Вариант дракона - Ю Скуратов

Президенту не понравилось, что мы приехали втроем. Встретил он нас настороженно, взгляд недобрый, исподлобья - у него всегда было великолепное чутье, у нашего Бориса Николаевича. Хмуро кивнул, усадил нас в кресла:

- Ну?

Я, как и договорились, начал первым. Привел, как мне кажется, все доводы из тех, что имелись в нашем законодательстве, - ничего постарался не упустить. Нельзя разгонять Думу, мы этим ничего не приобретем, только потеряем...

Ельцин отрицательно покачал головой:

- Нет, вы меня не убедили.

Мою речь продолжил Куликов. Он очень доказательно и очень взвешенно говорил о том, что у МВД не хватит сил и средств не только денежных, но и технических, чтобы удержать ситуацию под контролем, что мир в России может рухнуть в один момент и тогда все покатится в тартарары. Но Ельцин и на это ответил:

- Нет!

Следом выступил Туманов. Выступил, увы, очень робко. Реакция президента была прежней.

Так ни с чем мы и покинули кабинет президента.

Я уже знал, как собирались технически совершить роспуск Думы. Очень просто: закрыть двери и не пустить депутатов в здание. А уж потом разбираться со всеми поименно...

Втроем мы зашли к Илюшину, у него находились Шахрай, Орехов, еще кто-то. Все трое тоже были против роспуска Думы.

Из кабинета Илюшина позвонили Черномырдину. Вначале с ним переговорил Куликов, потом я. Черномырдин несколько удивленно сообщил, что Ельцин ему очень кратко, мимолетно сообщил о роспуске Думы, сообщил как-то поверхностно, сказал также, что все, кого он вызывал "на ковер", с этим были согласны...

- А вы, значит, несогласны? - спросил у меня ЧВС.

- Нет.

Потом мне Черномырдин так рассказывал об этом разговоре: "Я сказал: Борис Николаевич, я все-таки у вас премьер, почему вы решаете такие важные вопросы без меня? Зачем вам это нужно? Это вас Сосковец подбил? Он? Знаете, почему он это сделал? Завяз в предвыборных делах, завалил их... Но все еще можно, Борис Николаевич, поправить..." Отвлекаясь, скажу, что Черномырдин обладал очень важным качеством, отличающим его от Степашина и даже Примакова, - он умел спорить с президентом. А когда кругом вата, все потакают и готовно смотрят в рот, такое качество обращает на себя внимание. И Ельцин, который хорошо знал правило, что опереться можно лишь на то, что сопротивляется, ценил за это Черномырдина.

Потому ЧВС так долго и держался на своем посту.

Но Ельцин не принял и возражения Черномырдина.

- Ничего отменять не будем, - сказал он, - завтра утром собираемся в шесть ноль-ноль.

Хотя президент встает обычно рано, но в шесть утра рабочий день свой не начинает, здесь ранняя явка была обусловлена одним обстоятельством: Государственная Дума начинала свою работу в понедельник в девять. До девяти утра надо было все решить.

На этот ранний сбор я приглашен не был. Были Куликов Анатолий Сергеевич и другой Куликов, Александр Николаевич, генерал-полковник милиции, начальник Главного управления внутренних дел Московской области. Ход был разработан такой: если Анатолий Сергеевич заартачится, будет стоять на своем - немедленно освободить его от занимаемой должности и тут же подписать указ о назначении министром внутренних дел другого Куликова, Александра Николаевича. А уж тот сделает все, что нужно.

Я сказал Анатолию Сергеевичу:

- Будете выступать у президента, выступайте и от моего имени, от имени Генеральной прокуратуры.

Анатолий Сергеевич так и сделал.

Президент резко оборвал его:

- Вы за себя только говорите, не за других!

- Тем не менее мы оба считаем, что роспуск Думы противоречит Конституции - это раз, и два - у МВД, как я уже говорил, Борис Николаевич, нет ни сил, ни средств, чтобы обеспечить порядок в стране в случае волнений. Это слишком серьезно...

Вскоре президент пошел на попятную, его сумели убедить, что Госдуму разгонять нельзя. Ситуация была критическая, мог повториться 1993 год... А я лишний раз убедился в том, что у президента никогда не было уважения к Конституции, к законам, все это для него являлось обычными игрушками, с которыми можно поступить так, а можно поступить и эдак, сломать и выкинуть, и ощущение это рождало чувства не самые лучшие.

Говорят, что каждый народ достоин того правителя, которого он выбрал, но я считаю, я убежден, что русский народ не заслуживает того, чтобы им управлял такой человек.

В этом в те весенние дни 1996 года я убедился окончательно.

ПЕРВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ ОБ ОТСТАВКЕ

Первого февраля 1999 года мне позвонил Бордюжа. Попросил подъехать. Сговорились, что в шестнадцать ноль-ноль я буду в его кабинете.

Повесил трубку на рычаг, почувствовал - что-то больно вонзилось в сердце. Одиноко сделалось, так одиноко, что, поверьте, и пером не опишешь, и словом не обскажешь - будто бы очутился посреди огромной пустыни, посреди многих ветров, и все ветры дуют, все стремятся сбить с ног, засыпать песком.

Неурочный вызов в Кремль, к главе ельцинской администрации, ничего хорошего не предвещал.

И вообще, я кожей своей, спиной, затылком, кончиками пальцев, висками чувствовал - готовится что-то недоброе. А что могло быть доброго, когда я 8 января возбудил дело против Березовского! Все газеты поведали сотни раз о том, что Березовский является и кормильцем, и поильцем, и кошельком "семьи", и предупреждали недвусмысленно: трогать кошелек столь высокой "семьи" опасно.

Да, было тревожно. Президент, во-первых, не поздравил с Новым годом. Все поздравили, а он - нет. Такого быть просто не должно, а раз "должно", значит, у этого "не должно" обязаны иметься свои причины. В моем положении несложно было понять, откуда ноги растут. Во-вторых, Бордюжа, когда мы общались, что-то недоговаривал...

Последний раз мы сидели рядышком дней десять назад на расширенной коллегии МВД. Я спросил его без всяких экивоков и вежливых пассажей, что называется, в упор:

- Николай Николаевич, ко мне, к моей работе, есть какие-нибудь претензии?

Бордюжа задумчиво приподнял одно плечо:

- Да нет... Нет претензий. Одно время были по части политического экстремизма, но сейчас вы вроде выправляете ситуацию.

И опять возникло то самое, знакомое, тревожное чувство: Николай Николаевич что-то недоговорил.

И я вспомнил: такое же ощущение было у меня и после последней встречи с Примаковым. Мы всегда общались с ним без всяких проблем, стоило мне поднять телефонную трубку - он ни разу не отказал во встрече, всегда находил время. И всегда разговор с ним был очень откровенный, я всегда получал у него поддержку.

А последняя встреча оставила какое-то невнятное ощущение. Словно бы Евгений Максимович, - так же, как и Бордюжа, - что-то недоговаривал. И вот какая странная штука: что-то в интонациях голоса у него было общее с Бордюжей.

В начале января я пришел к нему и сказал:

- Я возбуждаю уголовное дело против Березовского.

- В связи с чем? - спросил Примаков.

- В связи с тем, что Березовский прокручивает деньги Аэрофлота в швейцарских банках. Прошу вашей поддержки, прежде всего - политической.

Тогда Примаков заявил не колеблясь ни секунды:

- Обещаю!

И все равно в этой искренней интонации Евгения Максимовича уже было что-то не то. Чего-то не хватало, я даже не знаю - чего... Участливости, что ли. Или тепла. Или уверенности.

Это тоже послужило мне сигналом: что-то сгущается над моей головой, собирается в тяжелое пороховое облако, вот-вот, еще немного - и из этого облака блеснет молния. С ощущением того, что эта молния, расколов облако, выплеснулась, я и уезжал к Бордюже.

Были и еще кое-какие сигналы, этакие приметы надвигающейся грозы. По линии Совета Федерации состоялась конференция по вопросам федерализма, на которой мне было предложено выступить с докладом. Я выступил. Выступление было вроде бы удачным, но после конференции я пожаловался Строеву:

- Егор Семенович, кожей чувствую: вокруг меня заваривается какая-то неприятная каша...

Он не стал опровергать, произнес коротко и совершенно определенно:

- Да. - Потом добавил: - Мы с Примаковым это знаем, потому и решили поддержать вас и предоставили на конференции слово в числе первых.

Тучи продолжали сгущаться. Имелась и кое-какая оперативная информация, подтверждающая мои опасения. Татьяна Дьяченко обронила небрежно: "Скуратова будем убирать".

Это было обидно: Дьяченко хоть и дочка президента, но всего лишь дочка. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку, и уж тем более дочке. Как она может убрать Генерального прокурора страны, когда это не только не ее прерогатива, это не прерогатива даже ее отца? Но, видать, Татьяна знала, что говорила...

Главный военный прокурор Демин встречался с Виктором Михайловичем Зориным - первым заместителем директора ФСБ, сейчас Зорин работает в Управлении спецпрограммы - самом таинственном, пожалуй, управлении в службе президента. Так генерал Зорин, услышав мое имя, произнес недовольно: