Штрафной бой отряда имени Сталина - Захар Артемьев

– Эй, куда вы?! – недоумевая, крикнул Конкин.

– Это Свист! – убегая, провозгласил белка-Андрей. – Нас зовут обратно…

Они полетели, поползли и поскакали, а разведчик глядел вслед им и улетающим вперед самолетам. Он выхватил из висящего на груди кожаного чехла бинокль. Всмотрелся. Там, вдали, замирая от ужаса, он увидел крохотные белые и зеленые купола раскрытых парашютов.

– Твою мать! – во весь голос выругался Конкин. – Они что там все с ума посходили?! Это же провал!

Разведчик разжал кулак и посмотрел на свою ладонь. На ней, блестя в первых лучах утреннего солнца, лежал длинный серебряный свисток.

Восстание: дети против взрослых

Приходит время – рвутся цепи,

Свободу воспевает звон,

Когда несутся к свету дети,

Последний издавая стон…

Видели самолеты и в лагере Отряда. Там тоже не спали, ожидая известий из Центра. Только ждали новостей по рации, а дождались утреннего рева с предрассветных небес. В недоумении все повскакивали с лежанок и принялись всматриваться в просветы лазури между вершинами деревьев.

– Это наши! – прокричал Удальцов, разглядев красные звезды на фюзеляжах далеких небесных гигантов. – Какого … ? Почему они здесь?! – Николай с ненавистью взглянул на Седого, но тот и сам, недоумевая, лишь развел руками. В ярости Удальцов плюнул и схватил командира за грудки. Но Седой не зря был руководителем разведывательно-диверсионного отряда. Командир Отряда имени Сталина сделал круговой взмах правой рукой, одновременно немного шагнув вперед, так что оказался рядом со своим взбунтовавшимся подчиненным. Правая рука его сжала руки Удальцова, а левой он приобнял Николая за плечи так, что окружающим казалось, будто он утешает товарища.

– Тихо, тихо, дурачок! – вполголоса проговорил он. Гул самолетов в небе уже стихал, и Николай почувствовал, что сильно перегибает палку. Он моментально разжал пальцы, Седой тут же ослабил давление правой руки и по-настоящему обнял Удальцова:

– Успокойся, я сам об этом ничего не знал. Кто-то в Центре дуркует…

Они снова посмотрели на небо. В лесу воцарилась привычная тишина, но сердца бойцов выстукивали в едином ритме, тревожном и напряженном. Внезапно тишина прервалась.

– Сюда, командир! – из землянки высунулась чумазая голова радиста. – Скорее!..

Из своего убежища Конкин мог видеть все происходящее как на ладони. Закусив губу от досады, он смотрел на то, как с неба сыплются десятки куполов парашютов, как с земли их крошат немецкие крупнокалиберные зенитные пулеметы, как выжившие советские солдаты прячутся на голой пустоши, тщетно пытаясь укрыться от выбегающих эсэсовцев и бронетранспортеров, стреляющих на ходу.

В небе тоже происходила настоящая бойня: транспортники без прикрытия истребителей представляли собой беззащитную добычу, и быстро подоспевшие немецкие МЕ-109 расстреливали их, как мишени в тире. Сдерживая слезы обиды, Конкин увидел, как сверху, из-за облаков, прямо на беззащитных транспортников упал хищный «мессершмит», скорострельной пушкой расстрелял транспортник, тот, дымя, полетел к земле, взорвался… Иван держался от бойни на значительном удалении, понимая, что теперь немцы обязательно устроят масштабную войсковую операцию для поиска и тотального уничтожения десантников. Вздохнув, он спрятал бинокль в футляр и потер свои глаза, слезящиеся от бессонной ночи, а может быть от увиденного.

Это был настоящий, оглушительный провал. Провал всей работы разведчиков. Такого вредительства не мог бы сделать и враг. Так горько Конкину еще никогда не было. Видеть, как гибнут товарищи, многих из которых он наверняка знал лично, было невыносимо больно. Так тяжело, что в груди спирало дыхание. В голове его воцарилась пустота, Иван не знал, что ему теперь делать, руки опустились. Тем временем перестрелка на пустоши угасала сама собой, эсэсовцы умело загоняли парашютистов, слаженно действуя небольшими звеньями, поодиночке отстреливая их.

Крупный воздушный десант – грозное оружие, но в таких случаях, когда людей, пусть даже хорошо подготовленных и вооруженных, сбрасывают на укрепленные позиции врага, десант беспомощен. Оружие зачехлено, а парашютист в воздухе может оказать не больше сопротивления, чем мишень в тире. Знать бы, кто устроил это кошмарное поражение. Наверняка какой-нибудь немецкий шпион, затесавшийся в святая святых – командование разведки.

