, молодец!

А в кубрике ворочался связанный по рукам и ногам второй номер кормовой орудийной башни Антон. До него стало доходить, что брата, или друга, унесли далеко, и требовал отпустить его к Сереге:

– Вам что, жалко, что ли? Развяжите меня.

Он тревожил остальных раненых, катался по полу, и его заперли в тесную каюту – канатный ящик.

– Свихнулся, – коротко ответил на вопрос Морозова фельдшер Репников. – Чего удивительного? Я такой мясорубки, как на том плацдарме, никогда не видел.

А один из уцелевших моряков с «Каспийца» рассказывал остальным:

– Пока мы возле катера возились, я сорок с лишним убитых на одном пятачке насчитал. Воронками весь берег изрыт, люди с оторванными ногами в разные стороны ползут, кричат, а от некоторых вообще одни ошметки остались. Да что это за война такая? Сколько же там народу за ночь погибнет?

Костя попросил командира катера:

– Николай Прокофьевич, разрешите я на берегу посижу. Мутит и голова кружится. Свежим воздухом дыхну.

– Далеко только не отходи. Тебе помочь спуститься?

– Не, я сам.

– Иди, дыши. Мы еще как минимум час здесь проторчим.

Костя спустился по трапу на берег, глянул на такой же избитый «Шахтер», на котором тоже шел спешный ремонт. Присел на бугорке. На левом берегу у Купоросного по-прежнему шла стрельба, взлетали ракеты. Достал кисет с табаком, хотел свернуть самокрутку, но раздумал.

К нему подошел младший сержант в странной форме: черный морской бушлат, тельняшка, солдатские шаровары и ботинки. Попросил закурить. Костя протянул ему самокрутку.

– Что, не лезет табак? – спросил солдат. – Контузило?

– Наверное. Но не сильно.

– Крепкая у вас драка была. Грохот стоял на всю округу.

Разговорились. Оказалось, что сержант командует отделением лодочников. Про такие отделения Ступников ни разу не слышал, хотя не раз видел, как весельные лодки пересекали Волгу, доставляя боеприпасы и вывозя раненых.

– Вон моя эскадра, – продолжал сержант. – Четыре лодки. Было девять. Четыре фрицы по дну пустили, пятая пропала бесследно.

– Как пропала?

– Ушла в туман и больше не вернулась. Может, ребята заплутались и к немцам выплыли, может, случайной очередью утопило. У нас лодки – главная переправочная сила. Особенно когда по утрам туманы пошли. Обмотаем уключины тряпьем и шлепаем потихоньку. Туда – патроны и еду, назад – раненых человек восемь загружаем. Главное, чтобы было тихо. У меня однажды раненый закашлялся громко, нас услышали и очередями наугад лодку ко дну пустили. Я один сумел выплыть. Ботинки и штаны морские сбросил, теперь вот хожу в пехотных.

– Значит, у вас тут линия фронта?

– Она самая.

– Ничего вы живете. В лесу, деревья кругом, кусты. Землянки под берегом.

– Ты бы днем глянул, – вздохнул сержант. – Немцы через Волгу лезть не рискуют, но обстрелы постоянные. Все деревья осколками посечены, а некоторые как топором срублены. Последнее время повадились фосфорными снарядами пулять. Пока сухо, сжечь все хотели. Да вон поляна сплошь обгорелая и кусты, как спички паленые. Пока тушили, двое в дыму задохнулись, и человек десять с ожогами в санбат отправили.

Сержант, найдя слушателя, рассказывал, что жизнь здесь беспокойная. Вроде на фронт не похоже, но и тылом не назовешь. Мины сыпят с утра до вечера, то понемногу, то сразу налет, голову не поднимешь. Подтверждая его слова, ахнул один, второй взрыв. Фонтаны воды один за другим поднимались в протоке, через которую предстояло идти катерам.

– Нас здесь, на острове, фрицы как подопытных кроликов держат, – продолжал сержант. – Новые орудия подвезут, обязательно полсотни снарядов пошлют. Если самолет пролетит, тоже подарок сбросит или из пулеметов по траншеям пройдется. Шестиствольные «ванюши» как начнут лупить, деревья в щепки разлетаются, ни один блиндаж не спасает. Хотят нас пригнуть окончательно. Отступать некуда, кругом вода. Пустят в тумане свои амфибии да моторные лодки, сметут все к чертовой матери.

– Да и нам не слаще, – вздохнул Костя. – Сегодня катер сожгли. На переправах каждую ночь люди гибнут.

На прощание отсыпал сержанту-лодочнику махорки и пошел к своему катеру. Подходя к трапу, увидел тела, покрытые шинелями и плащ-палатками, – умерло еще несколько раненых.

Назад возвращались долго. В госпиталь на левом берегу, сделав крюк, завезли тяжелораненых. Пока сгружали, небо на востоке стало светлеть. От госпиталя дали полный ход, все что смогли выжать потрепанные двигатели. Последний рывок! С холмов открыли огонь немецкие орудия. Проскочили.

На входе в Ахтубу в сторону катеров начали пикирование два «Фокке-Вульфа-190». Эти новые истребители, несмотря на свой утяжеленный вес, имели скорость 600 километров, усиленное вооружение и зачастую действовали как штурмовики.