...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше - Ника Созонова

— Где мы?

Он поднял лицо. К моему глубочайшему разочарованию маска на нем присутствовала, как обычно.

— Там, где нет времени. Где кончается мироздание и где оно берет свое начало. Где произносятся самые важные слова.

— Весьма туманно. И что же такого важного ты хочешь мне сказать в этом славном месте?

Он подошел ко мне. Пахнуло засушенными розами и морской соленой влагой. Скрытые фарфором губы выдохнули:

— Это случится завтра.

Когда, после посещения больницы, я вытребовала у него обещание предупредить меня, я не раз думала о том, что почувствую, узнав, что жить мне осталось определенное и очень малое время. Даже после того как мне сказали, что я неизлечимо больна, смерть казалась нереальной и далекой. Чужой. Но вот она — уже своя, совсем близко. Дышит мне в затылок, а может быть, дует в лоб.

На какой-то миг меня заморозило… и вдруг все стало легко и просто. Может быть, это называется катарсисом? Я подалась вперед и уткнулась лицом в жесткое льняное плечо.

— Спасибо, — я не понимала, отчего слезы текут по моему лицу — ведь все хорошо, отчего же я плачу? — Спасибо за все, что ты для меня сделал. Ты мне ближе, чем я сама себе. Пожалуйста, побудь сегодня со мной еще, не отпускай, не гони в мои сны…

— Хорошо, маленькая.

Его руки сомкнулись на моей спине кольцом защиты, закрывающим от всего мира и от самой себя.

— Кто ты? Пожалуйста, ответь мне, хоть сегодня. Демон ты или ангел, мне, в сущности, все равно. Пусть для всего мира ты будешь тьмой, но для меня ты всегда был и останешься светом — самым теплым, самым нужным и нежным…

— Зачем столько патетики, девочка? Пока могу сказать определенно лишь то, что наши линии судеб так плотно переплелись, что стали одной. Может быть, я был городом, который ты когда-то любила так же страстно, как сейчас Питер, а потом предала или, напротив, спасла. Может, я был частью твоей души, которая по каким-то причинам от тебя отделилась и обрела тело и самостоятельное бытие. Может, я твоя смерть — личная, особенная. Или просто объемная галлюцинация, вызванная опухолью, давящей на твой мозг. Разве это имеет какое-нибудь значение сейчас? Завтра все встанет на свои места.

Он отстранился, и я почувствовала ноющую пустоту в том месте, где моя макушка прижималась к его плечу.

— Вот странно, Спутник! Я умудряюсь испытывать самые сильные эмоции не по отношению к живым людям, но — к непонятным существам. Один — дух города, при взгляде на которого меня захлестывает обожание, смешанное с ужасом. Второй — ты. То ли моя смерть, то ли галлюцинация. Не знаю, как описать весь спектр чувств, которые к тебе испытываю — начиная от бешенства и кончая полной невозможностью представить себя без тебя…

— Спасибо. Но давай пока не об этом.

— Хорошо. Можно я спрошу одну вещь?

— Спрашивай.

— Я видела сон прошлой ночью, про затопленный Питер. Ревела, как никогда в жизни. Утром рассказала ему, а он ответил: 'Забей!' Почему он так сказал? Почему он был так беспечен?

Спутник рассмеялся.

— А почему ты так беспечна — сейчас? Почему не плачешь и не причитаешь вот над этим? — Он погладил мою ладонь. — Тебе не жалко ее — свою маленькую плотяную одежонку?

— Сравнил тоже!

Я призадумалась над его словами. Но Спутник не дал мне как следует поразмышлять и потянул за собой:

— Пойдем!

Я послушно двинулась следом.

Мир лиловатой дымки и сладких запахов имел свой край. Мы застыли на этом краю — далеко внизу кудрявились барашками волны.

— Побудь немного собой!

И он неожиданно и сильно толкнул меня в спину.

Я рухнула с высоты и пробуравила воду — глубоко-глубоко. В теплой и соленой океанской плоти лишь в первый миг было страшно, а потом стало вольготно и хорошо. Я не устремилась наверх, на поверхность — но понеслась вперед, в самой толще воды, становясь на бегу все больше, все шире… А потом выскочила на поверхность и побежала уже по суше — бурливой молодой речкой. Бежала и смеялась. Я была одновременно своим истоком — из этого славного, отечески-теплого моря, и своей дельтой — далеко-далеко отсюда, многими рукавами впадающей в другое море, серое и холодное, — и каждой своей капелькой, и каждой рыбой, и каждой водорослью. Я была бурной, неистовой, шумной — в тех местах, где прибрежные скалы сдавливали мое русло. И тихой, мечтательной, с глубокими омутами покоя — там, где мой путь пролегал по равнине. У меня не было человеческих чувств, но было ощущение беспредельной полноты. И никогда мне не было так… хорошо? — нет, это слишком человеческое слово. Я была больше собой, чем когда-либо. Во мне не было любви, но было нечто более глобальное. У меня не было свободы, ибо я сама была свободой…

Глава 9

РАССВЕТ

Думал ли кто, что родиться на свет — это счастье? Спешу

сообщить ему или ей, что умереть — это…

У. Уитмен

День обещал быть ясным.

