НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 32 - Аркадий Стругацкий

Тойво немедленно поднялся, пересек комнату и сел у ног Аси на пол, прислонив голову к ее коленям.

Тебе же все равно в отпуск надо, — сказала Ася. — Ты бы там поохотился… Это же ведь Пандора! Съездил бы на дюны… Плантации бы наши посмотрел… Ты ведь даже представить себе не можешь, что это такое — плантации Пашковского!..

Тойво молчал и только все крепче прижимался щекой к ее коленям. Тогда она тоже замолчала, и некоторое время они не разговаривали, а потом Ася спросила:

— У тебя что-то происходит?

— Почему ты так решила?

— Не знаю. Вижу.

Тойво глубоко вздохнул, поднялся с пола и тоже сел на подоконник.

— Правильно видишь, — угрюмо произнес он. — Происходит. У меня.

— Что же?

Тойво, прищурясь, разглядывал черные полосы облаков, перерезывающие медно-багровое зарево заката. Сизо-черные нагромождения лесов у горизонта. Тонкие черные вертикали тысячеэтажников, встопорщенные гроздьями кварталов. Медно отсвечивающий, исполинский купол форума слева и неправдоподобно гладкая поверхность круглого моря справа. И черные попискивающие стрижи, дротиками срывающиеся из висячего сада кварталом выше и исчезающие в листве висячего сада кварталом ниже.

— Что происходит? — Спросила Ася.

— Ты удивительно красивая, — сказал Тойво. — У тебя соболиные брови. Я не знаю точно, что эти слова означают, но это сказано про что-то очень красивое. Про тебя. Ты даже не красивая, ты прекрасная. Миловзора. И заботы твои милые. И твой мир милый. И даже бруно твой милый, если подумать… И вообще мир прекрасен если хочешь знать… «Мир прекрасен, как цветочек. Счастьем обеспечены пять сердец, и девять почек, и четыре печени…» Я не знаю, что это за стихи. Они у меня вдруг всплыли, и я захотел их прочитать… И вот что я тебе скажу, запомни! Очень даже может быть, что вскорости я прилечу к тебе на Пандору. Потому что вот-вот у него лопнет терпение и он действительно выгонит меня в отпуск. А может быть и вообще выгонит. Вот что я читаю в его ореховых глазах. Явственно, как на дисплее. А теперь давай-ка чайку.

Ася проницательно посмотрела на него.

— Ничего не выходит? — Спросила она.

Тойво уклонился от ее взгляда и неопределенно повел плечом.

— Потому что с самого начала у тебя все было неправильно задумано, — сказала ася горячо. — Потому что с самого начала задача была поставлена неправильно! Нельзя ставить задачу так, чтобы никакой результат тебя не устроил. Твоя гипотеза изначально была порочна — помнишь, что я тебе говорила? Если бы странники на самом деле обнаружились, разве ты бы обрадовался? А теперь ты начинаешь понимать, что их нет, и опять же тебе плохо — ты ошибся, ты высказал неверную гипотезу, ты как бы в проигрыше, хотя на самом деле ты ничего не проиграл…

— Я с тобой не спорил никогда, — смиренно сказал Тойво. — Кругом я виноват, такая уж у меня судьба…

— Видишь, теперь и он тоже в этой вашей идее разочаровался… Я, конечно, не верю, что он тебя выгонит, что за чепуху ты порешь, он же тебя и любит, и ценит, это же все знают… Но ведь в самом деле, нельзя же столько лет гробить — и на что, собственно. Ведь у вас, по сути, ничего нет, кроме голой идеи. Никто не спорит: идея довольно любопытная, способна нервы пощекотать кому угодно, но ведь не более того! По сути своей это просто инверсия давным-давно известной человеческой практики… Просто прогрессорство навыворот, больше ничего… Раз мы спрямляем чью-то историю, значит, и нашу историю могут попытаться спрямить… Подожди, послушай! Во-первых, вы забываете, что не всякая инверсия имеет выражение в реальности. Грамматика — одно, а реальность — это другое. Поэтому сначала это выглядело у вас интересно, а теперь выглядит просто… Ну, неприлично, что ли… Знаешь, что мне вчера сказал один наш деятель? Он сказал: «Мы, знаете ли, не комконовцы, это комконовцам можно только позавидовать. Когда они сталкиваются с какой-нибудь действительно серьезной загадкой, они быстренько атрибутируют ее как результат деятельности странников, и все дела!»

— Это кто же, интересно, сказал? — Мрачно спросил Тойво.

— Да какая тебе разница? Вот у нас закваска взбунтовалась. Зачем нам искать причины? Все ясно: странники! Кровавая рука сверхцивилизации! И не злись, пожалуйста. Не злись! Тебе их шутки не нравятся, но ты же их почти никогда не слышишь. А я их слышу постоянно. Один только «синдром Сикорски» чего мне стоит… И ведь это уже не шутка. Это уже приговор, милые вы мои! Это диагноз!

Тойво уже справился с собой.

— А что, — сказал он, — насчет закваски — это мысль. Это ведь чп! Почему не сообщили? — Осведомился он строго. — Порядка не знаете. А вот мы сейчас магистра — на ковер!

— Шуточки все тебе, — сердито сказала ася. — Все кругом шу- тят!

— И прекрасно! — Подхватил Тойво. — Радоваться надо! Когда начнутся настоящие дела, станет не до шуток…

Ася с досадой стукнула кулачком по колену.

— Ах ты, господи! Ну что ты передо мной-то притворяешся? Не хочется тебе шутить, не до шуток тебе, и вот это особенно в вас раздражает! Вы построили вокруг себя угрюмый мрачный мир, мир угроз, мир страха и подозрительности… Почему? Откуда? Откуда у вас эта космическая мизантропия?

Тойво промолчал.

— Может быть, потому, что все ваши необъясненные ЧП — это трагедии? Но ведь ЧП — всегда трагедия! Загадочное оно или непонятное, ведь на то оно и ЧП! Верно?

— Неверно, — сказал Тойво.

— Что — есть ЧП другие, счастливые?

— Бывают.

— Например? — Осведомилась Ася, исполняясь яду.

— Давай лучше чайку попьем, — предложил Тойво.

— Нет уж, ты мне, пожалуйста, приведи пример счастливого, радостного, жизнеутверждающего чрезвычайного происшествия.

— Хорошо, — сказал Тойво. — Но потом мы попьем чайку. Договорились?

— Да ну тебя, сказала Ася.

Они замолчали. Внизу сквозь густую листву садов, сквозь сизоватые сумерки засветились разноцветные огоньки. И искрами огней обсыпались черные столбы тысячеэтажников.

— Тебе имя Гужон знакомо? — Спросил Тойво.

— Разумеется.

— А Содди?

— Еще бы!

— Чем то-твоему, замечательны эти люди?

— «По-моему»! Не по-моему, а всем известно, что Гужон — замечательный композитор, а Содди — великий исповедник… А по-твоему?

— А по-моему, замечательны они совсем другим, — сказал Тойво. — Альберт Гужон до пятидесяти лет был неплохим, но не более того, агрофизиком без всяких способностей к музыке. А Барталомью Содди сорок лет занимался теневыми функциями и был сухим, педантичным, нелюдимым человеком. Вот чем эти люди более всего замечательны.