Киевский лабиринт - Иван Любенко

— А что я могу? Остается только надеяться на Кульчицкого. Управляющий велел ему выезжать в Одессу первым же поездом. Он уже в дороге. Пусть разбирается.

— Странно, — пожал плечами Ардашев. — Речь идет о больших деньгах, а ты остаешься ждать у моря погоды. Будешь зависеть от обстоятельств? Я бы на твоем месте тоже туда отправился…

Не успел статский советник закончить фразу, как раздался второй звонок. Теперь позвонили в дверь. Клим Пантелеевич промокнул губы салфеткой и прошел в переднюю. После недавнего нападения горничная уже не подходила к двери одна. Однако обратно Ардашев не вернулся, а прошел в кабинет, где довольно долго разговаривал по телефону. Оттуда доносились лишь обрывки его слов. Могилевский заметно нервничал. Как только гость начал с кем-то прощаться, Терентий Петрович поднялся и направился к нему. В этот момент трубка уже легла на рычаг. Затворив дверь кабинета, статский генерал спросил с дрожью в голосе:

— Кто приходил? Кому ты звонил? И вообще, Клим, что за секреты в моем доме?

— Думаю, Терентий, сегодняшний день для тебя не совсем удачный. К сожалению, подозрения подтвердились. Я только что получил телеграмму из Ставропольского сыскного отделения. Там прислушались к моему совету и, отследив с Главпочтамта получателя мыла с твоей фабрики, провели у него дома обыск. Фальшивых денег сразу найти не удалось, зато начальник сыскного — Ефим Андреевич Поляничко — усмотрел на умывальнике мыльные огрызки — внутренние куски от полой части мыльного куба — со следами от бечевки, которой были перетянуты пачки поддельных червонцев и сотенных. Это подтвердило мою гипотезу о том, что фальшивки, обернутые в покрытую воском бумагу, заливали мыльной массой, оставляли в кладовке, а потом, когда она застынет, отправляли третьей категорией в разные концы страны. Такие посылки не вызывали подозрения на почте. Но преступников погубила жадность: они не стали выбрасывать бесформенные куски мыла, оставшиеся с внутренней стороны после разрезания куба на ровные части. Их-то Поляничко и заметил. Позже один из арестованных сам выдал полученные «катеринки» и червонцы. Злоумышленники были не оригинальны, они прятали купюры в тайнике, устроенном в обычной печи.

— Ты хочешь сказать, что каждый раз, когда с моего завода отправляли мыло по почте, там были фальшивые деньги?

— Нет, не всегда. Это происходило только после того, как ты получал товар из-за границы. Их отправляли на следующий день. Я понял это, когда увидел на червонце и сотенной, привезенных из Ставрополя, полоски от бечевки, расположенные крест-накрест. Эти следы образовались от масла, проникшего через едва заметные щели в вощеной бумаге. Маслом (или жиром) пропиталась и бечевка. Жирные пятна присутствовали и на других купюрах. Таким образом, мой дорогой Терентий, твоя фабрика служила перевалочным пунктом для переправки фальшивых купюр из-за границы в Россию.

— Вздор! Этого не может быть! — размахивая руками, воскликнул двоюродный свояк. — Я не могу в это поверить! Как, как удавалось переправлять фальшивки через границу? Ты можешь мне это объяснить?

— Изволь, — пожал плечами Ардашев. — Деньги прятали в ящиках с двойным дном, в которых находились бутылки с розовым маслом. Находясь на твоем складе, я обратил внимание, что горлышки бутылок были почти на одном уровне с краем ящика. Чего быть, как ты понимаешь, не должно. Вероятно, именно из-за этого одна бутылка и разбилась. Масло попало на купюры. Только розовое масло — это быстро улетучивающийся эфир. Оно не оставляет пятен на бумаге. Но за то короткое время, в течение которого масло испаряется, в бумагу въедается характерный запах… Вот поэтому я и почувствовал его, когда осматривал фальшивые купюры покойного ювелира Гиршмана, принесенные господином Шефтелем, владельцем банка «Киевское учетно-ссудное общество взаимного кредита». — Ардашев замолчал на мгновение, внимательно посмотрел на Могилевского и добавил: — Но и это еще не все. Один из твоих помощников — агент немецкой разведки.

— Господи! — воскликнул Могилевский. — Час от часу не легче! Надеюсь, ты меня не подозреваешь?

— Уже нет, — просто ответил Клим Пантелеевич.

— Боже, как ты циничен, — покачал головой Могилевский.

— Зато к твоему управляющему у меня есть масса вопросов. И думаю, не только у меня. Им заинтересовалась военная контрразведка. — Статский советник взглянул на часы и сказал: — Впрочем, нам надо торопиться. В фабричной конторе скоро начнется обыск. Нас наверняка там уже ждут.