Разбудили меня солнечные лучи, лижущие левую щеку. Я открыла глаза и сразу вспомнила свое ночное, свое истинное бытие — речкой или стихиалью речки. Ощущения свободы и легкой вольготной радости никуда не исчезли…

Я застелила приютившую меня чужую постель. Отыскав в 'хламнике' зубную щетку, направилась в ванную наводить марафет. После вчерашнего шампуня волосы дивно блестели, были мягкими и пахучими.

Ну, и что дальше? Точного времени моего ухода мне никто сообщить не удосужился. Нет, я не сомневалась, что меня предупредят и должным образом проводят. Но вот чем занять предшествующее этому время?

'Кажется, ты кое-что забыла?'

— Что, например? — Очень странно задавать самой себе вопрос, не зная, что за ответ последует.

'Проститься'.

— С кем именно?..

Но голос в моем мозгу, прошептав это слово, растворился в его глухих недрах. С полминуты я подумала. А потом меня озарило.

Я принялась рыскать по квартире в поисках телефона, который вскоре обрела на кухне. Гудки в трубке бодро свидетельствовали о его работоспособности.

Набрала номер, казалось, давно стершийся в памяти. Пока тянулись длинные гудки (я считала их: раз, два… четыре…), меня прошиб страх: а вдруг мой голос не узнают, вдруг меня напрочь забыли?..

— Слушаю!

— Мама? Мамочка!

— Мариша, Маринка!!! Неужели это ты, доченька?!..

Я отстраненно подумала, что, оказывается, у меня есть вполне нормальное человеческое имя.

— Да. Это я…

— Два года, боже мой, два года от тебя ни слуху ни духу! Мы все морги обзвонили, все больницы объехали… Я уже отчаялась верить в то, что ты жива. В передачу 'Жди меня' ездила, и все без толку. Где? Где ты была все это время, доченька?!!

Моего слуха коснулись рыдания. Интересно, это там плакала мама, или я здесь ревела в полный голос?..

— Знаешь, я Марата через неделю на улицу выставила. Прости меня, Маришка!..

Марат, Марат — память услужливо подкинула воспоминания, глубоко закопанные, лежавшие мертвым грузом на дне души и до сей поры меня не тревожившие.

…Я родилась не в Питере, не его страстно любимые мной дворы и скверики служили мне колыбелью. В маленьком и ничем не примечательном городке в Сибири. У нас была крепкая семья, почти по-социалистически — ячейка общества. Любящие родители и две сестренки — старшая Марина и младшая Агата. Потом не стало отца. Нет, он не умер — просто однажды вечером вышел из дома в ближайший магазин за хлебом и исчез. А через неделю вернулся, чтобы забрать вещи и документы для развода. Это был последний раз, когда я его видела. В суд на бракоразводный процесс я не пошла — слишком любила, чтобы видеть с кем-то другим, кроме меня, Агаты и мамы. Тогда мне было тринадцать лет, а сестре три года. Через полгода в маминой жизни появился Марат. Попутно он зачем-то вломился и в мою жизнь, что меня совершенно не радовало. В тот момент у меня как раз пошел пресловутый переходный возраст. Я прогуливала школу — поскольку там было невыносимо скучно, и уроки я выдерживала лишь с хорошей книжкой под партой. Начались первые мальчики (ну а как без них?)… Марат вовсе не был агрессивным ублюдком, домогавшимся меня или избивавшим. Он даже не был алкоголиком. Он лишь пытался воспитывать меня, а я не без оснований считала, что у него на это нет ровным счетом никаких прав. Последней каплей для стал один августовский вечер, когда я загулялась дольше обычного и пришла домой в начале третьего. Я попыталась незаметно прошмыгнуть в свою комнату, но отчим выскочил в прихожую с глухим рычанием, не предвещавшим ничего хорошего. Он оттащил меня на кухню, где уже сидела мама с траурным, несчастным и строгим выражением на заплаканном лице.

— Ты шлюха! Мать вкалывает как ломовая лошадь, а ты позволяешь себе шляться до середины ночи и ни хрена не делать! По мужикам, небось, шляешься! Наркотики употребляешь!.. Но больше этого не будет, учти: с завтрашнего дня я начинаю делать из тебя человека! Больше никаких гулянок — и так папаша избаловал тебя дальше некуда!