Кто услышит коноплянку - Виктор Лихачев

- Ох, Господи, - эти слова вырвались у Софьи машинально. - Но ведь сейчас есть институты, клиники. А хотите, я помогу вам к профессору Бельту на операцию попасть? Он у меня картины покупает. Вы делали операцию?

Киреев словно не услышал ее вопроса.

- Софья, что мы все о грустном? Вы мне что-то рассказать хотели. А пока мыслями собираетесь, я историю одну смешную расскажу. Про операцию. Есть у меня два друга. Один врач, другой... другой просто хороший человек. В данном случае его профессия роли не играет. И вот приходит он как-то к другу-врачу, тот дежурил как раз, и говорит: проблема у меня - ногти на ногах закругляются и в кожу врастают. Врач отвечает, что пустяки все это. "Пойдем в процедурную, и я все тебе быстренько исправлю". - "Нет, - отвечает мой второй приятель (давайте для простоты называть его Больной),

- боли я очень боюсь. Мне даже заморозка не помогает. А вот под наркозом - сделаешь?" А дело в районной больнице происходило, замечу я вам. Больных вроде бы нет. Махнул рукой тот мой приятель, которого мы будем называть Врач: пошли, была не была! Привел он Больного в операционную. Положил его, ноги чем надо обработал, дал определенную дозу наркоза, и только собрался к делу приступать, смотрит - синеет Больной. Почему, отчего - не понятно. Он растерялся, анестезиолога рядом нет, а сердце у Больного возьми да остановись. Волосы у врача встали дыбом. Орет на всю операционную, а сам массаж сердца делает. А Больной уже Богу душу отдает. Вот тебе и ногти! Прибежали еще один хирург и медсестра. Решают прямой массаж сердца делать. Режут, одним словом, Больному грудную клетку, массаж делают и... забилось сердечко, представляете? Суматоха, они втроем вокруг Больного носятся. Тут возьми и выключись свет. Медсестра с полного лета на каталку с Больным налетела, тот возьми да свались с нее на пол. Потом оказалось, что ногу сломал и ключицу. Можете представить, какая у этих бедолаг ночка была. Да... А утром Больной проснулся. Сначала ничего понять не может. Рядом Врач сидит, дремлет. Знаете, что первым делом спросил Больной?

- Почему ему так трудно дышать?

- Нет. Не угадали.

- Почему нога забинтована?

- Опять мимо. Сдаетесь? Он спросил: "Теперь у меня нормальные ногти?"

- И после этих слов у Врача началась истерика?

- Разумеется. О ногтях он же совершенно забыл.

- Смешно. Я запомню эту историю, хотя на анекдот смахивает.

- Чтоб я провалился на месте, все так и было. Я с обоими до сих пор дружу.

- Только зачем вы ее мне рассказали?

- Чтоб вам весело стало. У меня получилось?

- Темните. У вас тоже сердце слабое?

- Вы настоящая женщина: во всем ищете практический смысл... Слабое, сильное... И про операцию давайте больше не будем говорить.

- Хорошо. Кто-то должен быть рядом с вами. Жена...

- Мы на днях разводимся. Нет-нет, не спешите осуждать ее. Галина была готова переехать сюда жить. Мне это не нужно. Ушла она от меня, когда я еще был здоров. Аки бык. Смотрите, а мы с вами много уже сделали. Боюсь, я у вас в неоплатном долгу.

- Михаил, вот бумаги какие-то. Стихи. С ними что делать?

- Поскольку я не Пушкин, то можно со спокойной совестью рвать и выбрасывать в мусоропровод. Это баловство мое юношеское.

- А вот что-то детское.

- Нет, это взрослые стихи.

- Тут что-то про Занзибар, про школу. Я подумала... Киреев пристально посмотрел на Софью. Она не опустила глаз. Но ни насмешки, ни иронии Михаил Прокофьевич в них не увидел.

- Не обижайтесь. Это частичка жизни. Моей жизни. Маленький городок. Школа. Зима. Женщина, которую я любил, работала учительницей. Я встречал ее после работы. Вот как-то в ожидании и родились эти строчки. Шутейные.

- Прочитайте.

- Не знаю, стоит ли, - Киреев колебался. - Ну, хорошо. Весь день вы в школе провели,

Как трудно вам - я понимаю, А где-то персики цвели,

Не здесь, конечно, в Занзибаре. А где-то солнце есть. И зной

Пылает в дебрях Амазонки. У нас зима, и не со мной

Во сне плывете вы на джонке. Вот старый, важный какаду

Лениво дремлет у болота, Признаюсь, - на мою беду,

И мне туда попасть охота. Нет, не в болото, а на юг,

Где звери, зной и ананасы. Вы улыбаетесь, мой друг?

И даже сердитесь? Напрасно! Все сны. Мечты. И дребедень.

На улице - пурге неймется, Без вас прошел мой серый день,

А вечер быстро пронесется. Пустой автобус повезет

Меня сквозь ночь, и как в бреду Мне сонным глазом подмигнет

Ленивый старый какаду. Он замолчал. Софья спросила:

- И вы с ней разводитесь?

- Опять практичный женский вопрос.

- Я серьезно спрашиваю.

- Нет, не с ней. Та женщина так и не стала моей женой.