— Конечно-конечно, — засуетился родственник. — Мы так и сделаем. Тем более ты водишь авто лучше, чем мой chauffeur. Но позволь прояснить еще один момент: где, по-твоему, эти фальшивки изготавливаются? В Германии?

— Возможно. Но это не столь важно. Главное — на территории врага, — выходя в переднюю, проговорил Ардашев. — Не стоит терять время. Поехали.

— Да-да, — закивал хозяин дома. — Я только наших дам предупрежу.

Могилевский догнал Клима Пантелеевича уже на лестнице. Всю дорогу он молчал. Действительный статский советник понимал, что хочешь не хочешь, а придется давать показания и судебному следователю, и сыщикам, и даже — о боже! — этим мрачным субъектам из военной контрразведки. И никто, кроме господа, не знал, чем могут закончиться эти беседы. Ведь наша жизнь совершенно непредсказуема.

Когда «Рено» Могилевского остановилось у ворот фабрики, там уже стояли четыре человека: начальник сыскного отделения Ткаченко с Кашириным и полковник Кукота со штабс-капитаном Авиловым. Ткаченко и Каширин, уже знакомые с Терентием Петровичем, приветствовали его едва заметными молчаливыми кивками.

Начальник контрразведывательного отделения Юго-Западного фронта подошел к авто и сухо отрекомендовался:

— Военная контрразведка, полковник Кукота.

— Чем могу служить? — с плохо скрываемым волнением осведомился статский генерал.

— Мы хотели бы осмотреть помещение конторы, а заодно побеседовать с вами и вашими подчиненными. Надеюсь, вы не возражаете?

— Нет, — обреченно изрек Терентий Петрович, и, глядя на сыщиков, спросил: — А вы, господа, пришли сюда за этим же?

— Да, — коротко ответил Ткаченко.

— Ну что ж, милости, как говорится, прошу.

Уже внутри помещения выяснилось, что всех интересовал именно управляющий. О том, что приказчик находился в дороге, — всем было понятно, а вот где находится Дрогоевский — никто не знал. И потому Ткаченко с Кашириным на полицейской пролетке уехали к нему домой.

Совсем небольшой кабинет Войцеха Станиславовича ничего особенного не представлял: книжный шкаф, вешалка, письменный стол, три стула и репродукция картины «Девятый вал» Айвазовского.

Осмотрев бумаги в папках, полковник выдвинул ящик письменного стола и, то ли от неожиданности, то ли от радости, присвистнул. У него в руках оказалась пачка банкнот. Он разрезал ножницами веревку и стал рассматривать первую купюру на свет.

— Ага! — воскликнул он. — Фальшивая! Здесь латинская буква «R».

Потрясая червонцами, он сказал:

— Видно, господин управляющий так торопился, что даже улики не успел прихватить. — И тут же обратился к Ардашеву: — Как видите, Клим Пантелеевич, наши с вами подозрения вполне оправдались. Поляк сбежал. Это ясно. — Он повернулся к штабс-капитану. — Думаю, сыщики уже опоздали. Но возможно, отыщется его фотокарточка, в чем я, конечно, сомневаюсь. Тем не менее необходимо составить словесный портрет шпиона и перекрыть все вокзалы, пароходные пристани и почтовые станции. Не забудьте и таксомоторы. Сообщите его данные полиции и жандармерии. Оповестите все станции. Авось попадется. После этого свяжитесь с одесской таможней и нашими коллегами. Пусть проверят ящики на наличие фальшивок и о результатах телеграфируют нам. Они обязаны задерживать любого, кто появится на местной таможне и будет справляться о судьбе груза для этой мыловаренной фабрики. И этого… как его… Кульчицкого тоже надо арестовать. Потом разберемся, кто он на самом деле — шпион или честный человек, случайно влипший в это преступное дело.

Штабс-капитан кивнул и исчез за дверью.

— А вы, — полковник обратился к статскому генералу, — соблаговолите провести меня на склад, где хранится тара с розовым маслом, поступившим из Румынии. С вами нам придется беседовать долго. Ваша роль во всей этой истории мне до конца не понятна. И только из-за уважения к Климу Пантелеевичу я не буду вас арестовывать. Однако вы должны дать мне честное слово, что никуда из Киева не уедете.

— Извольте: даю честное слово, — кивнул Терентий Петрович и, сгорбившись сильнее обычного, поплелся в коридор.

— Вы с нами или нет? — спросил Кукота у Клима Пантелеевича.

— Я, пожалуй, еще раз осмотрю содержимое письменного стола.

— Только зря время потеряете. Там нет ничего интересного. Ерунда всякая: карандаши, перья, бумага… А впрочем, как хотите. Меня же интересуют ящики с двойным дном, о которых вы говорили.