Миллиметрин (сборник) - Ольга Степнова

– Сонечка! Что это такое, Колесниченко! Ты с ума сошла!

Кажется, у Соньки был потом неприятный разговор и с классной, и с грозной мамой. Я не злорадствовала, мне было жалко Соньку. Скоро меня перевели в другую школу. Соня перестала бывать у меня, я у нее.

В восьмом я утратила свой былой организаторский пыл. Лидерство в классе больше не занимало. По утрам, перед школой, я тихонько прокрадывалась в ванную, предварительно завладев маминой косметичкой. Там я приступала к действию, в котором задействованы были все физические и душевные силы моего организма. Я красила ресницы. Их нужно было накрасить так, чтобы этого не заметили ни мама, ни дай бог, учителя. Но их нужно было накрасить так, чтобы меня не смог не заметить Один Мальчик из 10 «а». Успеха я не добилась ни разу. Из 10 «а» на меня не смотрел ни один мальчик, зато учителя каждый день делали последние предупреждения за мои некомсомольские ресницы. Бороться с такими явлениями они умели: брали комсомолок, подозреваемых в макияже, за шиворот, вели в туалет, и там умывали. Но моя мама работала в красном доме и вместо водных процедур я получала ежедневные «последние» предупреждения.

Тот мальчик на меня не смотрел. Всe мальчики всех десятых смотрели на нашу разведенную молодую англичанку. Конкурировать я с ней не могла по многим причинам: она давно разделалась с комсомольским возрастом и мазалась без риска быть умытой, она обладала такими мощными рельефами на своих тривиальных ста шестидесяти четырех сантиметрах роста, которые моим ста восьмидесяти не светили ни в каком светлом будущем: и, наконец, даже имея всемогущую маму, я не смогла бы воспроизвести на себе в школе такие разрезы и декольте. Я потерпела фиаско, хотя это было и не в моих правилах.

Сонька объявилась в нашем классе неожиданно, своим появлением повергнув моих одноклассников в состояние какой-то нервозной веселости. Оказалось, она переехала в наш микрорайон. Из некрасивого ребенка она превратилась в нескладную девушку – сутулую, словно насильно вжимавшую свой рост обратно, в пределы, допустимые ее сверстниками. Она по-прежнему сильно заикалась, и поэтому старалась как можно больше молчать.

У нас был «элитный» класс. В классной иерархии я занимала первое место по положению родителей, правда, делила его с Алкой Демьяновой – ее мама была зам. начальника ОРСа. Затем шли Жанна Лоц, Лида Гриднева и Женя Кибидзе – их отцы были начальниками рудников и заводов. За ними – детки мелких исполкомовских и торговых работников. Сонька не вязалась к нам никаким боком: как выяснилось, тетя Валя дальше карьеры повара в столовой не пошла. Сонька – ее манеры, одежда стали объектом постоянных насмешек. Я делала вид, что забыла нашу давнюю дружбу, а Сонька благородно о ней не напоминала, ходила сама по себе, учебу тянула еле-еле на тройки. Когда на уроке раздавалось учительское «Колесниченко!» по классу пробегал веселый шумок: все ждали маленького развлечения. Вот сейчас она разогнет свое длинное нескладное тело, но немного не до конца, и вот так, не распрямившись, пойдет к доске, где будет трудно, заикаясь и потея, говорить. Гадкий утенок не спешил превращаться в красивую птицу, да ничто вокруг и не располагало к этому.

Как-то, в девятом у нас был вечер. До восьмого такие веселые сборища стыдливо именовались «чаепитиями» и лишь в восьмом они получили «взрослое» название. Тот вечер был необычен по трем причинам: во-первых, он был новогодним, во-вторых, он был объединенным с десятиклассниками, и в-третьих, на него пришла Сонька. Ее «неприсутствие» на вечерах было делом обычным, никому и в голову не приходило, что Сонька на вечер может прийти.

Ее появление повергло нас в маленький шок. На Соньке было шерстяное, куцее платье в умопомрачительную желтую клетку, босоножки со стоптанными каблуками и даже ресницы, чуть тронутые тушью… Алка Демьянова, вся замшево-кожаная, зaтpяcлacь в приступе смеха, отвернувшись к стене. Сонька гордо прошла сквозь строй насмешливых взглядов и заняла свободное место за столом. Вокруг нее сразу же зависло пустое пространство: места рядом никто не занимал. Вечеринка набирала ход. Всe, что было крепче чая, наливалось под столом, это вносило оживление в наше поначалу чопорное поведение – первый раз с десятиклассниками! Постепенно наши юные лица зарозовели и повеселели. Десятиклассники стали приглашать наших девочек. Меня никто не приглашал. Тот Мальчик танцевал с нашей Алкой: фирменной, обтянутой, лоснящейся кожаными боками. В горестном своем отчаянии я готова была променять горкомовскую маму на орсовскую…

