Я. Истории из моей жизни - Кэтрин Хепберн

— Н-ну…

— Позвоните Джо Энн, пусть она спустится к нам.

— Кто такая Джо Энн?

— Парикмахерша. Джо Энн Оджер. Впрочем, лучше, наверно, будет, если мы сами к ней поднимемся.

В двери появился мужчина — лет пятидесяти, очень похожий на Бэрримора.

Вежливо: «Ага, вы, значит, уже приехали».

И смотрел на меня острым взглядом.

— Здесь слишком многолюдно. Выйдем в коридор. Я хочу вам кое-что сказать.

— Идите же, — ободрил меня Джордж.

Мы вышли с ним в коридор. Он улыбался. И был очень сердечен, доброжелателен.

— Ваша просьба мне чрезвычайно понравилась. Вы станете большой звездой.

Потом посмотрел на мои глаза, сунул руку в карман и достал оттуда маленький пузырек. Затем сделал круглыми свои глаза и многозначительно улыбнулся. Очень доверительно.

— У меня такая же проблема. Попробуйте-ка это… Две капли… на каждый глаз.

— Мистер Бэрримор, мне что-то попало в сам глаз. Вот уже три…

— Да, дорогая. Я знаю… попробуйте.

И он удалился.

Я вернулась в кабинет.

— У вас, случаем, нет знакомого офтальмолога?..

— Ну а теперь, пожалуй, идемте знакомиться с Дэвидом… а потом подстрижем вам волосы.

И Джордж энергично вышел из комнаты. Мы — вслед за ним.

Пришли к Селзнику, который был чем-то очень занят и только и сказал: «Чудесно… Чудесно». Подумал же, вероятно, другое: «Так вот, значит, что мы имеем…»

Потом мы прошли в дальний конец киностудии, где располагались парикмахерские и гримерные.

Очень быстро мне обрезали волосы, оставив ровно столько, чтобы можно было сделать завивку. Главной гримерши на месте не было.

Потом обратно в кабинет Кьюкора. Вечерело. «Что ж, значит, до завтра. В девять. Мы проведем… Впрочем, я вам позвоню».

— У вас, случаем, нет знакомого глазного врача? У меня что-то…

И не осталось никого, к кому можно было бы обратиться. Джордж и его свита ушли. Все исчезли.

День закончился. Лора и я вышли из офиса. На улице стоял какой-то мужчина.

— Прошу прощения. У вас, случаем, нет знакомого глазного врача? Мне что-то попало в глаз.

— Представьте себе, есть, дорогая. Вам повезло. Я сам врач.

— Глазной?..

— Нет, я хирург. Я здесь недавно. Приехал из Нью-Йорка. Но у меня есть кабинет.

Он достал из кармана визитную карточку.

— Уилшир, кажется.

— Я не… Мы совсем не знаем города.

— Я на машине. Хотя не уверен, что смогу ее сейчас найти. Впрочем, попробуем, а?

— О, вы так любезны. Вы думаете, что сможете извлечь это?

— Постараюсь. Меня зовут Сэм Хиршфельд.

— Кэтрин Хепберн… Лора Хардинг.

Мы сели в его машину и поехали… Отыскали Уилшир… Нашли его офис. Я легла на стол. Он закапал мне капли. И стал «пробовать». И очень быстро сдался.

— Тут нужен специалист. У меня нет нужных инструментов.

Он взялся за телефон и стал звонить. Я не знала, кто он. Любой врач, вероятно, определил бы, кто он. Кого, черт возьми, он отыщет?

Наконец он дозвонился до женщины-врача, которая задержалась в своем кабинете. Да, она примет. Мы поехали в Лос-Анджелес. Припарковали машину.

Врач осмотрела меня. В глазу сидели три острых металлических кусочка, как иголочки. Было слышно, как они кляцнули о ее щипчики. Она извлекла их. И — морг! морг! — заморгала я глазом. Потом врач наложила на глаз повязку. Дала таблеток.

— Может случиться, что будет больно, когда перестанет действовать обезболивающее средство.

Добрый врач довез нас до самой гостиницы «Елисейская» в Голливуде. Заказать ужин в номер мы уже не могли: было слишком поздно. Нам принесли наверх только сандвичи с куриным паштетом. И мы завалились спать.

На следующее утро я пришла на киностудию с повязкой на глазу. Разумеется, в таком виде не могло быть и речи о пробе — в гриме, с новой прической и костюмом.

Первые фильмы

«Билль о разводе»

«Билль о разводе» должен был стать моей первой кинокартиной. Джон Бэрримор играл моего отца. Билли Берк мою мать, Элизабет Паттерсон мою тетю, а Дэвид Меннерс — моего жениха. Снимал картину Джордж Кьюкор.

Съемки начались со сцены вечеринки, которую давала моя мать. В длинном белом платье я пронеслась вниз по лестнице прямо в объятия Дэвида Меннерса. За мной следовала Лора Хардинг. Она споткнулась, и сцену пришлось переснимать. Джордж был в ярости.

О Боже, неужели я забыла рассказать вам, как мы провели второй день в Голливуде? Некто Карлтон Берк — авторитет в конноспортивных кругах — был поклонником Лоры. Он снял для нас красивый маленький домик во Франклин Кэнион. Мы пошли взглянуть на него. Там мы встретились с Карти Берком. С ним была женщина, какая-то миссис Фербенкс. Дом нам понравился. Не очень импозантный, но симпатичный и удобно расположен.

Миссис Фербенкс пригласила нас прийти к ней на обед в пятницу вечером. Я отказалась, сославшись на то, что никогда не ужинаю вне дома, и хладнокровно сменила тему.

На самом же деле я подумала: «Дама скучноватая, так что не стоит ничего затевать».

Когда Карти и миссис Фербенкс ушли, Лора весьма язвительным тоном воскликнула:

— А ты знаешь, кто это была?

— Ты имеешь в виду миссис Фербенкс?

— Да. Это Мэри Пикфорд.

— О Боже!

К счастью, позже она позвонила и пригласила нас снова.

И я, вся трепеща от волнения, любезнейшим тоном проворковала:

— О, как замечательно… Да, конечно… Как мило, что вы беспокоитесь о нас.

Мы оделись как на парад и отправились к Пикфорд.

Можете себе представить? Пикфорд — в первую же неделю своего пребывания в стране кино!

Я сидела рядом с Фербенксом, Лора — рядом с Мэри. Карти Берк тоже был там. Мы просмотрели фильм, очень смешной. Вот оно, настоящее большое Кино. Пикфорд была очаровательна.

Больше нас туда не приглашали. Ни разу, представьте!

Так я получила урок. А именно: следи за тем, что говоришь и с кем. Вы можете не знать, с кем разговариваете.

Безо всякой раскачки мы приступили к съемкам картины.

Я уже рассказывала, как познакомилась с Кьюкором и Бэрримором. Мы быстро сделали пробы причесок, грима, эскизы костюмов. По плану предполагалось сначала снять все сцены Бэрримора и побыстрее освободить его, то есть сэкономить деньги — он дорого стоил.

Мы, повторяю, начали со сцены вечеринки, так что можно было задействовать весь состав актеров. Потом снимали эпизоды с Бэрримором. Первой была сцена его приезда в дом. По сценарию он, покинув лечебницу для душевнобольных, являлся в свой дом.