- Почему?

- Я думал, что в жизни много красивых девушек и что самую красивую я пока не встретил. А еще у этой девушки был ребенок. Не мой, разумеется.

- Ну и как, встретили потом самую красивую?

- Не знаю.

- "Мне сонным глазом подмигнет ленивый старый какаду". По-моему, неплохо. А вообще, вы стихи всерьез писать не пробовали?

- У нас ведь в России как? Есть Пушкин. Гений. Рядом никто не стоял и не стоит. Читаешь, думаешь: просто как, наверное, и я так смогу написать. Ну а дальше кому как повезет.

- В каком смысле?

- В прямом. Я стихи одного поэта прочитал. Не гения, но хорошего поэта. Я их прочитал - и все. Понял, мне так никогда не написать.

- А вы их запомнили?

- У нас сегодня что-то вроде вечера поэзии?

- Разве это плохо? Признаюсь, я давно стихи не слушала. А вы хорошо читаете.

- Опять смеетесь.

- Нисколько. Вы не хотите, чтобы ваше чтение понравилось - потому и неплохо читаете. Правда, прочтите то стихотворение. Вы же сказали, что в долгу неоплатном. Вот и расплатитесь.

- Считайте, что уговорили. Так, сейчас вспомню, как оно начинается. Киреев замолчал, собираясь с мыслями. Затем будто вспомнил что-то хорошее: бледное лицо его порозовело, оживилось. Но он молчал. Софья сидела на полу по-турецки и смотрела на этого странного человека. Поздний вечер, пустая комната, романтики никакой. Вместо шампанского совершенно жуткий кофе из банки, вместо свечей - голая лампочка. Она говорила себе, что ей жаль, искренне жаль этого человека, что к нему у нее важное дело, цена которого не только многие тысячи, а может, даже десятки и сотни тысяч долларов и ее жизнь и спокойствие. Но было что-то еще. И в этом Софья никогда бы себе не призналась. Киреев не был похож ни на кого из ее знакомых. И сейчас она искренне хотела узнать, после каких строчек и какого именно поэта Михаил перестал писать стихи. А он словно очнулся от сна и стал читать. Мне в черный день приснится

Высокая звезда, Глубокая криница,

Студеная вода И крестики сирени

В росе у самых глаз. Но больше нет ступени

И тени спрячут нас. И если вышли двое

На волю из тюрьмы, То это мы с тобою,

Одни на свете мы, И мы уже не дети,

И разве я не прав, Когда всего на свете

Светлее твой рукав. Что с нами ни случится,

В мой самый черный день, Мне в черный день приснится

Криница и сирень, И тонкое колечко,

И твой простой наряд, И на мосту за речкой

Колеса простучат. На свете все проходит,

И даже эта ночь Проходит и уводит

Тебя из сада прочь. И разве в нашей власти

Вернуть свою зарю? На собственное счастье

Я как слепой смотрю. Стучат. Кто там? - Мария.

Отворишь дверь: - Кто там? Ответа нет. Живые

Не так приходят к нам. Их поступь тяжелее,

И руки у живых Грубее и теплее

Незримых рук твоих.

- Где ты была? - Ответа

Не слышу на вопрос. Быть может, сон мой - это

Невнятный стук колес Там, на мосту, за речкой,

Где светится звезда, И кануло колечко

В криницу навсегда.

- Арсений Тарковский? - после недолгого молчания спросила Софья.

- Вы знаете? - пришла пора удивляться Кирееву. - Мне казалось, что современная молодежь не интересуется поэзией. А знать Арсения Тарковского - это сродни подвигу.

- Напрасно иронизируете.

- И не собирался. Простите, если услышали иронию. Это искреннее удивление. Правда. Может, мне не везло, но я еще не встречал среди вашего брата тех, кто читал Арсения Тарковского... Вы первая.

- "Ваш брат" - это кто?

- Вообще-то, молодежь.

- Между прочим, мне двадцать четыре года.

- Ну и что? В вашем понимании молодежь - это семнадцать-восемнадцать лет?

- А разве нет?

- Для меня все, кому меньше тридцати, - молодежь. А семнадцать лет - и вовсе дети. Впрочем, понимание этого приходит с годами.

- Михаил, однако странно получается...

- То есть?

- Вы себя молодым считаете?

- Нет. Сорок лет - какая молодость?

- Но ведь для шестидесятилетнего человека вы чуть ли не зеленый паренек.

- Зеленый, говорите? А к чему вы клоните?

- Не обидитесь?

- Нет.

- Меня всегда бесит мудрость, идущая от возраста, а не от ума. Я вам на простом примере показала, что в определенной ситуации очень снисходительно могут отнестись и к вам лично, как вы относитесь ко мне только на том основании, что я моложе вас. Киреев понял, что девушка рассердилась не на шутку. Он сначала хотел убедить ее в том, что она ошибается, но вынужден был в конце концов согласиться с ней. К тому же Михаил Прокофьевич вспомнил слова незнакомого старца: "Укоряют - не укоряй, гонят - терпи, хулят - хвали. Осуждай себя, так Бог не осудит". Он не хотел обидеть девушку, которая поздним вечером помогает ему собирать вещи, неизвестно даже с какой стати. Но обидел. Зачем спорить?