Чтобы обезопасить себя, Конкин решил уходить. За день он прошел километров десять. Ощущая невероятную усталость, он забрался в густую чащу с намерением как следует выспаться. Выбрал уютное местечко в естественной ложбинке под лежанку, подложил вещмешок под голову, растянулся и закрыл глаза. Его сознание выключилось моментально.

Иоахим Грубер открыл глаза. Несмотря на царивший в помещении сумрак, нактолоскопия работала отлично, он прекрасно различал все предметы вокруг. Он вновь поразился произошедшим с ним переменам, несмотря на то, что и раньше неплохо видел в темноте, такой яркой картинки в темноте у него никогда еще не было. Иоахим вспомнил университетский курс по офтальмологии, на ум пришел термин «родопсин», он же «зрительный пурпур». Основной зрительный пигмент, от количества которого зависит качество зрения, в том числе и ночного. Он вспомнил зрительную гимнастику, бесчисленные кусочки сахара, которые он клал под язык перед каждым ночным выходом, рыбий жир, выпиваемый литрами. Все это теперь было ему не нужно. Он попробовал напрячь свои мышцы, поразился тяжести в конечностях. Широкие ремни, которыми он был намертво пристегнут к столу, держали крепко, но он напрягся изо всех сил не для того, чтобы высвободиться, а чтобы понять, на что он теперь способен. Неожиданно ремни начали с треском рваться. Грубер напрягся чуть сильнее, осознавая, что не достиг предела, и наконец громкий треск ознаменовал венец его способностей и свободу. Впрочем, не полную.

За шею он был прикован массивным ошейником из стали на стальной же цепи, закрепленной на бетонной стене. Порвать ее не представлялось возможным, утомленный Иоахим не стал даже пытаться.

– Все так делают сначала… – произнес хорошо знакомый женский голос. – А потом начинают понимать бесплодность своих усилий и успокаиваются.

Грубер в пылу борьбы с ремнями не обратил внимания на дверь, в которой распахнулось смотровое окошко за толстой решеткой. Оттуда, из внешнего мира, на него смотрели красивые женские глаза, холодные и в то же время любопытствующие. Какие они были изучающие, эти глаза! Иоахим оглушительно зарычал и рванулся к двери, забыв про цепь и ошейник. Однако факты, такие как бетон со сталью, оказались крайне упрямой вещью. Его огромное, наверное, в целую тонну весом, тело швырнуло на пол. Полупридушенный, хрипя, он отполз обратно, так чтобы ошейник перестал его душить. С ненавистью уставился на ослепительно яркий после густой тьмы прямоугольник света, откуда на него смотрела Анна, ассистентка профессора Лортца, его мучителя и злейшего врага.

– Если ты не научишься себя хорошо вести, я не буду тебя кормить, – произнесла девушка холодным голосом после продолжительной паузы. – Я буду дрессировать тебя, пока ты не станешь шелковым, а ты им станешь. Я тебя обломаю. Даже пока ты там, у меня есть средства воздействия на тебя!

Словно в подтверждение своих слов, она щелкнула выключателем, этот звук обостренный слух перерожденного гауптштурмфюрера уловил очень ясно. Одновременно тело Грубера почувствовало могучий удар боли – оно изогнулось в спазмах, словно от электрического разряда. Грубер понял, это и был электроудар.

– Вот видишь? А мы могли бы обойтись и без крайних мер, ведь ты – верный солдат рейха! – голос девушки звучал теперь умиротворяюще, так что Иоахим и поверить не мог, будто это она угрожала ему голодной смертью и мучила электричеством. – Послушай, Иоахим! Нам лучше подружиться. Надо научиться сотрудничать! Профессор Лортц верно рассудил, что главное в деле, которое мы затеяли, это материал. А ты – превосходный материал, лучший из того, что мы могли бы когда-нибудь найти.

– Как вы могли пойти на такое преступление?! – прорычал Грубер. – Обманом заманили меня, опоили! И превратили в это чудовище! – он бессильно ударил когтистыми лапами по полу, отчего металл, которым он был покрыт, издал громкий гул. – Я больше не человек, я не солдат! Я – тварь, кошмарная тварь! Мне незачем больше жить, ты понимаешь? Вы, вы предали меня!.. – Грубер бессильно завыл, суча когтями по гладкому полу. Но постепенно вой его стих. Успокоившись, он снова взглянул на дверь и увидел, что половина лица Анны, видимая в окошке, приобрела насмешливое выражение. Это окончательно успокоило, охладило бесновавшегося в бессилии Иоахима. Грубер начал остывать, задумался.

– А я знаю, о чем ты думаешь, – спокойно проговорила Анна сквозь окно «кормушки». – Ты думаешь, что сможешь провести нас, притворившись таким смирненьким, покорившимся судьбе? И не думай даже, я уже поднаторела в дрессировке.