В этот момент случилось событие, потрясшее всех. В зал вошли наши военрук и физрук. Вообще-то, учителя нам предоставили свободу действий и не очень бдили: все-таки Новый год, а учителя тоже люди. Но физрук и военрук были не простыми учителями: они были братья-близнецы, эдакие «секс-бои». В общем, если Шварценеггера смешать с Аленом Делоном и получившееся разделить надвое, то получились бы наши Василий Иванович и Денис Иванович. В них не осмеливалась влюбляться даже Алка в своей суперупаковке, хотя, возможно, это была ее программа-максимум. Девицы наши при появлении Иванычей сделали стойку, каждая избрав, по ее мнению, наиболее эффектную позу: Алка чуть согнула ногу и она забелела в разрезе, Лидка Гриднева свела плечи, ниже пригнувшись к столу, отчего дорожка между грудями, ведущая в темные недра легкого платья, стала гораздо заметней. Женька Кибидзе сверкнула черными очами и налилась вдруг более сочными красками: волосы стали чернее, кожа белее, а румянец натуральный напрочь затмил макияжный. Я тоже срефлексировала, но решила не мелочиться: закинула ногу на ногу, слегка пригнулась к столу, повторив маневр Гридневой, и подпустила в глаза томного тумана. Невозмутимой осталась лишь Сонька, она ковыряла вилкой в салате и попивала «Пепси-колу».

– Василь Иваныч, Денис Иваныч! Как мы рады, что вы пришли, – затрещала наша активистка Баранова, во всем любившая наводить порядок, – Садитесь, садитесь скорее! С Новым годом вас, с новым сча…

Иванычи, суперменисто поигрывая бицепсами, обошли стол, и… заполнили с обеих сторон пустоту вокруг Соньки. Алкина нога оскорбленно исчезла в разрезе. Сонька мужественно дожевала салат, слегка порозовела, и… очень светски улыбнулась сначала направо, потом налево. Боже, что тут началось! Иван и Денис Иванычи устроили соревнование по ухаживанию за Сонькой. Они наливали ей, накладывали что-то в тарелку, острили, и вообще делали вид, будто кроме их троих никого не существует. Сонька то бледнела, то розовела, сняла очки и как-то вдруг похорошела неузнаваемо – распрямила плечи, и из долговязой превратилась в стройную и длинноногую. Нелепое платье осталось само по себе, без Соньки: Сонька была счастливая и почти хорошенькая, желтые клетки уже не могли с этим ничего поделать. Она впервые в жизни танцевала. Только медленные танцы. И только с Иванычами – по очереди. Они были на голову выше ее и она, похоже, первый раз в жизни не пыталась вжаться сама в себя. Она была королевой этого вечера, королевой в куцем платье, несмотря на насмешливые взгляды своих одноклассниц, все части тела которых выражали оскорбленное недоумение.

После того вечера с Сонькой что-то случилось. Нет, она ничего лишнего не возомнила об отношении к ней Иванычей: чувство реальности у нее в этом случае победило. Просто она перестала вжимать голову в плечи, как-то вдруг очень уж высоко стала ее носить, а в обычно затравленном взгляде засветился вызов. Я стала узнавать в ней Соньку-бунтарку, свою давнюю «соперницу». Для самоутверждения ей нужен был кто-то, кто хотя бы ее слушал. Наверное, по старой памяти она избрала меня. На уроках она подсаживалась ко мне, когда Женька, моя соседка до парте, болела или была со мной в очередной ссоре. Сонька вещала мне шепотом на ухо:

– Ф-французский шелк. Оч-чень тонкий. Летящий. Д-дорогой жутко. Платье будет у меня таким… – и она рисовала что-то замысловатое, очень декольтированное.

Или: – Иду по улице. В Москве, этим летом. Подходит он. Мужчина, молодой такой, говорит, девушка, не хотите ли стать манекенщицей? Оставил телефон. Я там целый м-месяц подрабатывала, п-представляешь? Там девушки еще выше меня. И все на шпильках. – Скуластое лицо ее наливается краской, глаза начинают блестеть, она верит тому, о чем рассказывает, а неправдоподобность рассказа для меня ее ничуть не смущает. Как и прежде, я ей особенно не противоречила, очевидность лжи очень забавляла меня, я все ждала: что же она в следующий раз придумает.

– Он уч-чится в летном, представляешь? С-сказал, я буду все paвно тебя ж-ждать. Я д-даже не знаю… К-косметику подарил. Ф-французскую. Коробка как п-пол-стола. В-видишь тени? – она снимает очки, прикрывает глаза. Я послушно рассматриваю ее веки, покрытые еле заметной пылью коричневых сорокакопеечных теней, которые продаются в киоске недалеко от школы.